Секретариат Лаврентия Павловича Берии, там его любопытство удовлетворят... Я
никогда больше не видел Алехновича. Не знаю, что с ним стало, -- может,
спился, может, стал академиком педагогических наук, может, умер. В одном не
сомневаюсь -- и на страшном суде, перед лицом Божиим, он пасть не разверзнет
о судьбе ордерного младенца за № 07348... В аэропорту лВнуково" вручил этот
верещащий прописанный кулек -- свое пархатое запаршивленное псориазом семя
-- своему отцу, которого вызвал накануне телеграммой в Москву. Посадил их
без очереди в вечерний самолет, и они улетели в Адлер, где, прикрываясь
моими связями, вели свое курортно-кулацкое хозяйство мои старики. А через
месяц мой батька за небольшую взятку в поссовете выправил на Майку документы
и оформил ее удочерение. Так что, видишь, Майка, как все не просто -- ты мне
и дочка, ты мне и сестра. И до слез обидно, что после всех этих трудностей
придется твоему Магнусту нареченному завтра умереть, сделав тебя
неформальной вдовой, а мне-то причинив двой- ной удар: дважды зятя потеряю
-- по жениху дочери наплачусь и о женихе сестры загорюю. Тихо и покойно было
мне в зеленоватом сумраке ванной. Ветвистые водоросли воспоминаний укрыли
меня, спрятали, согрели и. разволновали приятно, потому что растрогали. И
напрасно Римма называла меня убийцей и извергом. Неправда, не люблю я это
все. Нужда заставляет. Я ведь не искал Магнуста, это он сам меня нашел.
Нашел и визгливым голосом Марины стал орать под дверью ванной: -- Выходи,
черт бы тебя побрал! Там тебя твой немец еврейский по телефону домогается...
Вот видишь, сынок, это не я палач, а ты дурачок, если так меня домогаешься.
ГЛАВА 20. НЕТ, ТЫ НЕ ПРАВ, ФАУСТ...
перепонку, сверлом вошел в мой дремлющий мозг, убаюканный воспоминаниями,
затуманенный жидкостью для ращения волос на затылке. Интересно, а изнутри,
через кровь, действует эта жидкость на плешь? Или только при втирании?.. --
Что вам интересно? -- переспросил Магнуст. -- Интересно, куда ты пропал,
зятек мой дорогой! Мы с тобой теперь всегда вместе -- как
попугайчики-неразлучники... -- Вот уж не подумал бы, что вы соскучитесь по
мне, дорогой фатер, -- сухо засмеялся Магнуст. -- И не прав ты вовсе! -- ==
всполошился я. -- Мне разговоры с тобой -- и боль острая, и радость светлая!
Душа воскресает... -- Я готов вам помочь на этом пути, -- хмыкнул
недоверчиво Магнуст. -- Вот именно! Стучите -- и будет вам отворено, как
сказано в Писании, -- благостно призвал я. Магнуст на том конце провода от
удовольствия, видно, башкой замотал -- мне послышался дребезг его цепочек,
звонил и бряцалец: -- Не сомневаюсь, что вы в своей Конторе широко
попользовались этой заповедью! -- Было дело, было... -- легко согласился я.
-- И сами лстучали", и на лстук" отворяли. Да ты и сам знаешь -- в нашей с
тобой работе без лстука" никуда. -- У нас с вами работы разные, -- отрезал
он холодно. -- А никто этого не знает никогда. До конца работы, во всяком
случае. Да дело не в этом... Мне тут намедни мыслишка одна важная в голову
пришла... -- Я заметил, что в вашу голову не важные мыслишки не приходят, --
серьезно заметил Магнуст. -- Правильно, сынок, заметил. Тут и тебе есть над
чем подумать. Фауст-то был не прав! -- В каком смысле? -- обсскуражился
Магнуст. -- В самом главном -- не с тем он обращался к Мефистофелю, не надо
было в молодость проситься... Магнуст задержался с репликой, наверное,
быстро считал- прикидывал еврейским своим хитрожопым разумением: какую
подлянку я ему заготовил? -- А о чем ему надо было просить Мефистофеля?
