Чтение 77–й страницы книги ~Бульдоги под ковром~

Абсолютно преданный делу мировой революции, не то, что ваши спецы, которые
делают все, чтобы мы проиграли! Перебрасывайте боеспособные части откуда
угодно, плевать на дашнаков, на мусаватистов, на этих... грузинских
меньшевиков и прочую сволочь! Пусть еще поживут, пока их не свергнет их
собственный пролетариат...

В заднем ряду кто-то сдержанно хихикнул, очевидно - товарищ, знакомый
с настроениями тамошнего "пролетариата".

- Отзовите Фрунзе, бухарский эмир не та фигура, чтобы держать там
нашего лучшего стратега. А военспецов расстреливать без пощады, при
малейшем подозрении, и чем больше, тем лучше! И выйдет лучше меньше, да
лучше!.. - он переждал вызванные каламбуром смешки, довольно редкие,
потому что большинство товарищей последних статей вождя еще не читали по
вполне объективной причине.

- Но Дальний Восток мы тоже обязаны сохранить, ни одного бойца с
Амурского фронта! И немедленно созвать X съезд партии. Срок - неделя. И
потом всех делегатов - тоже на фронт. Надеюсь, к этому времени вам будет
чем порадовать партию, Лев Давыдович...

Как раз в этот момент Новиков стоял напротив "Метрополя", он же -
Второй дом Советов, и изучал длиннейший лозунг, написанный на выцветшем
кумаче: "В мире есть только одно знамя, под котором стоит сражаться и
умирать. Это знамя III Интернационала! Л.Троцкий".

- Ну-ну, - сказал он весело и, забывшись, прикурил от
патрона-зажигалки "Кэмел" вместо самокрутки. На заметить этот анахронизм
было некому. В Москве двадцатого года курили и не такое...

...В самом центре, между Солянкой и Покровским бульваром располагался
знаменитый, прославленный в литературе и устном народном творчестве Хитров
рынок. Не просто рынок - как место торговли продовольственными и иными
товарами, а гигантский общегородской притон, неприступная крепость
уголовного мира, где с удобствами, соответствующими рангу, устроены все -
от аристократии, вроде налетчиков, медвежатников и иных классных
специалистов, до последней шпаны и рвани. Десятки трактиров, ночлежек,
подпольных борделей и опиекурилен еще с середины прошлого века
располагались в лачугах и огромных доходных домах, самые знаменитые из
которых и самые страшные - "Утюг" и "Сухой овраг". По словам Рудникова, в
царское время полиция там появляться не рисковала. За годы мировой войны и
революции Хитровка как бы пришла в упадок - закрылись трактиры, угасла
частная торговля, большевики разом ограбили тех, кого хитровские аборигены
стригли, как рачительный овцевод свое стадо, но зато никогда еще в ее
разрушающихся бастионах не собиралось такое мощное и беспощадное воинство:
кадровые уголовники, дезертиры, новые люмпены из бывших и такая мразь,
какой даже в новых совструктурах и комбедах не нашлось места.

Да и милиция в первые три года Советской власти, кроме отдельных
операций по наводке своих агентов, никаких целенаправленных действий
против Хитровки не предпринимала. Ни сил, ни, похоже, особого желания у
нее для радикального решения вопроса не было. И человек, желающий
бесследно затеряться в столице, но при этом не боящийся так же бесследно
сгинуть в зловонных лабиринтах, направлялся именно туда. Имело, правда,
значение и то, на какое место он рассчитывал. Щель под нарами или угол
сырого подвала голому и босому находились всегда, а за право жить в тепле,
есть сытно и пить пьяно принято было платить...

В десятом часу вечера, когда пасмурный день сменил туманный,
промозглый вечер, на столицу первого в мире государства рабочих и крестьян
опустилась глухая темнота, лишь кое-где пробиваемая мерцанием уличных
фонарей и красноватым светом керосиновых ламп и свечей за грязными
стеклами окон, четыре понурые фигуры брели от Политехнического музея через
слякотную площадь.

Осторожно озираясь, они направлялись к шестиэтажному, действительно
напоминающему утюг своим узким треугольным торцом домине.

Обойдя его справа, углубились в щель между рядом зловещих, зияющих
пустыми оконными проемами корпусов, темных и безмолвных, от которых на
много сажен тянуло мерзким смрадом.

В кулаке идущего впереди на короткий миг блеснул луч карманного
фонаря.

- Сюда...

По облепленным грязью ступенькам спустились в полуподвал.

Удушливая темнота, липкая, так что хотелось тут же вытереть лицо,
густо пропитанная вонью махорки, прелых портянок, мочи и растоптанного
дерьма охватила вошедших, будто они погрузились в некую жидкость, не такую
плотную, как вода, но намного концентрированнее обыкновенного воздуха.

Точнее всего было бы назвать эту среду перенасыщенным гнилым туманом.

