бы замятни какой не стало на нашу с тобою голову, владыко!
голову, Джанибек почувствовал еще в Тебризе. Думал, это от жары и пройдет,
едва они выедут в степь. Но пока пробирались горными дорогами на Шемаху и
Дербент, ему становилось все хуже и хуже. Хан крепился, с трудом, но
подымался по утрам, влезал на коня. Где-то за Тереком он уже не мог ехать
верхом, и его везли в связанных кошмах, одвуконь. Джанибек временами
бредил; приходя в себя, просил вина. Пока пил, голову не так раскалывало
болью. Мешало только то, что он начал видеть мертвых, путая их с живыми.
Являлся покойный русский князь Семен, и был он черный, и сам объяснял, что
почернел от <черной смерти>, чумы, и удивлялся, почему и он, Джанибек, не
умер вместе с ним. Являлся суровый, недоступный Тинибек, с сомкнутыми
глазами, и неотступно маячил перед взором несчастный, трясущийся Хыдрбек,
со взглядом пойманного степного зайца. Он являлся всегда, маячил перед
конями, сидел рядом на кошмах и говорил, говорил, говорил, всегда
неразборчиво и жалобно.
нему теперь и требовало расплаты. И Джанибек скрежетал зубами, перекатывал
горячую голову по кошмам, кричал, что он был добр и всегда, всю жизнь
преследовал зло! А Хыдрбек жалко улыбался и продолжал глядеть на него
загнанным, заячьим взором.
опять и опять вина, не догадывая, что тем самым губит себя, что у него уже
белая горячка и ему надобно прежде всего бросить пить...
пылевые вихри. Войско, растянутое на десятки верст, проходило эти
безводные земли редкими отрядами, чтобы не погубить коней. В ставке хана
было совсем мало воинов. Джанибека опустили на землю, готовили дневку.
Кони зло грызли сухие ломкие стебли трав. Скудный источник солоноватой
воды едва сочился, не в силах напоить даже воинов.
пылевой смерч шел прямо на становище. Воины попадали на землю, кони
сорвались с привязи. Вокруг хана, уложенного в кошме на жесткие травы, не
осталось никого.
ему кажет? Высокий-высокий, подобный вытягивающемуся кресту странник с
лицом ифрита возник перед ним - и это был ужас. Джанибек глядел на него,
вцепившись пальцами в кошму, а тот тянулся, тянулся и тянулся ввысь,
перечерчивая небосвод, и бились, извиваясь в муках, погубленные им братья,
и кто-то вопил его, Джанибековым, голосом, а видение вспухало, изгибалось,
наваливаясь и удушая, и что-то начинало приподымать его с земли, и плотно
залепляло нос, не дозволяя дыхания, и он кричал и бился, уже не слыша
голоса своего, и все это длилось, длилось, длилось... Уже пришедшие в себя
нукеры, переловив разбежавшихся лошадей, воротились к покинутому огню и
шатру, валявшемуся на земле, и столпились со страхом вокруг истерзанной
кошмы, на которой рычал и бился, безумно закатывая глаза, с пеною на губах
их повелитель и, когда его пытались поднять, стал грызть руки, почти
откусил палец одному из воинов, бормотал про какого-то ифрита или самого
Иблиса, и тогда нукеры поняли, что кара-чулмус вселился в ихнего хана.
питья и дыхания. Ему уже не давали вина, но только мутноватую воду из
источников, и в опор погнали коней. Довезти бы хана живым до дому, иначе -
смерть!
был доставлен в Сарай.
юрт. Обтерли уксусом, переменили ему платье. Эмиры совещались друг с
другом, все ждали Бердибека. Тавлубий разъезжал важный, старый, с
многочисленною вооруженною свитой. В самом сгущенном горячем воздухе
запахло близкой резней.
веротерпимость и снисхождение к иноверцам. Хотя больной Джанибек и
бормотал в бреду имя Алексия, но главного урусутского священника к
больному воспретили пускать под любым видом.
узнавал ее, и она ничего не могла поделать, от жестокой рези в глазах даже
и увидеть Джанибека не могла, а его бормотание, вопли и зубовный скрежет
едва совсем не доконали больную царицу.
