отправляясь на свой урок немецкого языка. Милейший человек мосье Поль,
просто несравненный; но и несравненный, язвительнейший деспот.
достойная особа лет сорока пяти; судя по тому, какое количество пива и мяса
поглощала она за завтраком, ей следовало бы жить во времена королевы
Елизаветы; ее прямая и открытая немецкая душа жестоко страдала из-за нашей,
как называла она, английской чопорности; нам, правда, казалось, что мы с нею
держимся очень сердечно, но мы не хлопали ее по плечу, а если она
подставляла нам щеку для поцелуя, целовали ее тихо, спокойно, без смачного
чмоканья. Подобные упущенья немало ее удручали. Во всем же прочем мы
прекрасно ладили. Привыкши обучать иностранных девиц, не желающих ни думать,
ни заниматься, не удостаивающих претерпевать ради знаний ни малейших трудов,
она, кажется, поражалась нашим успехам, на мой взгляд, довольно скромным. В
ее глазах мы были немыслимыми, сверкающими звездами, гордыми, холодными,
невиданными.
же, при тонкости ее и красоте, она, быть может, имела на это право; но
совершеннейшей ошибкой было приписывать мне подобные свойства. Я никогда не
избегала поцелуйного обряда при встрече, от которого Полина, если только
могла, уклонялась; в моем арсенале защитного оружия не было и холодного
презренья, тогда как Полли всегда держала его наготове и пускала в ход при
всякой грубой немецкой вылазке.
Полины, боготворя ее, как прелестную нимфу, ундину, она искала поддержки во
мне, существе земном и смертном.
выучилась выразительно их читать. Фрейлин слушала ее с широкой блаженной
улыбкой и говорила, что голос у нее звучит словно музыка. Переводила она их
тоже очень свободно и бегло, с живым огнем вдохновенья: у нее тогда пылали
щеки, на губах играла дрожащая усмешка, а на глаза иногда даже набегали
слезы. Лучшие стихи она выучивала наизусть и часто повторяла их, когда мы с
нею оставались наедине. Особенно любила она "Des Madchens Klage"*; вернее,
она любила повторять слова, ее зачаровывали печальные звуки, смысл ей не
нравился. Однажды вечером, сидя рядом со мной у камина, она тихонько
мурлыкала:
жизни - любить? Не думаю. Ведь это и самая горькая беда, и потеря времени, и
бесполезная пытка. Сказал бы Шиллер - "меня любили", вот тут бы он не
ошибся. Правда ведь, Люси, это совсем другое дело?
вы о любви?
со мной как с малым ребенком. Мне даже лучше. Но вы-то должны понять, что
мне скоро восемнадцать лет!
О любви толковать нечего.
сколько вам вздумается. Но я достаточно уже говорила о любви и достаточно о
ней наслушалась! И совсем недавно! И очень вредных рассуждений наслушалась,
вам бы они не понравились!
решалась. Я была в замешательстве. Видя, однако, за дерзостью и упрямством
полное ее простодушие, я, наконец, спросила:
вести с вами такие разговоры?
доводит. Лучше бы мне не слышать ее!
миссис Чамли, она является к нам, и всякий раз, когда застанет меня одну,
начинает рассказывать о своих обожателях. Да, любовь! Послушали бы вы, как
она рассуждает о любви!
что и вы ее слушали. Это вам не повредит. Джиневра не может на вас повлиять.
Вряд ли вас могут интересовать ее душа или образ мыслей.
и сбить с толку. Она умеет меня задеть, задевая самых дорогих мне людей и
самые дорогие мне чувства.
скверного влияния.
Бреттон. Она не щадит... Грэма.
Ведь она их впутывает, не правда ли?
Бреттона. Обе мы его знаем. Он бывает горд и небрежен, я верю; но неужто
может он быть низким, недостойным? А она твердит мне, что он ходит за ней по
пятам, ползает перед ней на коленях! Она отталкивает его, а он опять перед
ней унижается! Люси, неужто это правда! Неужто в этом есть хоть слово
правды?
искателя?
только и дожидается ее согласия.
ваш заметил?
нельзя полностью полагаться. Конечно, она преувеличивает, возможно, и
сочиняет. Но насколько? Вот что хотела бы я знать.
хваленую власть.
ученых. Грэм, которого даже папа начинает признавать за ученого, тоже
приглашен. Мне нелегко будет в таком обществе. Я совсем потеряюсь среди
важных господ, совсем провалюсь. Вы с мадам Бреттон должны прийти ко мне на
выручку. И Джиневра пусть тоже пожалует.
доказать свою правдивость.
крайней мере я. Кажется, был день рождения одного из молодых принцев
Лабаскура, по-моему, старшего, Дюка де Диндоно, - и в его честь устраивались
торжества во всех школах и, уж разумеется, в коллеже - в Атенее. Молодежь
этого заведения заготовила поздравительный адрес, и затевалось собрание в
актовом зале, где проходили ежегодные экзамены и раздавались награды. После
церемонии поздравления один из профессоров собирался сказать речь.
Бассомпьера, должен был явиться и почтенный Виллетский муниципалитет,
бургомистр мосье Кавалер Стаас, и родители и близкие атенейцев. Друзья мосье
де Бассомпьера уговорили его тоже пойти; разумеется, его прелестная дочь
тоже собиралась на вечер и послала записку к нам с Джиневрой, прося нас
приехать пораньше, чтобы сесть рядом.
расхохоталась.
собственного туалета и уставилась на меня.
оскорбительной откровенностью, - мы с вами так теперь сравнялись, что
приняты в одном обществе и у нас общие знакомые.
общество миссис Чамли совершенно мне не подходит.
простодушным любопытством, что я даже расхохоталась. - Обыкновенно вы
называете себя гувернанткою; когда вы в первый раз тут появились, вы и
вправду ходили за здешними детьми: я видела, как вы, словно няня, носили на
руках маленькую Жоржетту - не каждая гувернантка на такое согласится, - и
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Гюго Виктор
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман