даже когда чулки к ногам примерзают. Мне на таких даже смотреть противно. К
тому жа они еще и тощие. Недавно вот гулял тут с одной. Ни кожи, ни рожи, как
говорится. Ухватишь, так меж пальцев выскользнет."
продолжила:
написать? Ты пишешь, чтобы я скорее приезжал или забрал тебе к себе, а то ты
не доживешь и похоронить тебя будет некому. Ничего, бабулька, доживешь, ты у
меня старуха крепкая, а забрать тебя не могу, потому что тут ты будешь не
устроена, да и климат не тот. Приехать тоже не могу, потому что билеты стоят
дорого да и далеко ехать. По этой же причине, что денег мало я и не помогаю
тебе матерьяльно. За это ты меня, бабуся, прости.
Нужно идти бурить дыру.
счастливым лицом. То же письмо она слушала и вчера, и на прошлой неделе. Если
бы не было ей письма, то совсем извелась бы она от беспокойства, а так ничего,
можно жить. Жаль, только глаза не видят, даже почерка сережкиного не
различить. Ну да ничего, Коралла прочтет, хотя тяжело с ней, с Кораллой, ну да
ничего, Бог ей судья.
снова в мечтаниях.
отвечает Коралла.
чего?
денется, - отвечает Коралла.
февраль, январь, таким же, если доживут, будет и май.
комнату. Простояв некоторое время в дверях, она идет на кухню, берет лист
бумаги и, почти не размышляя, начинает писать:
Здоровье у меня по-прежнему хорошо, ничего не болит, даже простуды и те не
липнут..."
а рука у нее набита. Какое это письмо? Тридцатое, пятидесятое? Она уже и со
счета сбилась.
в Якутию бурить там скважины, да и сгинул. Ни письма, ни открытки, ни звонка.
Пробовала Коралла выяснять, да разве что выяснишь? Отвечают "адресат выбыл" и
точка.
известное, северное - напился пьяным, заснул на морозе, вот и готов покойник.
А зашибать-то Серега и раньше любил.
старых конвертов. Потом встает и, гулко переваливаясь каменными пятками, идет
спать.
своей яркостью, в ворота Домодедовского кладбища, въехал недавно покрашенный
ритуальный автобус.
фирмы "Лапоток". В пятницу они с водителем отвезли в Иваново партию обуви,
оформили и возвращались в Москву: хотели обернуться в тот же день, чтобы не
терять субботы. Уже под вечер тащились за грузовиком, дорога - сплошные
повороты. Не вытерпели, вылезли на встречную и хлипким корейским
микроавтобусом угодили под вынырнувший "Маз". Шофер, везучий чертеняка, руль
как-то вывернул, что удар на другую сторону кабины пошел. У него нога сломана,
сам из машины выполз, а Гришку после час сорок из жести вырезали.
полотенце поднять и то, что под полотенцем, поцеловать. Ей не давали, но она
все равно поцеловала. Другие же так и прикладывались поверх полотенца, где на
лбу молитва на бумажке.
сестрой, женщиной полной, красногубой и как-то очень нехорошо красивой. Затем,
заметно радуясь закончившейся тряске и появившейся возможности покурить,
высыпали друзья и сослуживцы, и, наконец, осторожно вывели мать с землистым,
словно разом выпитым лицом.
тучный мужчина в черном пиджаке, брызжущий природной жизнерадостностью, как
брызжет соком и жирком свежая сарделька. Выскочив прежде других из автобуса,
он посмотрел влево - на деревянную часовенку, потом вправо - на контору,
обсаженную елками, и, убедившись, что они действительно там, куда ехали - то
есть на кладбище, немного посопел в печали носом. После этого тесть поумерил
скорбь и энергично взял на себя роль распорядителя. Роль эту никто ему не
определял, а он сам выбрал ее по внутренней потребности, и стал покрикивать:
ребяточки! Не толпитесь, шестерых хватит... В автобус-то поднимитесь
кто-нибудь гроб подать! На каталочку, его на каталочку...
Потерпи, Гришунчик, скоро совсем отъездишься.
удивляющий звук. Ее отвели.
назад... - засуетился Лямин. - Не расходитесь!.. Кто-нибудь... ты вот со мной
иди!
Фридмана, имевшего привычку всякому новому человеку объяснять, что он не
еврей, Лямин скрылся в конторе. Фридмана он взял на случай, если придется
стоять в очереди.
зная, куда им идти и что делать. В офисе, где вс„ было понятно, кто директор,
кто менеджер, кто кладовщик, где все давно было расписано по ролям и даже по
репликам, приветствиям, рукопожатиям, ежедневным годами повторяющимся шуткам,
они были на своем месте - уверенные, спокойные люди. Здесь же все вдруг
перемешалось, и теперь даже замдиректора, стоявший между ними, был как бы уже
не замдиректора, а просто один из многих, не имевший здесь - на нейтральной,
нерабочей почве - прежней власти. Он смутно ощущал это и нервничал, изредка
деловито произнося: "За машиной послали? Ермилову кто готовил счет на
погашение задолженности?" Ему охотно отвечали лишь потому, что этим все
временно вставало на привычные, понятные рельсы.
выбивала их из колеи. Они то начинали поправлять гроб, то вертели в руках
венки, то отходили прикурить у открывавшего ворота разговорчивого молодого
сторожа в телогрейке, бравшего с каждой частной въезжающей машины по десятке.
сознался, а единственным сильным чувством в каждом было теперь удивление. Как
так: жил парень - недавно совсем курили с ним на лестнице, шутили, натыкались
на его острый язык, а теперь вот он лежит в узком длинном ящике, оббитом
плотной тканью с окантовкой из черной тесьмы. Было это как-то нелепо,
неправильно, не укладывалось в разлинованном привычным укладом сознании,
нацеленном на жизнь, но не на смерть.
замдиректора по коммерции Полуян и девятнадцатилетний, пунцовеющий недавно
выдавленными угрями, экспедитор Леванчук.
обнаруживая, что крышка гроба немного съехала.
одно прощание, - снисходительно пояснил Полуян, предпочитавший четкий
официальный язык.
двадцатилетней жене про "фактическую потребность физиологической
необходимости".
перебрасывал, - сказал Шкаликов, нервный и задиристый холостяк с красиво
подстриженной бородкой, но неопрятными, несвежего цвета усами, свешивающимися
с губы так, что легко можно было их прикусить.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Каргалов Вадим
Пехов Алексей