Чтение 77–й страницы книги ~Одиссей покидает Итаку~

танков, артиллерии и самолетов. Раз= вернул карту на столе и похлопал по
ней ладонью.

- Может быть, было бы правильней, если бы вы мне показали такую
карту, товарищ Жуков. Вам подготовлено помещение здесь, в Кремле. Завтра в
это время жду ваших предложений. Еще раз советую принять следующую
вводную: территорию бывших Западных Украины и Белоруссии мы удержать не
сможем. Будем сражаться за каждую удобную позицию и медленно отходить.
Главное - заставить противника потерять темп, ввести в бой оперативные и
по возможности стратегические резервы. Любой ценой выиграть время. Любой!
Изобретайте новую тактику, вспоминайте опыт первой мировой, что хотите, но
на три хотя бы недели немцев надо удержать перед старой границей. И не
бойтесь товарища Сталина, если он будет вас критиковать, у него такая
должность. Хуже того, что вам могут сделать немцы, он вам не сделает...
Можете идти. Товарищ Марков, задержитесь...

Они остались одни. Новиков, забыв привычки Сталина, отдернул глухую
кремовую штору, открыл окно, нервно курил, глядя в темный и пустой
внутренний дворик.

- Ну как? - наконец спросил он.

- Лихо! Я прямо обалдел. Представляю себе самочувствие товарищей...
Кино!

- Слушай, а может, действительно кино? Играем, дураки, а те -
смотрят, любуются и ставят галочки в журнал наблюдений.

- Было уже. И я так думал, а особенно Воронцов. Это у тебя с
непривычки. Пусть хоть десять, хоть один процент за то, что все на самом
деле, я буду играть.

- Ну ладно, идите, товарищ Марков, - сказал Сталин, и тут же Новиков
спохватился: - Ты смотри, только чуть отвлечешься - и пожалуйста...

Берестин усмехнулся.

- Ничего, так не страшно. Ты смотри в другую сторону не ошибись.

- Да... Хорошо, ты действительно иди к ним, а я тут вооруженцев
вызвал. Воодушевлю и идей накидаю. И еще. Я приказал под Москвой создать
лагерь... тьфу, черт, лагерем-то нельзя называть, ну, в общем,
учебно-тренировочную базу санаторного типа для оздоровления и
переподготовки освобождаемого из заключения комсостава.

- И большая база получается?

- Большая, но меньше, чем хотелось бы. Нам бы с тридцать шестого года
сюда попасть...

- С тридцать шестого не выдержали бы. Мы же с тобой дилетанты, как ни
крути. Спринтеры. Про себя не знаю, а тебя Сталин рано или поздно
стопчет... Извини, если не так сказал.

- Ладно, иди. - махнул рукой Новиков. - До завтра.

Когда дверь отведенного им кабинета закрылась и полководцы остались
одни, какое-то время они молчали, не глядя друг на друга. Поворот,
происшедший не только в стратегической концепции, но и в самой личности
Сталина, в его манере разговора, даже в стиле мышления был настолько
разителен, что требовал серьезного осмысления. У Сталина и раньше бывали
смены настроения, и смены политической линии тоже, но был сейчас штрих,
который сразу заметил Шапошников, ощутил Жуков и не понял только
Тимошенко: все предыдущие политические эволюции Сталина так или иначе вели
к усилению его личной власти и сопровождались безудержным воспеванием
прозорливости и дальновидности вождя. Теперь же он начал с признания своих
ошибок.

Но, в любом случае, надо выполнять приказ и ждать развития событий. А
события надвигались явно грозные.

Жуков испытывал тайную радость от того, что Сталин так недвусмысленно
признал его правоту и наконец развязал ему руки, сняв с души невыносимую
тяжесть собственного бессилия.

Шапошников, как теоретик по преимуществу, не отвлекаясь на детали,
пытался на ходу выстроить наметки новой теории начального периода войны -
теории, свободной от догматического и бессмысленного лозунга "Малой
кровью, на чужой территории". Особенно бессмысленного после разгрома
Франции и Дюнкеркской катастрофы англичан. Царская Россия, чья армия была
гораздо лучше готова к войне, чем нынешняя Красная Армия, едва-едва
удерживала германский фронт при том, что больше половины вражеских сил
отвлекали союзники. Отказ от нереалистической военной доктрины позволит
сохранить силы до более благоприятных времен.

Тимошенко же, как нарком обороны, думал о реальном. Если в течение
летне-осенней кампании удастся удержать фронт по старой границе - это уже
будет крупный успех. Но войска неукомплектованы наполовину, формирование
мехкорпусов в самом начале, техники для них нет, соединения и части первых
эшелонов вытянуты в нитку, на дивизию приходится по семьдесят - сто
километров...

