из белесой, слабо подсвеченной пелены; колючее ограждение поверх стены;
какую-то усеянную мигающими красными и рыжими огоньками башню в
отдалении... Слой тумана был - всего-то метра четыре, а над этим слоем
знай себе мирно сыпал редкий снежок, и светил мутноватый старый огрызок
Луны. Потом машина снова упала в туман, коротко и мощно рявкнули форсажные
двигатели, Иван каким-то чудом сумел смягчить удар до терпимого предела -
машина словно ввалилась на скорости в метровую выбоину - супер-рессоры
ухнули, но выдержали, у него лязгнули челюсти и руки беспомощно и
болезненно всплеснули как бы сами собой, а машина уже шла юзом, вопили и
воняли горящие покрышки: Иван входил в крутой вираж, целясь в плохо
различимый среди зарослей узкий коридор бетонки - прочь, дальше, быстрее,
еще быстрее, пока они там не очухались, пока еще не поняли ничего, пока не
выслали погоню и не оповестили свои патрули.
потому и провалилась, даже и не начавшись толком, - через пять минут
отчаянной гонки. Кончилось горючее.
огоньки на пульте. Горел красным указатель расхода топлива - строго,
непреклонно и осудительно. Остывал двигатель. Остывал салон. Надо было
выбираться наружу и идти к автостраде. Десять километров. Может быть -
пять. Наобум. Может быть, получится - избежать патрулей. Может быть,
получится - не нарваться на мальчиков Гроб-Вакулина. Может быть, удастся
перехватить и остановить Кронида, который сейчас уже должен быть на
подходе... если его уже не остановили и не перехватили. Все было
удивительно неуклюже, глупо и бездарно.
какое-то значение, а потому что вылезать наружу решительно не хотелось, а
в салоне было все-таки еще довольно тепло.
раньше демонтировали. А прапор, он более - по мелочам. В свою личную
пользу... Подождите, Стас Зиновьич, не вылезайте пока. У меня в багажнике
есть кое-что, размер, может быть, и не совсем подходящий, но все-таки
получше будет, чем это ваше больничное хламье...
Эдика. Без Кузьмы Иваныча. Без Николаса. Без команды, которую он любил
сейчас больше всего на свете. (Без ансамбля. Сам, бля. Один, бля...). Без
знаменитого своего Министерства Проб и Ошибок, дороже которого ничего у
него никогда не было и быть не могло... Где-то я просчитался, подумал он.
Чего-то очень важного я не понял вовремя (давно, очень давно!), и именно
поэтому оказался сегодня в этой холодной луже....
Что-то другое он сказал мне давеча. Не давеча, конечно, а много лет назад,
когда ничего еще не было решено, когда все еще только начиналось и ничто
еще не выглядело окончательным. (У президента Красногорова - начиналось, а
у член-кора Киконина уже все решено было и шло полным ходом)....
становится одним из них... Ты даже и представить себе не можешь, мой Стак,
какая это редкая вещь - ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ!.."...
случится, что ты оказался среди моих недругов? Да, ты не друг
человечества, ты враг его врагов. Но ведь и я - тоже! Как мог оказаться
между нами генерал Малныч - спиной к тебе, лицом ко мне - скуластым своим
холуйским ликом прохиндея и лжеца?.. И почему мой дар богов бессилен
против него?..
смутное, необъяснимое и скользкое, как кусок льда. Он давно отвык от
такого - он стал избалован. Он чувствовал себя непривычно старым, слабым и
бессильным. Он был сейчас - Черномор без бороды. Это было мучительное и
тошное ощущение, какое бывает в дурном сне, когда силишься и никак не
можешь проснуться...
расправляли там мятый пластикатовый плащ. Кто сейчас помнит, что это
такое: пластикатовый плащ? Впрочем, Ванечка прав: лучше это, чем сиреневые
кальсоны... Плащ еще раз хрустнул, и вдруг кто-то засмеялся рядом. Кто-то
незнакомый. Не Ванечка....
левую, мерцая исподлобья красными угольками, на него смотрел баскер.
Безумие, оцепенение, потеря себя. Баскер все смотрел, неподвижный, словно
мрачный эскиз Франсиски Гойи, и такой же неправдоподобный....
