бы теософским 'астральным' телам или 'астральному' миру; ничего, что
соответствовало бы 'перевоплощениям' или 'будущей жизни' в обычном смысле этого
слова, т.е. тем или иным формам существования душ умерших. Всё это не имело
смысла и не только не выражало какой бы то ни было истины, но и прямо не
противоречило истине. Когда я старался ввести в свои мысли вопросы, связанные с
такими идеями, на них не давалось ответов; слова оставались лишь словами, и их
нельзя было выразить какими-либо иероглифами.
То же самое произошло сл многими другими идеями, например, с идеей 'эволюции',
как её понимает 'научное' мышление. Она ничему не соответствовала и ничего не
выражала. В мире реальностей для неё не оказалось места.
Я понял, что могу определять, какие идеи являются живыми и какие - мёртвыми:
мёртвые идеи не выражались иероглифами, а оставались словами. Я обнаружил, что в
обычном человеческом мышлении имеется огромное количество таких мёртвых идей.
Кроме уже упомянутых, к мёртвым идеям принадлежали все так называемые социальные
теории. Они просто не существовали. За ними скрывались только слова и никакой
реальности; точно также идея 'справедливости' (понятая в обчном смысле
'компенсации' или 'воздаяния') оказалась в высшей степени мёртвой. Одна вещь не
может компенсировать другую, один акт насилия не разрушит результаты другого
акта насилия. Вместе с тем, идея справедливости в смысле 'стремления к общему
благу' также оказалась мёртвой. Вообще говоря, с этой идеей связано крупное
недоразумение. Она предполагает, что вещь может существовать сама по себе и быть
'несправедливой', т.е. противоречить какому-то закону; но в реальном мире всё
составляет единство, в нём нет двух таких вещей, которые бы противоречили друг
другу. Есть единственное различие: между живыми и мёртвыми вещами. Но как раз
это различие мы не понимаем, и выразить эту идею нашим языком, как бы мы ни
старались, вряд ли удастся.
Всё это отдельные примеры. Фактически же все идеи и понятия, которыми живут
люди, оказались несуществующими.
С глубоким изумлением я убедился в том, что лишь очень немногие идеи
соответствуют реальным фактам., т.е. существуют. Мы живём в совершенно
нереальном, фиктивном мире, спорим о несуществующих идеях, преследуем
несуществующие цели, изобретаем всё, даже самих себя.
Но, с другой стороны, в противоположность мёртвым идеям, которые не существовали
нигде, являлись и живые идеи, непрерывно встречающиеся вновь и вновь во всём, о
чём я в то время размышлял, что узнавал или понимал.
Во-первых, существовала идея триады, или троицы, которая входила во всё. Затем
весьма важное место занимала и многое могла объяснить идея четырёх элементов:
огня, воздуха, воды и земли. Эта идея была реальной, и во время экспериментов я
понимал, как она входит во всё и соединяется со всем благодаря триаде. Но в
обычном состоянии связь и значение этих двух идей от меня ускользали.
Далее, существовала идея причины и следствия. Как я уже упоминал, в иероглифах
эта идея выражалась весьма определённым образом; но она никоим образом не была
связана с идеей 'перевоплощения' и относилась исключительно к обычной земной
жизни.
Очень большое, пожалуй, главное место во всём, что я узнал, занимала идея 'я'.
Иначе говоря, чувство или ощущение 'я' каким-то непонятным образом менялось
внутри меня. Выразить это словами очень трудно. Обычно мы плохо понимаем, что в
разные моменты нашей жизни мы по-разному ощущаем своё 'я'. В этом случае, как и
во многих других, мне помогли мои же более ранние опыты и наблюдения снов. Я
знал, что во сне 'я' ощущается иначе, не так, как в состоянии бодрствования;
также по-иному, но совсем иначе ощущалось 'я' и в моих экспериментах. Чтобы
выразить это точнее, скажу, что всё, что обычно воспринималось как 'я', стало
'не-я'; а то, что воспринималось как 'не-я', стало 'я'. Но и это далеко от
точного описания того, что я ощущал и что узнавал. Думаю, что точная передача
здесь вообще невозможна. Необходимо только отметить, что насколько я могу
припомнить, новое ощущение 'я' во время первых экспериментов вызывало у меня
ужас. Я чувствовал, что исчезаю, теряюсь, превращаюсь в ничто. Это был всё тот
же ужас бесконечности, о котором я уже говорил; но только возник он с
противоположной стороны: в одном случае меня поглощало Всё, в другом - Ничто. Но
это не играло роли, ибо Всё оказывалось эквивалентным Ничто.
И вот что замечательно: позднее, в последующих экспериментах, то же самое
исчезновение 'я' вызывало уже во мне чувство необыкновенного спокойствия и
уверенности, которое нельзя сравнить ни с одним из обычных наших чувств и
ощущений. В то же время я как будто понимал, что все неприятности, заботы и
беспокойства связаны с обычным ощущением 'я', проистекают из него, а также
образуют его и поддерживают. Поэтому с исчезновением 'я' исчезали и все горести,
заботы и волнения. Когда я ощущал, что я не существую, всё остальное делалось
очень простым и лёгким. В эти мгновения я даже удивлялся по поводу того, что мы
взваливаем на себя такую ответственность, когда во всё вводим 'я' и во всём
начинаем с 'я'. В наших идеях и ощущениях 'я' есть какая-то ненормальность,
своеобразный фантастический самообман, граничащий с кощунством, как если бы
каждый из нас называл себя Богом. Я чувствовал, что только Бог мог называть Себя
'Я', что только Бог и есть Я. Но и мы называем себя 'я', не замечая скрытой в
этом иронии.
