кто при стаде, кто при лошадях, и двинулись в путь обычным своим
медлительным, но неустанным шагом.
в сторону заселенных мест, и самая поступь его ясно говорила детям,
научившимся по взгляду понимать решения отца, что их путешествие по прерии
близится к концу. Все же пока, за многие часы, в Ишмаэле ничто не
проглянуло, что могло бы указать на внезапный или зловещий переворот в его
намерениях и чувствах. Он все это время шел один, на милю-полторы впереди
своих упряжек, почти ничем не выдавая непривычного волнения. Правда,
раз-другой было видно, как исполин останавливался на вершине какого-нибудь
дальнего холма - стоял, опершись на ружье и понурив голову; но эти минуты
напряженного раздумья бывали не часты и длились не подолгу. Вечерело, и
повозки уже давно отбрасывали тени на восток, неуклонно подвигаясь вперед и
вперед. Переходили вброд ручьи и реки, пересекали равнины, поднимались и
спускались по склонам холмов, но ничто не приносило перемены. Давно
освоившись с трудностями путешествий такого рода, скваттер инстинктивно
обходил самые неодолимые препятствия, всякий раз вовремя уклонившись вправо
или влево, когда характер почвы, или купа деревьев, или признаки близкой
реки указывали, что напрямик не пройдешь.
с обычной своей предусмотрительностью выбрал подходящее место. Равномерно
всхолмленную степь, описанную на первых страницах повести, давно сменила
более резко пересеченная местность. Правда, кругом тянулась, в общем, все та
же пустынная и бескрайняя ширь - те же плодородные лощины, в том же странном
чередовании с голыми подъемами, придающем этому краю вид как бы древней
страны, откуда, непонятно почему, ушло все население, не оставив и следа
жилищ. Но эти характерные черты волнистой прерии теперь нарушались
возникновениями здесь и там обрывами, нагромождением скал, широкой полосою
леса.
скваттер избрал это место, найдя здесь все, что требовалось для скота. Вода
увлажнила небольшой лужок внизу, который в ответ на щедрый дар вырастил
скудную поросль травы. Одинокая ветла пустила корни в иле; и, захватив в
полное свое владение всю почву вокруг, ветла поднялась высоко над скалой и
осенила ее острую вершину шатром своих ветвей. Но так это было прежде -
теперь красота ее ушла вместе с таинственным жизненным началом. Точно в
насмешку над скудной зеленью вокруг, она высилась теперь величавым и суровым
памятником прежнего плодородия. Самые крупные ветви, косматые и причудливые,
еще простирались далеко вширь, но седой замшелый ствол стоял оголенный,
расщепленный грозой. Не сохранилось ни единого листика. Всем своим видом
дерево говорило о бренности существования, о свершении срока.
казалось, задумался о тяжелой ответственности, легшей на него. Почуяв
издалека корм и воду, лошади сразу ускорили бег, и вскоре поднялась обычная
суматоха привала - с окриками, перебранкой.
впечатления от утренней сцены, чтобы они могли забыть из-за него свои
естественные потребности. Но покуда сыновья искали в припасах чего-нибудь
посущественней, а младшие ссорились из-за незатейливых сластей, мать и отец
проголодавшегося семейства были озабочены другим.
едой, он взглядом поманил за собой удрученную жену и пошел к дальнему
пологому холму, заграждавшему вид на востоке. Встреча супругов на голом этом
месте была для них как свидание на могиле убитого сына. Ишмаэл кивком
пригласил Эстер сесть рядом с ним на камне, и какое-то время оба молчали,
словно боясь, заговорить.
начал наконец Ишмаэл. - Разные были у нас испытания, жена, и не одну мы
испили горькую чашу. Но такого еще не бывало ни разу.
отозвалась Эстер, пригнув голову к коленям и наполовину зарыв лицо в одежду.
- Тяжелое, непосильное бремя для плеч сестры и матери!
потому что большого добра я от него не видел, а думал - да простит мне бог
мою ошибку, - что зла он причинил мне очень много. Теперь же мне не очистить
от позора свой дом: выметешь из одного угла, заметешь в другой! Но как же
быть? Убили моего сына, а тот, кто это сделал, будет расхаживать на
свободе?.. Мальчику не будет в могиле покоя!
