Есипова и на Василья Микифорова, и на Панфила, старосту Федоровской улицы,
что, наехав на их двор, людей у них перебили, а животы разграбили и взяли на
пятьсот рублев".
бояр новгородских. От них первым выступил Богдан Есипов, как бывший
степенной, властью которого содеялось все сказанное.
Московскому князю:
спросить, почто мы те две улицы, такожде и бояр Луку с Васильем
Полинарьиным, зорили и деньги и добро с них взыскивали? Дело то было решено
властью новгородскою, посадничьей, и творилось по закону, яко же издревле
ведется! Судили их судом праведным, и казнью казнили торговою за отступление
от Господина Великого Новгорода, за отказ от суда посадничья.
разоряли и хоромы их развозили и виру брали с них дикую по закону и по
словам прежних князей, рекших: "Кто вам добр - любите, а злых казните!"
Васильевичу, что суд судить надлежит князеву наместнику на Городце с
посадником вкупе. Так и по судной грамоте положено, и от прадед заповедано
наших. Сии же отступницы, отступили посадничья суда и поддались суду
городищенскому. И казнили их по правде, по приговору...
Смутно почуял, что тот помнит прежнее его посольство, пятилетней давности,
тогда, еще перед Шелонью, помнит и не простил. Холод прошел по спине Василия
Онаньина. Он оглянулся. У стен - руку протянуть - плотно стояли московские
дворяне в бронях, одетых под платье, опираясь о бердыши.
почто изменою сочли ко мне, ко князю и господину вашему, отступление? А как
же заповедано вам и грамотою утверждено, что у того суда новгородского
печати были князей великих? Так как же измена то?!
говорите, когда я князь и господин ваш и суд творити в Новом Городе волен по
правде и крестному целованию? И ныне приехал я сюда суд судить и жалобников
оправливати, дак тоже судиться у меня измена? Кому же измена-то? Не королю
ль литовскому, коему изменники новгородские предатися обещались, и паки
отреклись, и уже грамоты те отобраны?! И то дивно нам, как богомолец наш,
честный Феофил, таковое их грубиянство мне, великому князю своему, простил и
втуне оставил?! А пото! - возвышая голос, загремел Иван с тронного кресла:
Есипов, тебя, Федор Исаков, и тебя, Иван Лошинский, сей же час взять и в
железа сковать!
Федора Борецкого. Звенец взял Лошинского.
рвался из рук, и к Беклемишеву тут же поспешили на помощь двое дворян. Ражий
Онаньин было отпихнул Товаркова, но лязгнула сталь, и он был вынужден даться
в руки москвичей.
растерянно-яростные, недоуменные, разом побелевшие или покрасневшие от
бессильного гнева.
взять за приставы и в узилище посадить!
твердые руки. Он тоже дернулся было, скорей от растерянности, чем от желания
убежать, и ощутил острую боль - держали нешуточно.
ним вязали руки Селезневу. Липкий пот выступил у Григория на спине под
рубахой. Он не знал, как это страшно, вот так, просто и вдруг, быть схвачену
по чужому приказу, разом лишиться воли, достоинства, гордости и даже свободы
движений. Он понимал храбрость. Смертельный риск сечи и даже смерть в бою.
Тогда, вечером, на Шелони, когда его выручил Савелков, он дрался, уже не чая
остаться в живых, и мужество не изменило ему даже в тот час. Но теперь его
впервые охватил страх, тошнотный и мерзкий. Чувствовать это бессилие,
невозможность скинуть чужие руки, а паче того - духовное бессилие, бесправие
свое, когда остаешься один и никто не поможет, никто не защитит, и не только
неможно отбиться, но и права отбиваться ты лишен, ибо взят по суду, и свои,
ближние, и те молчат или против - это было паче смерти, паче всего,
мыслимого доднесь! Тучин стоял, дрожа и обливаясь холодным липким потом, и,
не в силах унять эту дрожь беззащитного тела, ненавидел себя. Смертельно
бледный, почти теряя сознание, он смотрел неотрывно-завороженно в блистающий
взгляд Ивана Третьего, уже почти не видя и не слыша ничего иного вокруг и
перед собой.
ошеломил скорый суд и скорое решение великого князя.
нашел глазами Немира и возгласил:
понеже ты и он мыслили датися за короля и отчину нашу, князей великих,
Новгород, под короля литовского приводили!
Тотчас к Ивану Офонасову подошел Василий Китай, а к Олферию - Юрий Шестак.
произнес Китай.
дворян. Сопротивляться было бесполезно.
Есипова, Бабкина, Федорова, Квашнина, Тютрюма, Балахшина, Кошюркина и
Ревшина в тот же день взял на поруки, внеся полторы тысячи рублей из
владычной казны, испуганный архиепископ Феофил, на которого налетели со всех
сторон вчерашние враги, сегодня ставшие единомышленниками в несчастьи.
Поименованных продолжали держать в затворе, но за новгородскими приставами.
Что же касается шести великих бояр: Богдана, Онаньина, Федора Борецкого,
Лошинского и Ивана Офонасова с Олферием, их Иван решительно отказался выдать
под любой заклад.
Онфимье Горошковой простоволосая, в одном платке.
растерянно, попыталась утешить.
сказать?
тоже знат ли? Жонки ума лишатся, у обоих мужиков забрали! Что ж делать-то,
Онфимья? - повторила Оксинья растерянно. - И Федор, и Богдан, и Онаньич!
упреждала! Поди, плотницяне радуютце! - зло процедила Онфимья сквозь зубы.
ли пей, то ли слезы лей!
горько ответила Онфимья, завязывая плат. - Нет уж, пришла пора кланятьце,
так спины не жалей! К Марфе Ивановне похожу. Что мать?
заплакала по-детски, навзрыд.
пересылались гонцами. Суд Ивана затрагивал всех. На право судить новгородца
в городе "своим судом и за своими приставы" еще никто не подымал руки.
московский топор и неизвестно, начав с Богдана, не кончат ли им, суетился,
подгонял прочих. Захария Овин и тот явился со всеми вместе хлопотать перед
князем о милости и снисхождении. Отрядили выборных к архиепископу.
подымалась голка по городу. Гнев и смута охватывали низы. Хоть и медленно,
хоть и не так, как в прошлые века, когда достаточно было позвать, - и город
подымался весь в оружии на защиту своих и боярских прав, но громада начинала
волноваться. Уже кучками собирались ремесленники по углам.
к Городцу. Заставы на дорогах были усилены втрое. Казалось, вот-вот вспыхнет
пламя мятежа, но некому было поднести огонь, некому и не из чего высечь
запальную искру этого пламени...
ее на ноги - распоряжалась, рассылала и собирала слуг, готовила коней и
оружие. О посольствах, просьбах она даже не думала. Отбить!
возьмешь. Следовало перекрыть пути. Она вызвала Богданова ключника, но в
доме у Есиповых был полный разброд, хозяйничали одни бабы, внуки Богдана
тоже сидели за приставами, и ключник и ратные Богдана не трогались с места.
веля им поднять Богдановых молодцов и собрать всех своих людей, кого можно.