совсем некстати. Ежели бы митрополит сумел излечить и царицу, и хана, те,
возможно, захотели бы стать христианами, а тогда... И потому, загоняя
коней, мчали гонцы за Бердибеком. Лучше этот жестокий и развратный (но
зато преданный исламу!) правитель, чем крушение всего дела правой веры в
Орде!
предзнаменований, и прибыл русский митрополит Алексий в Сарай.
видимо, сумела настоять на своем, и Алексий с четырьмя спутниками, среди
которых был и Станята, отправился во дворец Тайдулы.
старшей жены Джанибека стоял среди роз и плодовых деревьев, высаженных
рядами. Сама царица помещалась в саду, в белой юрте, среди своих служанок
и рабынь.
встретили несколько густобородых шейхов, один из которых, назвавшись
имамом, потребовал передать ему лекарство для царицы. Алексий чуть
улыбнулся и ответил через переводчика, что главным лекарством его является
христианская молитва, которую должен произнести именно он, Алексий, и знак
креста. Улемы начали взволнованно и злобно препираться друг с другом, но
тут в сводчатую палату быстрыми шагами вошел вооруженный сотник царицы с
двумя нукерами, и улемы с ворчанием расступились, как стая голодных псов.
роняли шафранные лепестки на дорожки. Щебетали попугаи - словно бы лилась
и лилась вода. Русичей подвели к красным, украшенным резьбою и покрытым
плотным китайским лаком дверям большой и широкой юрты из снежно-белого
войлока. Алексий думал, что тут его испытания окончатся, но в юрте,
разгороженной пополам, с тронным возвышением в передней части, скупо
освещенной сейчас светом из круглого отверстия в крыше, к нему двинулся,
преграждая дорогу, длиннобородый врач-таджик и объявил опять, что может
дозволить врачевать царицу только в своем присутствии, при этом он должен
проверять каждое лекарство урусута, так как отвечает за жизнь и здоровье
госпожи. Сотник стоял в нерешительности, и они бы еще долго препирались,
но, заслышавши голос Алексия, Тайдула сама позвала русского попа к себе.
изъязвленными веками, почти сомкнутыми и покрытыми гноем, Алексий твердо
потребовал удаления врача и вообще всех, кто может помешать лечению.
проверял его лекарств. После того, как он не сумел помочь тебе и ты
послала за мною, пусть и он уйдет и не мешает мне лечить тебя, ибо первое
условие врачевания - доверие к лекарю!
так же, как и густобородые улемы.
друг на друге, пестрых подушек, одеял, узорных кошм, сосудов, курильниц и
светильников, видимо, зажигаемых к вечеру. Рабыни с завешенными черным
муслином ртами суетились, позвякивая браслетами.
снадобья. Вопросил, пользовалась ли царица дареною чашей. Тайдула со
смущением призналась, что чашу отобрали у нее улемы, когда ей стало совсем
плохо.
прибегнув, отбросить святыню и тем гневить Господа! - с мягкою строгостью
выговорил Алексий и продолжал: - Дочь моя! Заступничество высших сил со
мною, и с помощью Божией я излечу тебя. Но токмо в том случае, ежели ты
полностью доверишься мне и отвергнешь все иные средства и способы, ибо
дело, требующее одного и единого, неможно делать двоим и по-разному!
болезнью, просквозили прежние воля и власть.
твоего! - с настойчивостью повторил Алексий. - Знай, что я мог бы тотчас и
враз помочь тебе, но надобно сперва исправить те ошибки, которые допустили
другие, те, кто пользовали тебя доселе, и потому будь терпеливою, госпожа!
И скажи еще раз, еще раз повтори, что веришь и доверяешь мне, молитвеннику
твоему, и будешь слушать токмо меня и со смирением принимать всяческое
лечение!
только не творили со мною, урус! Лечи, я буду слушать тебя и даю в том
свое царское слово!
Была раскрыта и водружена походная божница. Алексий преклонил колена и
помолился сам. Потом окропил Тайдулу, промыв ей глаза святой водою, и,
посадивши перед собой и возложив ей руки на голову, начал читать долгий
молебный канон.
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Жюль Верн
Бажанов Олег
Лондон Джек