говорили, никто бы толком ничего не знал... И на совести было бы у нас
спокойней.
апатичный взгляд. - Был час, когда ты думала, женщина, что это зло совершила
другая рука.
все же в его жилах - моя кровь и кровь моих детей! Может быть, мы будем
милосердны?
жалкий траппер, ты не говорила о милосердии!
молча, в раздумье. Потом опять подняла на мужа беспокойный взгляд и увидела,
что гнев и тревогу на его лице сменила холодная апатия. Уверившись, что
судьба брата решена, и, может быть, сознавая, что наказание будет
заслуженным, она бросила думать о заступничестве. Больше они ничего друг
другу не сказали. Глаза их встретились на мгновение, затем оба поднялись и
пошли в глубоком молчании к лагерю.
Скотина была уже согнана в стадо и лошади уже заложены - все было готово,
чтобы двинуться дальше в путь, как только он покажет, что так ему угодно. И
девочки уже сидели в своем фургоне; словом, ничто не задерживало отъезда,
кроме отсутствия родителей этого буйного племени.
распоряжений, - выведи брата твоей матери из фургона и поставь его передо
мной.
надежду умиротворить справедливый гнев своего родственника. Он глядел
вокруг, напрасно ища хоть одно лицо, в котором открыл бы проблеск
сочувствия, и, чтоб успокоить свои опасения, ожившие к этому времени во всей
их первоначальной силе, попробовал вызвать скваттера на мирный, обыденный
разговор.
сегодня хороший конец, может быть, тут и заночуем? Как я погляжу, тебе долго
придется шагать, пока сыщется место для ночевки лучше этого.
Подойдите ближе, сыновья, и слушайте. Эбирам Уайт! - продолжал он, сняв
шапку и заговорив торжественно и твердо, от чего даже его тупое лицо стало
значительным. - Ты убил моего первенца, и по законам божеским и человеческим
ты должен умереть.
охваченный ужасом. Он почувствовал себя, как человек, который вдруг угодил в
объятия чудовища и знает, что ему из них не вырваться. Он и раньше был полон
недобрых предчувствий, но у него недоставало мужества глядеть в лицо
опасности; и в утешительном самообмане, за каким трус бывает склонен скрыть
от самого себя безвыходность своего положения, он не готовился к худшему, а
все надеялся спастись посредством какой-нибудь хитрой увертки.
Среди родных человеку как будто ничто не может грозить!
упряжка, везшая его жену и дочек, двинулась дальше, с самым хладнокровным
видом проверил затравку в своем карабине. - Моего сына ты убил из ружья:
будет справедливо, чтобы тебя постигла смерть из того же оружия.
засмеялся, как будто хотел внушить не только самому себе, но и другим, что
слова зятя - не более как шутка, придуманная, чтобы попугать его, Эбирама.
Но этот жуткий смех ни у кого не встретил отклика. Все вокруг хранили
молчание. Лица племянников, хоть и разгоряченные, уставились на него
безучастно, лицо его недавнего сообщника выражало твердую решимость. Самое
спокойствие этих лиц было в тысячу раз страшней и беспощадней, чем было бы
выражение лютой злобы. Та, возможно, еще зажгла бы его, пробудила бы в нем
храбрость, толкнула на сопротивление. А так он не находил в себе душевной
силы противиться им.
расслышал тебя?
умереть!
тебя!
фургона, проезжавшего в ту минуту мимо места, где стоял убийца. - Это мой
первенец громко требует правого суда! Бог милосерд, он смилуется над твоей
душой.
надежды. Но и теперь он не мог собраться с духом, чтобы твердо встретить
смерть, и, если бы ноги не отказались повиноваться ему, он попытался бы
убежать. Он повалился на колени и начал молиться, дико мешая в своей молитве
крик о пощаде, обращенный к зятю, с мольбой о божьем милосердии. Сыновья
Ишмаэла в ужасе отвернулись от мерзкого зрелища, и даже суровое сердце
скваттера дрогнуло перед мукой этой жалкой души.
может забыть убитого сына.
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Куликов Роман