послушно задал он наконец предписанный ему вопрос. -- О долгой жизни.
Понимаешь? Не о возвращенной молодости -- в этом нет проку, а о продленной
старости. Надо было торговаться не за прошлое, а за будущее... Магнуст думал
одно мгновение: -- Нет. Эта мыслишка у вас не очень важная. Ч- Почему? --
искренне удивился я. -- Потому что вы не понимаете условий игры. Я не
Мефистофель и покупать, вашу душу не собираюсь. Да и, скорее всего, вам и
продавать-то нечего. Нет у вас товара... -- А чего же ты хочешь? -- Чтобы вы
за свое будущее расплатились из своего прошлого... ЧЧ Глупая сделка, --
вздохнул я. -- Обычно за свое прошлое расплачиваются будущим... -- Да, --
подтвердил Магнуст. -- Это когда хотят мести... -- А ты? -- А я хочу суда.
Правды. Научения людям. -- Трудную тогда ты сыскал себе работенку, Ч
посочувствовал я ему. -- Ничего, не жалуюсь. -- И заверил меня: -- Она мне
по силам... Глупый, самонадеянный зверь, дерзко рвущийся в силки. Ладно,
если тебе нужен суд, я готов. Приду с адвокатом своим, с Сенькой Ковшуком. А
Магнуст, обеспокоенный моим молчанием, быстро сказал: -- Давайте встретимся,
погуляем, поговорим... Потом, если захотите, вместе пообедаем... Ага, я еще
давешний обед наш не переварил. Погуляем... Боится прослушивания... Ладно...
-- С радостью, -- готовно откликнулся я. -- Называй время и место... --
Через час. Около вашего дома, на улице... Суда он хочет! Тоже мне, хрен с
горы, свалился на мою голову! Я, может быть, и не возражал бы, чтобы он моим
прошлым дал научение будущим людям, кабы в этом великом правдосозидании не
затерялся один мелкий пустяк -- мое настоящее. Мой горестно-немощный,
безвидно-похмельный сегодняшний день. Простым будущим людям, которые при
содействии Магнуста будут жить теперь только по правде, и героям страшного
прошлого, исчезнувшим как бы навсегда -- им на мое настоящее, ищущее только
покоя, забвения и опохмелочки, -- им на него наплевать. А мне -- нет. И
прошу не забывать незначительную, но довольно важную подробность: я
единственный мост, соединяющий пропасть между настоящим вчера и непришедшим
завтра. Поэтому со всей сердечной искренностью и партийной принципиальностью
я крикнул на весь мир шепотом: не хочу! Не хочу, чтобы бессчетные орды
умерших, замученных, убитых шли по мне -- по мосту -- из прошлого в будущее.
Их так много, и так согласно они будут просить суда, справедливости,
возмездия, что возникнет -- как в школьном учебнике -- резонанс. И мост --
я, мое настоящее -- разрушится, распадется, рухнет в пучину небытия. Нет,
дорогой зятек, не могу я вам пойти навстречу. Я вам отказываю. А в
трибунале, который вы учинили незаконно, неконституционно, неправово, мои
интересы, я уверен, сможет достойно представить мой старый адвокат, мой
верный правозащитник Сенька Ковшук. Он должен достойно и глубоко
аргументированно пояснить: почему, при каких обстоятельствах и с какой целью
был лишен жизни на спецкомандировке Перша Печорской лагерной системы
Главного управления лагерями МГБ СССР зек Наннос Элиэйзер Нахманович, 76
лет, отбывающий по статьям 58^ 58, д, 58^, 59д небольшой срочок наказания в
25 лет. Необходимо отметить, что поскольку пенитенциарная политика
советского права никогда не делала наказание самоцелью или, упаси Боже,
местью и карой, а пеклась только о перевоспитании недостаточно сознательных
сограждан, то предполагалось, что полностью перевоспитавшийся Элиэйзер
Наннос в цветущем возрасте -- ему будет всего 101 год -- выйдет на волю и
заживет счастливой жизнью. Никаких препятствий для этого не просматривалось.
