общении, вызывали у него легкое удивление. По его мнению, разница между
детьми и взрослыми была столь велика, что наводила на мысли о двух
конкурентных расах, к счастью, постоянно пополняющих ряды противников.
детскость постоянно прорывалась в нем, заставляя Зарова в очередной раз
думать - правильный ли выбор он совершил?
бутербродом и замер, словно осененный внезапной мыслью:
ребенок перед ним? Который ухитрился вчера сказать: "Разве это
обязательно?" Который, по словам Славы, писал действительно хорошие стихи.
Который трижды ускользал от убийцы-профессионала.
но не буду. Ярослав Сергеевич, а расскажите, что в "Солнечном Котенке"
дальше было? А то вы на самом интересном месте оборвали!
интереснее, чем читать вслух стихи.
придумали. Книги - не стихи. Стихи сами родятся, а книги сочиняют. Садятся
за машинку и думают - сегодня я напишу про то, как звездолет садится на
планету, завтра - как герой встретится с инопланетянином.
Ярослава охватил легкий азарт. Как всегда при споре с читателями, правда -
со взрослыми. Пару раз ему доводилось выступать в детских библиотеках, но
все это было не то. Вставала девочка в выглаженном платьице, или
растрепанный мальчик, и излагали: "Я прочитал... прочитала вашу книгу, и
она мне очень понравилась. Я буквально жила... жил этой книгой. Мне
хотелось оказаться на месте героев. Особенно мне понравился образ..."
Заров вместе с кем-нибудь из коллег вежливо улыбались девочкам-мальчикам,
стараясь не замечать, как в сторонке ведутся легкие потасовки и
перекидывания записочками. Нарядные и взволнованные женщины-библиотекарши
тихонько кивали следующим активистам, и те начинали свое выступление. Под
конец, как правило, пунцовый от смущения ребенок, безжалостно комкая
руками тоненькую тетрадку, спрашивал, легко ли стать писателем. И Заров
врал, что уже с детства пробовал писать, и это крайне помогло его
становлению...
делают план или в голове.
придумывают весь сюжет, и десять, которые ничего наперед не знают. Могу
назвать хорошие книги, которые писались на спор или ради денег, а могу
назвать чушь, которую творили от души и по вдохновению. Все это ерунда.
и впрямь было интересно. Он ведь сам придумывал, что дальше было... не
пихайся!
шататься по мирам, он завел лавку и стал торговать темными очками и
керосиновыми лампами. А Даниил до сих пор бродит и пытается вернуться
домой. Только у него не получается - он уже давно забыл, где его дом. Еще
он начал спиваться.
ты можешь плеваться, и порвать книжку, но уже никуда от этого не денешься.
Все это превратится в истину.
белой, быстро и небрежно; как всегда, торопливо сводя нити повествования в
напряженную и почти счастливую развязку?
Данька - они не такие были.
Он понимал, что занимается самым откровенным психологическим садизмом, но
сейчас на это было плевать. Кто-то посмел покуситься на _е_г_о_ мир - где
лишь он был Богом. - Я так вижу, - он не удержался от того, чтобы
вколотить последний, древний и бесспорнейший писательский аргумент.
вас, а ваши книжки. Что без них вы - никто. Никому не нужны и не
интересны. Что для читателя важно совсем не то, как вы живете и о чем
мечтаете - а то, что вы пишите! Вот и отыгрываетесь на них!
книжки, что он не успел написать!
сказал - очень досадно. Но неужели ты думаешь - я этого не понимаю?
крупной японской фирмы, Скицын привык вставать рано. Поневоле. Просто там
это было священной традицией - всему персоналу явиться раньше начальства и
уйти позже. Порой он спал по три-четыре часа в день.
себе высыпаться. Но иногда словно включалась заложенная двумя годами
работы программа, и он вскакивал до зари, начинал торопливо одеваться,
готовый ехать на другой конец города, боясь не успеть до приезда господина
Казуфуми...
размышляя о Зарове.
этюд? Скицын крякнул, поворачиваясь на бок. Честно говоря, он надеялся,
что их отношения позволяют подобный уровень взаимной иронии...
Бибирево, где он пересаживался с ветки на ветку, могли ли возникнуть
какие-то проблемы... с милицией, например. Все-таки незаконное ношение
газового оружия.
арестовали, или если он ввязался в какую-нибудь потасовку и попал в
больницу, или, не приведи Господь... Прекрасно понимая, что подобная
перестраховка и "плановое хозяйство" не то что не нужны, а просто
заменяются одним телефонным звонком, Скицын все же не мог избавиться от
чрезмерной предусмотрительности. Это походило на те маленькие записочки,
что он однажды утром, когда Заров ночевал у него, развесил по всей
квартире. "Перед уходом перекрой газ", "Видик включается вначале в сеть,
потом кнопкой power", "Дверь закрывается тремя оборотами нижнего ключа, и
двумя - верхнего. Нижний вправо, верхний влево - не перепутай!" Ярослав
тогда добросовестно сделал приписку на каждой бумажке "Выполнено!",
проставил время и подпись...
незримыми записочками, разветвляющимися и охватывающими все возможные
варианты. Пусть даже друзья ехидничают. Пусть ни мама, ни сестра не
удосуживаются перекрыть хотя бы газовый вентиль - он все равно не
отказывался от небольшой перестраховки.
забавные и красивые сценки, прокручивая их в сознании, удерживая где-то
между сном и фантазией. Потом смачно зевнул, и поднялся.
электронную почту, пару тысяч писем людей, спорящих друг с другом о
компьютерах, программах, политике, книгах, даже о том, кому и что
приснилось за ночь. Скицыну очень нравилось подобное общение. Как
говорится - "мужчины словно дети, только игрушки у них дороже"... Степан
включил монитор, запустил редактор, стал пролистывать разбитые на
отдельные "конференции" письма. Начал он с любимой конференции,
посвященной фантастике.
конференция под названием "депрессия". Но Зарова простят. Его книжки
многим нравятся. Степан переключился на следующее письмо.