Как я уже сказал, необычные переживания, связанные с моими экспериментами,
начались с изменений в восприятии 'я'; вряд ли они были бы возможны в случае
сохранения обычного восприятия 'я'. Эти изменения - самое существенное в новом
состоянии сознания; от них зависело всё, что я чувствовал и чему мог научиться.
Что же касается того, что я узнал во время своих экспериментов (особенно того,
что относится к расширению познавательных способностей), то там оказалось много
необычного, что не входит ни в одну из известных мне теорий.
Сознание, общавшееся со мной при помощи движущихся иероглифов, придавало этому
вопросу особое значение; оно стремилось запечатлеть в моём уме всё, что было с
ним связано, делая, таким образом, главный упор на методах познания.
Я хочу сказать, что иероглифы объяснили мне, что, кроме обычного познания,
основанного на показаниях органов чувств, расчётах и логического мышления,
существуют три других вида познания, которые отличаются друг от друга и от
обычного способа познания не степенью, не формой, не качеством, а всей своей
природой, как отличаются друг от друга явления совершенно разных порядков, не
имеющих общих измерений. В нашем языке для таких явлений имеется лишь одно
название; если мы признаём их существование, мы называем их интенсивным,
усиленным познанием; т.е. признавая их отличие от обычного познания, мы не
понимаем их отличия друг от друга. Согласно иероглифам, именно это является
главным фактором, мешающим нам правильно понять взаимоотношение между нами и
миром.
Прежде чем попытаться дать определение 'трём видам познания', я должен сделать
одно замечание. Сообщениям о формах познания всегда предшествовал какой-нибудь
мой вопрос, не имевший определённой связи с проблемами познания, но, очевидно,
как-то противоречивший неизвестным мне законам познания. Так, например, эти
сообщения почти всегда возникали тогда, когда я пытался из области абстрактных
проблем перейти к конкретным явлениям и задавал вопросы, касавшиеся живых людей
или реальных предметов, или же меня самого в прошлом, настоящем или будущем.
В таких случаях я получал ответ: то, что ты хочешь узнать, можно узнать тремя
способами. Имелось в виду, что существует три способа познания, - не считая,
конечно, обычного, с помощью органов чувств, расчётов и логического мышления,
который при этом не рассматривался и возможности которого предполагались
известными.
Далее следовало описание характерных признаков и свойств каждого из трёх
способов. Казалось, кто-то старался передать мне правильные понятия о вещах,
считая особенно важным, чтобы именно это я понял как следует.
Попытаюсь по возможности точно сообщить читателю всё, что относится к данному
вопросу; сомневаюсь, однако, что мне удастся полностью выразить даже то, что
понял я сам.
Первое познание происходит необычным путём, как бы благодаря внутреннему зрению;
оно касается вещей и событий, с которыми я связан непосредственно и в которых
прямо и лично заинтересован: например, если я узнаю что-нибудь о событии,
которое должно произойти в ближайшем будущем со мной или с кем-то, кто мне
дорог, причём узнаю об этом не обычным способом, а при помощи внутреннего
зрения, это и будет познанием первого вида. Если я узнаю, что пароход, на
котором я собираюсь плыть, потерпит крушение или что в такой то день одному из
моих приятелей будет грозить серьёзная опасность, и что при помощи таких-то
шагов я смогу её предотвратить, - это будет познанием первого вида, или просто
первым познанием. Необходимое условие этого познания составляет личный интерес.
Личный интерес особым образом соединяет человека с предметами и событиями,
сообщая ему во взаимоотношениях с ними некую 'познавательную позицию'. Личный
интерес, т.е. присутствие заинтересованной личности, является едва ли не главным
условием 'угадывания судьбы', 'ясновидения', 'предсказания будущего'; без
личного интереса это познание почти невозможно.
Второе познание также имеет дело с вещами и событиями нашей жизни, для познания
которых, как и в первом случае, мы не располагаем обычными средствами, но при
втором познании ничто не связывает нас с объектом или событием лично. Если я
узнаю, что потерпит крушение парход, судьба которого меня лично не интересует,
на котором не плывут ни мои друзья, ни я сам; или что делается в соседнем доме,
не имеющем ко мне никакого отношения; или кем в действительности были личности,
признанные историческими загадками (такие как 'Железная Маска', Димитрий
Самозванец или граф Сен-Жермен); или опишу прошлое либо будущее какого-нибудь
человека, опять-таки не имеющего ко мне никакого отношения, - всё это будет
познанием второго вида. Познание второго вида является самым трудным, почти
невозможным: если человек специально или при помощи специальных методов узнаёт
больше, нежели это доступно другим людям, он, несомненно, приобретает это знание
первым способом.
Второй вид познания содержит в себе нечто незаконное. Это и есть 'магия' в
полном смысле этого слова. По сравнению с ним первый и третий способы познания
представляются простыми и естественными, хотя первый путь, связанный с
эмоциональным подходом, предчувствиями и разного рода желаниями, выглядит
психологическим трюком, а третий вид познания кажется продолжением обычного
познания, но следующим новым линиям и новым принципам.
Третье познание основывается на знании механизма всего существующего. Зная весь
Земляной Андрей
Белов Вольф
Ильин Андрей
Корнев Павел
Лондон Джек
Афанасьев Роман