Но он сам не захотел, он по глупости своей и еврейскому упрямству предпочел
умереть. Как говорится, вольному -- воля... АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ. В те поры
пришел уже Семен Денисыч Игнатьев, новый наш министр. Вот уж действительно
как гром с ясного неба! Этакий беззвучный, не очень заметный гром... После
ареста Абакумова в Конторе стало ясно, что всей компании Берии сказано
громкое лфэ! ", и на авансцену вылез маленковский свояк и выкормыш
Крутованов. Он вывалил из тележки Абакумова, по его материалам вседержитель
нашей безопасности помещен в 118-ю камеру блока лГ", и ни у одного человека
не было сомнений, что не сегодня-завтра Крутованов пересядет в кабинет
председателя правления страхового общества лРоссия". А ведь никакого приказа
об отстранении Абакумова от должности министра не поступало! И никакого
распоряжения о назначении кого-либо исполняющим его обязанности тоже не
было. Чудеса, да и только! Чистая фантастика! Поезд из проклятого прошлого в
светлое будущее катился без машиниста. Великая ав- томатика -- дисциплина
ужаса гнала наш паровоз вперед. В коммуне, надо полагать, будет остановка!
Опустела только приемная Абакумова -- длинный лвагон", сгинул бесследно
кондуктор Кочетров, и всю утреннюю почту уже носили на подпись к Круту. А в
приемной его напуганно и возбужденно сопела толпа генералов, мгновенно
перекочевавшая сюда из абакумовского лвагона". Не знаю, когда спал в эти дни
Крут, потому что уезжал он с Лубянки около семи утра, а в десять тридцать,
свежий, аккуратно причесанный, в шикарном костюме, пахнущий английским
лавандовым одеколоном, он начинал ежедневное оперативное совещание. В три
часа отправлялся обедать, а в шесть возвращался в кабинет и до утра --
доклады, рапорты, накачки, вздрючки, указания, поручения. Он взял игру на
себя. Не знаю -- и никто не узнает никогда, -- обещал ли ему что-то Великий
Пахан, говорил ли ему о чем-то свояк или это как-то само собой
подразумевалось, а может быть, своей инициативой, ярко продемонстрированной
верностью, гигантской работоспособностью хотел он показать, что нет и быть
не может другого претендента на кресло главного страховщика России. И вся
бериевская шатия откатилась в глухую оборону. Их будто паралик схватил --
власть утекала из рук на глазах, и они были бессильны что-то сделать.
Совершенно очевидно, что Всевышний Пахан в этом раунде бесконечного
соревнования решил дать по ушам брату своему мингрельскому Лаврентию и
основательно приподнять бабьемордого холуя Маленкова. Смешно, что в руках
бериевских кровожадных бойцов было три четверти сил самого страшного
карательного механизма в мире, и им достаточно было лишь быстро и легонько
обернуться -- не только от Маленкова с его компанией, но от самого
полудохлого дедугана Сосо Джугашвили не осталось бы вонючего пара. Но
универсальность этой гениальной бесовской машины и состояла как раз в том,
что они не могли сговориться между собой даже перед реальной угрозой их
общей катастрофы. Они сидели по своим роскошным кабинетам и покорно, тер-
пеливо ждали приказа о назначении министром Крута, после чего все они будут
выгнаны, разжалованы, брошены на понизовку, часть арестована, а кто-то убит.
Ибо знали -- сговариваться нельзя! Тридцать лет с лишним -- без выходных,
каникул и праздников -- они изо дня в день суще- ствовали удивительной
жизнью, которая полностью, всецело, тотально состояла из лжи, вероломства,
обмана, интриг, корыстного доносительства, всеобщего предательства,
обязательного лицемерия, льстивого криводушия, лакейской униженности и