Вошел Марков, и все повернулись к нему с такими лицами, словно то,
что они видели у Сталина, еще никак не подтверждало факт его возвращения и
только теперь появилась возможность рассмотреть командарма и убедиться,
что это действительно он, и он жив и здоров.

Но прямого вопроса задать не решился никто. Обменялись несколькими
фразами общего характера - и все. Берестин их понимал.

- Так вот. Чтобы неясностей не было, - сказал он. - Не только меня
выпустили, как кое-кого раньше, а вообще всех. Товарищ Сталин сказал, что
если кто виноват - свое уже получил, невиновные должны понять и забыть, и
в любом случае каждый принесет больше пользы на фронте, чем там...

- Что ж, это очень хорошо, - осторожно сказал Тимошенко. - И на какое
же количество людей мы можем рассчитывать? - Он делал вид, что не имеет
представления о масштабах репрессий. Даже после слов Маркова тема казалась
настолько запретной, что остальные молчаливо согласились не развивать ее,
а подождать более весомых подтверждений.

Только Марков ничего не боялся.

- За вычетом расстрелянных, умерших, больных, ослабевших и морально
сломленных, до начала войны можно рассчитывать на восемь - десять тысяч
старших командиров.

Бесшумно вошли два лейтенанта в форме войск НКВД, внесли подносы с
термосами, стаканами, горой бутербродов, коробками папирос. Сервировали
стол в углу и так же бесшумно исчезли.

- Приступим, что ли... - сказал Берестин, разворачивая на столе
карту. - Меня сейчас вот что интересует. Какому... пришло в голову так
размещать войска в Белостокском выступе? Что, вместе с Тухачевским и
стратегию как науку тоже отменили?

...Берестин категорически не собирался признавать общепринятой тогда
манеры просиживать на службе по двадцать часов в сутки, демонстрируя якобы
незаменимость и полное самоотречение. Он считал, что такой стиль работы
идет либо от неумения организовать ее плодотворно и целенаправленно, либо
это вынужденное подражание Сталину. Но никак это не подлинная
необходимость. Ведь даже во время войны и союзники, и немцы ухитрялись,
как правило, исполнять свои обязанности в пределах нормального рабочего
дня. А Черчилль вообще всю войну уик-энды непременно проводил в своем
имении.

Поэтому после завершения работы в Кремле он не поехал в ГлавПУР, куда
собирался, легко изменив свои планы на вечер - после того, как в длинном
коридоре встретил вдруг старого знакомого Маркова - дивизионного
комиссара, редактора военной газеты, с которым тот виделся последний раз
на маневрах тридцать шестого года. Как и прежде, редактор был невероятно
подвижен, говорил, словно не поспевая за собственными мыслями, и ни на
секунду он не подал виду, что за прошедшие пять лет в судьбе Маркова
происходило что-то не совсем обычное.

- Слушай, как у тебя со временем? У меня тут просвет выдался,
собирается небольшое общество, ну - писатели кое-кто, артисты... Толстой
обещал быть. Ты как смотришь?

Берестин, конечно, смотрел положительно. Войти, наконец, в здешнюю
жизнь по-настоящему, на уровне не вождей, не маршалов, а обычных людей -
творческой интеллигенции, более свободной от официальностей и
предрассудков, - это было не только необходимо в целях миссии, но и просто
интересно. Тем более - Толстой. Через месяц он заканчивает "Хождение по
мукам". Надо же...

- Согласен.

- Тогда бывай. Там и поговорим. В двадцать два подъезжай в редакцию.

Погорелова он в гостинице не застал, комкор получил две недели
отпуска для розыска семьи - жену с детьми закатали куда-то за Барнаул.
Берестин решил перед вечером немного отдохнуть, прийти в себя после
водоворота событий, в который теперь, кроме него с Новиковым уже
автоматически втягивались все новые и новые люди.

Пару часов он вздремнул. На самой грани сна Берестин утратил контроль
над Марковым, почти растворился в нем и с необыкновенной остротой пережил
чувства человека, который без перехода сменил лагерные пары и набитый
опилками тюфяк на купеческую роскошь постели в "Москве".

Интересная жизнь - царей свергли, социализм, по словам товарища
Сталина, построили, а вкусы и представления о комфорте у руководящих
товарищей не дворянские даже, а вполне мещанско-купеческие. Хоть какой ты
марксист и новатор, а выше своего культурного уровня не прыгнешь...

И вдруг ему стало невыносимо страшно: показалось, что все окружающее
его сейчас - это сонные грезы, и он не здесь, в гостинице, а там, на
нарах, и вместо вечера в приятной компании его ждет поверка, знобящая
сырость барака, кашель, хрипы, мат соседей, привычная сосущая тоска, а
впереди бесконечный срок и никакой надежды.

Он рывком сел на постели, увидел, что вокруг по-прежнему стены