пекло так сильно, что птицы теряли ориентировку и на всем лету,
как дробинки, влеплялись в стены или, пробив металлические
сетки на окнах, умирали в спальнях.
выметая из комнат мертвых птиц -- особенно много их погибло в
часы сиесты, -- а мужчины целыми повозками сбрасывали в реку
птичьи трупики. В светлое Христово воскресенье столетний падре
Антонио Исабель провозгласил с амвона, что мор на птиц наслал
Вечный Жид, которого святому отцу прошлой ночью удалось узреть
своими собственными очами. Он описал его как отродье козла и
еретички, исчадие ада, чье дыхание делает воздух раскаленным, а
появление заставляет молодых женщин зачинать ублюдков. Мало кто
принял всерьез эти апокалипсические откровения, так как весь
город давно был убежден, что приходский священник по старости
лет рехнулся. Но в среду рано утром одна женщина подняла
соседей истошным криком -- она обнаружила следы раздвоенных
копыт, принадлежащих какому-то неведомому двуногому животному.
Следы эти были четки и определенны, и все, кто их видел, уже не
сомневались в том, что оставило их страшное существо, похожее
на чудовище, описанное священником. В каждом дворе устроили
западню. И через некоторое время загадочный пришелец был
пойман. Две недели спустя после смерти Урсулы Петру Котес и
Аурелиано Второго разбудил среди ночи доносившийся из соседнего
двора жуткий плач, похожий на мычание молодого бычка. Когда они
вышли посмотреть, что случилось, толпа мужчин уже снимала
чудовище с острых кольев, вбитых в дно ямы, прикрытой сухими
листьями, и оно больше не мычало. Весило оно как добрый бык,
хотя по величине не превосходило мальчика-подростка; из ран
сочилась зеленая вязкая кровь. Тело его было покрыто грубой,
усеянной клещами шерстью и струпьями, но в отличие от исчадия
ада, виденного священником, части этого тела походили на
человеческие; мертвый напоминал скорее даже не человека, а
захиревшего ангела; у него были чистые и тонкие руки, огромные,
сумрачные глаза, а на лопатках -- две мозолистые культи,
иссеченные рубцами, -- остатки мощных крыльев, которые,
по-видимому, были обрублены топором дровосека. Труп подвесили
за щиколотки к одному из миндальных деревьев на площади, чтобы
все могли на него посмотреть, а когда он начал разлагаться,
сожгли на костре, ибо невозможно было определить, кто этот
выродок -- животное, которое следует бросить в реку, или
христианин, заслуживающий погребения. Так и не узнали,
действительно ли из-за него погибали птицы, но ни одна
новобрачная не зачала предсказанного священником ублюдка и зной
не ослабел. В конце года скончалась Ребека. Ее неизменная
служанка Архенида обратилась к властям с просьбой взломать
дверь спальни, в которой три дня назад заперлась ее хозяйка.
Дверь взломали, Ребека, с облысевшей от лишаев головой, лежала
на своей одинокой постели, скрючившись, словно креветка, и
зажав во рту большой палец. Аурелиано Второй взял на себя
похороны и попытался отремонтировать дом, надеясь продать его,
но дух разрушения слишком глубоко внедрился в это здание:
стоило покрыть стены краской, как они снова облупливались, и
самый толстый слой известкового раствора не мог помешать сорным
травам прорастать сквозь полы, а подпоркам гнить в душных
объятиях плюща.