А из невидимых дверей и просто из каких-то проломов и щелей в стенах
- дым, крики, многоэтажный мат, визг не то избиваемых, не то насилуемых
женщин, керосиновый чад коптилок. Где-то верещит терзаемая неумелой рукой
гармошка, где-то поют дурными голосами. Предводительствующий, поручик
Рудников, вновь на мгновение включил фонарь. Даже он, бывавший здесь
неоднократно, в темноте найти дорогу не в состоянии.

- Гаси свет, падаль, чего рассветился? - раздался из темноты сиплый
рык.

- Пошел... - огрызнулся поручик и прошел мимо.

Дважды спустившись и вновь поднявшись по скрипящим лестницам без
перил, сделав чуть ли не десяток поворотов, четверка разведчиков
добралась, наконец, до цели. Толкнув облупленную, но на удивление тяжелую
и крепкую дверь, они оказались в большой, метров в тридцать, комнате,
разгороженной на две неравные части бархатным театральным занавесом.

Здесь было намного чище и, главное, светлее, чем в подземных каморках
и коридорах. Горели сразу три шестилинейные лампы.

За облезлым и изрезанным ножами, но некогда дорогим овальным
обеденным столом выпивала, закусывала и резалась в карты компания человек
в десять.

Для здешних мест компания если и колоритная, так как раз своим
относительным человекоподобием.

Пять-шесть из них напоминали марьинорощинскую шпану, как ее застал и
запомнил с детства Новиков, все в возрасте между двадцатью и тридцатью
годами, один в матросском бушлате и бескозырке без ленточки, с ним рядом
молодой, при усиках а-ля Макс Линдер и в хорошем кремовом пальто, и еще
трое облика неопределенного, не то мастеровые с темными грубыми лицами, не
то бывшие городовые.

На столе белые калачи, громадная чугунная сковорода, миска с солеными
огурцами, пара литровых штофов и стаканы. В очко, впрочем, резалась только
молодежь, а противоположный край, там, где "матрос", беседовал почти
степенно и помаленьку выпивал.

Рудников, небритый и мрачный, с кривоватым носом и тяжелой нижней
челюстью, козырек надвинут на глаза, руки в карманах, вразвалку направился
к столу, а Новиков с друзьями остались у стены, почти сливаясь с ней и с
пляшущими изломанными тенями.

- Здорово, народ честной! - сипло провозгласил поручик. - Пал Савич
дома?

Картежники его как бы не заметили, остальные ответили недобрым
молчанием, только из полутьмы кто-то спросил высоким - или баба, или
скопец - голосом:

- А ты-то кто будешь? И какого ... тебе надо?

- Не видишь - человек. А раз пришел - дело есть. К хозяину, не к
тебе. Покличь, что ли...

- Хозяев теперя нет. Теперя все хозяева. А что ты за человек, щас
позырим...

От стола отделились, бросив карты, безо всякой команды, двое плотных
парней, одетых по-фронтовому, шагнули разом, потянулись руками: один - к
мешку Рудникова, второй - чтобы обхлопать карманы.

Не слишком даже торопясь, Рудников извлек из-под бекеши тускло
блеснувший маузер - атрибут серьезного "делового", не чета фраерам, что
браунингами да "бульдогами" балуются, снизу вверх без замаха ударил
правого рукояткой между глаз. А левого пнул юфтевым, подкованным с носка
сапогом. Захлебнувшись воем, блатной упал и скорчился. И тут же рванулись
вперед ждавшие, куда повернется разговор, Шульгин, Новиков и Басманов.

Драки не было, такой, какие любят снимать наши и заграничные
режиссеры в фильмах из бандитской жизни.

Успел вскочить и даже вскинуть табуретку "матрос" - Шульгин свалил
его подсечкой и для верности добавил нунчакой по затылку.

Взвизгнул что-то матерное, крест-накрест чиркая перед собой финкой
прыщавый шкет - его очередным ударом ноги отбросил с дороги Рудников.
Вывернул кому-то челюсть ребром ладони Басманов.

Громыхнул вдруг выстрел - усатый по-пижонски пальнул через карман
пальто, и на нем возникла дыра с опаленными краями. Этого успокоил броском
десантного ножа Новиков.

Непонятно даже - как это опытные битые воры отважились на
неподготовленную драку с четырьмя незнакомыми, но никак не похожими на
"гнилых интеллигентов" мужиками?

Впрочем, не все так просто оказалось.

- Товарищи, товарищи, не стреляйте, тут свои... - тем самым бабьим
голосом вскрикнул один из "мастеровых", но его призыв перекрыл
командирский рык забывшегося Басманова:

- Живьем брать, поручик!

Поняв свою ошибку, "мастеровой" на корточках метнулся к занавесу,
шмыгнул под его низкий, украшенный бахромой и кистями край, затопал
ботинками по досками, удаляясь.

Рудников, остановленный было криком Басманова, бросился следом,
наугад стреляя из маузера.

За ним, выпрастывая из-под обрезанной шинели автомат, рванулся
Шульгин.

После шестого или седьмого выстрела раздался грохот. Потом - тишина.