достаточно силы, чтоб превратить падение в прыжок. Пальцы его уцепились за
край лодки, но сила его прыжка сбросила Милягу с его ненадежной опоры. Ему
еще хватило времени увидеть, как мистифа вытягивают на борт раскачивающейся
лодки, и подумать, что он успеет ухватиться за протянутые ему руки. Но море
не собиралось мириться с утратой обоих лакомых кусочков. Погружаясь в
серебряную пену, которая смыкалась вокруг него, как живое существо, он
вскинул над головой руки в надежде на то, что Этак успеет схватиться за них.
Все напрасно. Сознание оставило его, и он пошел ко дну.
Глава 26
1
того, как слух был подкреплен зрением. Голоса взлетали и падали в той же
немелодичной манере, как и в земных церквях: две или три полудюжины
молящихся постоянно тащились на слог позади, так что слова накладывались
одно на другое. И тем не менее ничто так не могло обрадовать его, как этот
звук. Он погружался в море с мыслью о том, что всплыть ему уже не удастся.
скрыто от него пеленой мрака. Но этот мрак обладал какой-то неясной
фактурой, и он попытался сосредоточить на ней свой взгляд. Но только когда
нервные окончания его лба, щек и подбородка сообщили мозгу об их
раздражении, он наконец-то понял, почему его глаза не могут разобраться в
окружающей его темноте. Он лежал на спине, а лицо его было закрыто куском
ткани. Он велел руке подняться и сдернуть ее, но конечность тупо лежала,
вытянувшись вдоль тела, даже и не думая пошевелиться. Он напряг свою волю и
велел ей повиноваться, все больше раздражаясь по мере того, как менялся
тембр песнопений и они начинали звучать все более тревожно и настоятельно.
Он почувствовал, как ложе, на котором он находился, куда-то толкают, и
попытался позвать на помощь, но его горло было словно закупорено, и он не
смог выдавить из себя ни звука. Раздражение перешло в тревогу. Что с ним
такое случилось? Успокойся, - сказал он себе. Все прояснится, только
успокойся. Но, черт возьми! - его ложе поднимают вверх. Куда его собираются
нести? К дьяволу спокойствие! Не может он лежать на месте, пока его тут
таскают туда-сюда. Он не умер, нет уж, дудки!
равновесия. Его подняли и куда-то несут; он неподвижно лежит на жестких
досках, а лицо его покрыто саваном. Что это, как не смерть? Они молятся за
его душу, надеясь помочь ей добраться до рая, а его останки в это время
несут - куда? В могилу? На погребальный костер? Он должен остановить их:
поднять руку, застонать, любым способом дать понять им, что они распрощались
с ним преждевременно. Пока он старался подать хоть какой-нибудь знак, чей-то
голос перекрыл звук молитвы. И молящиеся, и носильщики остановились, и тот
же самый голос - Это был Паи! - раздался снова.
ему незнаком. Возможно, это были слова утешения. Мистиф ответил на том же
языке, и голос его дрожал от скорби.
у его собрата: уговорить Пая оставить тело в покое. Что они говорили? Что
труп - это всего лишь шелуха пустая тень человека, дух которого давным-давно
уже отправился в лучшие края? Миляга мысленно приказывал Паю не слушать их.
Дух был здесь! Здесь!
возник Пай. Мистиф и сам выглядел полумертвым: глаза его покраснели, а его
красота была обезображена горем.
черепе моем скрывается нечто большее, чем гниющее мясо?. Но никаких
признаков понимания этого не отразилось на лице Пая. Вид Миляги вызвал у
него лишь новый приступ рыданий. К Паю подошел человек, вся голова которого
была покрыта кристаллическими наростами, и положил руку на плечи мистифа,
что-то тихо сказав ему на ухо и нежно пытаясь отвести его в сторону. Пальцы
Пая потянулись к лицу Миляги и прикоснулись на несколько секунд к его губам.
Но его дыхание - которым он некогда сокрушил стену между Доминионами - было
теперь таким слабым, что мистиф не почувствовал его. Пальцы были отодвинуты
рукой утешителя, который вслед за этим наклонился над Милягой и вновь закрыл
саваном его лицо.