Вялые, медлительные люди не могли противостоять ненасытной
прожорливости забвения, мало-помалу безжалостно поглощавшего
все воспоминания, и когда в годовщину Неерландской капитуляции
в Макондо прибыли посланцы президента республики с предписанием
во что бы то ни стало вручить орден, от которого столько раз
отказывался полковник Аурелиано Буэндиа, они проплутали весь
вечер, разыскивая кого-нибудь, кто мог бы сказать, где найти
потомков героя. Аурелиано Второй чуть не соблазнился и не
принял орден, думая, что тот сделан из чистого золота, но Петра
Котес заявила, что это будет недостойным поступком, и он
отказался от своего намерения, хота представители президента
уже наняли оркестр и подготовили речи для торжественной
церемонии. Как раз в ту пору в Макондо вернулись цыгане,
последние хранители учености Мелькиадеса, и нашли городок в
запустении, а его жителей совершенно отчужденными от всего
остального мира; тогда цыгане снова принялись ходить по домам с
намагниченными кусками железа, выдавая их за последнее
изобретение вавилонских мудрецов, и снова собирали солнечные
лучи огромной лупой, и не было недостатка ни в умниках,
глазевших разинув рот, как тазы соскакивают с полок и котелки
катятся к магнитам, ни в любопытных, готовых уплатить пятьдесят
сентаво за то, чтобы вдоволь подивиться на цыганку, которая
вынимает изо рта искусственную челюсть и опять водружает ее на
место. У пустынной станции теперь только на минуту
останавливался дряхлый паровоз с несколькими желтыми вагонами,
которые никого и ничего не везли, -- вот и все, что осталось от
прежнего движения, от переполненного пассажирами поезда, к
которому сеньор Браун прицеплял свой вагон со стеклянной крышей
и епископскими креслами, и от составов с фруктами по сто
двадцать вагонов каждый, которые один за другим подходили к
станции в течение всего вечера. Судебные чины, приехавшие
проверить на месте сообщение падре Антонио Исабеля о странном
мope на птиц и принесении в жертву Вечного Жида, застали
почтенного падре за игрой в жмурки с ребятишками, сочли его
сообщение плодом старческих галлюцинаций и отправили священника
в приют для слабоумных. Через несколько дней в город прибыл
падре Аугусто Анхель, подвижник новейшей выпечки; непримиримый,
смелый до дерзости, он собственноручно трезвонил в разные
колокола по нескольку раз на день, дабы души верующих
бодрствовали, и переходил из одного дома в другой, побуждая
сонливцев проснуться и идти к мессе. Однако не прошло и года,
как падре Аугусто Анхель вынужден был признать себя
побежденным: он оказался не в силах противостоять духу лености,
витавшему в воздухе, раскаленной пыли -- она набивалась повсюду
и все старила -- и тяжелому сну, в который повергали его
преподобие невыносимо знойные часы сиесты и мясные фрикадельки,
неизменно подаваемые на обед. После смерти Урсулы дом снова
пришел в запустение, из этого запустения его не сможет извлечь
даже столь решительное и волевое создание, как Амаранта Урсула,
когда через много лет она, будучи уже взрослой женщиной без
предрассудков, веселой, современной, обеими ногами прочно
стоящей на земле, распахнет настежь двери и окна, чтобы
отпугнуть дух разрушения, восстановит сад, истребит рыжих
муравьев, нахально, среди бела дня, ползающих по коридору, и
безуспешно попытается вернуть обиталищу Буэндиа угасший дух
гостеприимства. Страсть к затворничеству, которой была одержима
Фернанда, встала непреодолимой плотиной на пути бурного
столетия Урсулы.
прекратился знойный ветер, но и распорядилась забить окна
деревянными крестами, дабы похоронить себя заживо, повинуясь
родительским наставлениям. Дорогостоящая переписка с невидимыми
целителями окончилась полным крахом. После многочисленных
отсрочек Фернанда заперлась в своей спальне в назначенный день
и час легла на постель, обратившись головой к северу, покрытая
только белой простыней; в час ночи она почувствовала, что ей на
лицо положили салфетку, смоченную какой-то ледяной жидкостью.
Когда она проснулась, в окна светило солнце, а у нее на животе
краснел грубый дугообразный шрам -- начинаясь в паху, он шел до
грудины. Но еще прежде, чем миновал срок предписанного
послеоперационного отдыха, Фернанда получила неприятное письмо
от невидимых целителей. В письме сообщалось, что ее подвергли
тщательному обследованию, продолжавшемуся шесть часов, но при
этом в организме не было обнаружено никаких внутренних
нарушений, которые могли бы вызвать симптомы, неоднократно и
столь подробно описанные ею. Пагубная привычка Фернанды не
называть вещи своими именами опять ее подвела, ибо
единственное, что обнаружили хирурги-телепаты, было опущение
матки, а его можно было исправить и без операции, с помощью
бандажа. Разочарованная Фернанда попыталась добиться более
точных объяснений, но невидимые корреспонденты перестали
отвечать на ее письма. Раздавленная тяжестью непонятного слова
"бандаж", Фернанда решилась отбросить стыдливость и спросить у
врача-француза, что это такое, и только тут она узнала, что три
месяца тому назад француз повесился на стропилах сарая и
вопреки воле народа похоронен на кладбище одним ветераном
войны, старым товарищем по оружию полковника Аурелиано Буэндиа.
Тогда Фернанда доверилась своему сыну Хосе Аркадио, и тот
прислал ей бандажи из Рима вместе с инструкцией, как ими
пользоваться. Фернанда сначала выучила инструкцию наизусть, а
затем бросила ее в уборную, чтобы скрыть от всех характер своих
недомоганий. Это было ненужной предосторожностью, так как
последние обитатели дома не обращали на Фернанду никакого
внимания. Санта София де ла Пьедад погрузилась в одинокую
Мацумото Сэйте
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Акунин Борис
Херберт Фрэнк