намеченная жертва превращается в мягкий камень. Она теряет голос, и кровь
у нее останавливается. Говорили, что некоторые из них делают так:
откусывают человеку ноги и уходят прочь на денек-другой, а когда
возвращаются, едят труп, уже тронутый разложением. Говорили: им, на самом
деле, не нравится убивать, они не любят свежатины. Говорили: хорошо успеть
застрелиться, если не видно другого выхода...
и снова стал собой. Он снова был старый, обуреваемый гордыней, желчный и
властный человек, привыкший подчинять и отвыкший подчиняться. Он не хотел
ни умирать мучительно, ни стреляться во избежание мук. Он хотел жить. (Как
много потерь за одни только сутки!.. Проклятая ночь. Проклятая
невезуха...) Он, не глядя, не отрывая глаз от мрачного видения за стеклом,
протянул руку и откинул крышку "бардачка". Пистолета на месте не
оказалось. Прапор успел-таки попользоваться. (По мелочам...) Впрочем,
пистолет все равно был газовый - парализатор НП-04, удобный и милосердный,
но против баскера такой же бесполезный как и самый современнейший ОСА...
(Сколько потерь. Сколько невозвратимых потерь за одну только ночь!..)
Сволочь, прошептал он баскеру одними губами. Ненависть вдруг налетела, как
приступ неудержимой рвоты, и разом забила все остальное - боль, плач,
страх. Он пошарил под сиденьем, где у него была заначка... не у него,
собственно, а у Ванечки, который всегда полагал, что береженого бог
бережет, и держал там в тайне от всего света осколочную гранатку - "на
всякий пожарный и при условии, что".
выдернул чеку и потянулся свободной рукой к кнопке - опустить переднее
левое стекло.
каплями садился на стекло.
вокруг машины, держа гранатку в отведенной руке, готовый бросить или, по
меньшей мере, просто разжать пальцы. Он шел сквозь туман, сделавшийся
вдруг совершенно непроницаемым. Ничего не было видно. Совсем. Только
подфарники да стояночные огни тускло светились, не освещая, ничего, кроме
пустой мглы.
и Ванечку, который лежал там неподвижно и смотрел ему в лицо. Ванечка был
совсем маленький. Черная, липкая, поблескивающая лужа окружала его,
заливши внутри багажника все, что там было. Ванечка был в сознании, но
молчал. У него не было ног.
тело, которое только что было пружиной, взведенной болью и ужасом до
последнего предела.
ТУДА, но так и не научился: склонить голову; прикоснуться губами к
ледяному лбу; подняться с колен и снова склонить голову... Все это
казалось ему - театром. Дешевой самодеятельностью. Все это была показуха -
неизвестно, для чего и перед кем).
там, где должна была пульсировать жилка. Шея была теплая, чуть липкая, но
жилки уже не было. Ванечки больше не было здесь. И никогда не будет.
мир, только что существовавший отдельно и как бы вдалеке, обрушился на
него без пощады и милосердия. В этом мире (кроме ледяного тумана) был
ледяной холод с ветром, ледяное безнадежное одиночество и мертвенная вонь
потустороннего зверя, который только что был здесь и, может быть,
оставался где-то неподалеку: смотрел, ждал, оценивал, решал...
которая сводила руку с гранатой. Металлический привкус от чеки, все еще
зажатой в зубах. Он ощутил себя и вспомнил, что именно ему надлежит сейчас
делать.
Взведенную гранату он решил нести с собой. На всякий случай. И не против
баскера - он вдруг сделался уверен, что зверь ушел, что нет его здесь
больше, что вернется он сюда теперь только через пару дней, - стальными
когтями вспороть сталь багажника и добраться до того, что находится
внутри. Уже только для того, чтобы помешать этому, надлежало сейчас:
заставить себя, в очередной раз одолеть себя - идти, брести, ползти, если
понадобится, искать людей, любых, каких угодно, но желательно, все-таки, -
своих.
которыми неуверенно, как слепой, нащупывал под собою бетонку, не видя
почти ничего перед собою, выставив вперед свободную руку и бережно спрятав
на груди кулак с гранатой. Он не думал ни о чем. Если бы он сумел каким-то
образом вернуть себе способность размышлять, он наверное, думал бы только
Лукин Евгений
Махров Алексей
Гуревич Георгий
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Белов Вольф