двинулись в путь со своей ношей. Вновь ослепнув, Миляга почувствовал, как
искра надежды угасла в его груди, уступив место панике и гневу. Пай всегда
утверждал, что обладает тончайшей чувствительностью. Так как же оказалось
возможным, что именно сейчас, когда в ней возникла такая настоятельная
необходимость, он мог остаться бесчувственным к угрозе, нависшей над
человеком, которого он называл своим другом? И более того: который был
другом его души, ради которого он менял свою плоть!
этими упреками? Он попытался отыскать ключ. Друг души? Менял свою плоть? Ну
да, разумеется: до тех пор, пока у него есть мысли, у него может появиться и
желание, а желание может прикоснуться к мистифу и изменить его. Если он
сможет прогнать из своей головы мысль о смерти и подумать о сексе, может
быть, он еще сможет прикоснуться к протеическому ядру Пая и вызвать в нем
какую-нибудь метаморфозу, пусть даже и малую, которая сообщит мистифу о том,
что он еще жив.
гость из другого мира:
смерти, чтобы не кончить слишком быстро...
оно является зеркальным отражением его теперешней мольбы. Желание было
теперь его единственной защитой от преждевременной смерти. Он мысленно
обратился к маленьким подробностям, которые всегда возбуждали его
эротическое воображение: задняя часть шеи, с которой убраны волосы; язык,
который медленно облизывает сухие губы; взгляды; прикосновения; вольности.
Но Танатос схватил Эроса за горло. Ужас прогнал все следы возбуждения. Как
мог он сосредоточиться на мысли о сексе достаточно долго, чтобы повлиять на
Пая, когда либо пламя, либо могила ожидали его в самом недалеком будущем? Ни
к тому, ни к другому он не был готов. Первое было слишком горячим, второе -
слишком холодным; первое - слишком ярким, второе - слишком темным. Он мечтал
об одном - нескольких неделях, днях, даже часах - он был бы благодарен даже
за часы, которые ему позволили бы провести между двумя этими полюсами. Там,
где была плоть; там, где была любовь. Уже зная о том, что мысли о смерти
непреодолимы, он попытался разыграть последний гамбит: включить их в ткань
своих сексуальных фантазий.
нему. Пусть холодом будет пот, выступивший У него на спине, пока они
трахались. Пусть темнота станет ночью, которая скрывала их излишества, а
пылание погребального костра - жаром их совместной лихорадки. Он
почувствовал, что фокус начинает удаваться. Почему смерть не может быть
эротична? И пусть они полопаются и сгниют вместе, разве не может их
последнее растворение научить их новым способам любви? Слой за слоем будет
сползать с них; их соки и костный мозг будут сливаться воедино, до тех пор,
пока они окончательно не превратятся в одно целое.
существо принадлежало ему, и он мог заставить его снова и снова принимать
обличие своих самых заветных и самых потаенных желаний. Так он и поступал
сейчас. Он представил Пая обнаженным, сидящим на нем верхом. От одного
только прикосновения к нему мистиф начинал меняться, сбрасывая с себя кожи,
словно одежды. Одной из этих кож оказалась Юдит, другой - Ванесса, третьей -
Мартина. И все они продолжали на нем свою бешеную скачку: вся красота мира
была насажена на его член.
умолкли, до тех пор, пока носильщики вновь не остановились. Вокруг него
раздался шепот, а посреди шепота - тихий удивленный смех. Саван убрали, и
его возлюбленный вновь уставился на него. Улыбка светилась на его лице черты
которого были затуманены слезами и влиянием Миляги.
Опустите его! Опустите его!
было не распрощался с ним раньше времени. Не очень-то приятные ребята, даже
сейчас. Они взирали на тело с недоверием. Но опасность миновала, по крайней
мере, на некоторое время. Мистиф наклонился над Милягой и поцеловал его в
губы. Черты его лица вновь стали четкими и излучали величайшую радость.
пока не умрет сама любовь.
2
в маленькую комнатку со стенами из серого кирпича и уложили на кровать,
бывшую ненамного удобнее тех носилок, на которых он лежал в качестве трупа.
В комнате было окно, но так как он не мог двигаться, вид ему удалось
посмотреть только с помощью взявшего его на руки Пай-о-па. Он оказался едва
ли интереснее стен: уходящее к горизонту море - вновь обретшее твердость -
под облачным небом.
Андреев Николай
Круз Андрей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Березин Федор
Шилова Юлия