"Прощай навеки!"
легкая дремота. Я была перенесена в свое детство, мне снилось, что я лежу в
красной комнате в Гейтсхэде, что ночь темна и мое сердце угнетено странным
страхом. Тот самый свет, который когда-то довел меня до обморока, казалось,
опять скользит вверх по стене и, трепеща, останавливается на середине
темного потолка. Я подняла голову и взглянула туда: вместо крыши надо мной
клубились облака, высокие и хмурые; свет был такой, какой бывает, когда за
туманами всходит луна. Я ждала, что она появится, ждала со странным
волнением, словно на ее диске должен был быть написан мой приговор. И вот
она появилась, но никогда луна так не выходит из-за облаков. Сначала я
увидела чью-то руку, раздвинувшую траурные складки облаков, затем в
голубизне неба появилась не луна, а белая человеческая фигура, склонявшая к
земле свое лучезарное чело. Она смотрела и смотрела на меня, она обратилась
к моему духу; казалось, она говорит из неизмеримых далей, и вместе с тем так
близко, словно этот шепот раздавался в моем сердце:
царил мрак; однако в июле ночи коротки, светать начинает вскоре после
полуночи. "Для того, что мне сегодня предстоит, чем раньше подняться, тем
лучше", - подумала я. И поднялась. Я была одета, так как сняла только
башмаки. Я знала, где в ящиках комода лежит белье и кое-какие безделушки.
Отыскивая эти предметы, я нащупала жемчужное ожерелье, которое мистер
Рочестер заставил меня принять несколько дней назад. Я оставила его, оно
принадлежало не мне, а той воображаемой невесте, которая растаяла в воздухе.
Из своих вещей я сделала сверток, а кошелек, в котором было двадцать
шиллингов (все мое достояние), положила в карман; я надела соломенную шляпу,
взяла в руки туфли и на цыпочках вышла из комнаты.
мимо ее двери. - До свиданья, милая крошка Адель, - сказала я, заглянув в
детскую. Но войти, чтобы поцеловать ее, было невозможно: мне предстояло
обмануть чуткое ухо, - кто знает, может быть, сейчас оно прислушивается.
у его порога мое сердце на мгновение перестало биться, и мне пришлось
остановиться. В этой комнате не спали: ее обитатель тревожно бегал взад и
вперед, и я слышала, как он то и дело глубоко вздыхал. Если я сделаю
определенный выбор, то здесь для меня откроется рай - недолговечный рай.
Достаточно мне войти и сказать: "Мистер Рочестер, я буду любить вас и
проживу с вами всю жизнь до самой смерти", - и к моим устам будет поднесен
кубок блаженства. Я думала об этом.
когда он пришлет за мной, меня уже не будет. Он станет искать меня, но
тщетно. И тогда он почувствует себя покинутым, свою любовь отвергнутой. Он
будет страдать, может быть, придет в отчаяние. Об этом я тоже думала. Моя
рука протянулась к двери, но я отвела ее и поспешила дальше.
выполняла все машинально: отыскала в кухне ключ от боковой двери, нашла
бутылочку с маслом и перо, смазала ключ и замок, выпила воды и взяла хлеба,
так как, может быть, мне предстояло идти далеко, а мои силы, и без того
подорванные, не должны были мне изменить. Все это я проделала совершенно
беззвучно. Открыла дверь, вышла и тихо притворила ее за собой. На дворе уже
светало, большие ворота были закрыты на засов, но калитка рядом оказалась
только притворенной. Через нее я и вышла и тоже закрыла ее за собой. И вот
Торнфильд остался позади.
вела в сторону, противоположную Милкоту; по этой дороге я никогда не ходила,
но часто смотрела на нее, спрашивая себя, куда она ведет. К ней-то я и
направилась. Сейчас нельзя было позволять себе никаких размышлений, нельзя
было оглядываться, нельзя было даже смотреть вперед. Ни одной мысли не
следовало допускать ни о прошлом, ни о будущем. Прошлое - это была страница
такого небесного блаженства и такой смертельной печали, что если бы я прочла
хоть одну строку на ней, это лишило бы меня мужества и сломило бы мою
энергию. Будущее же было совершенно пусто. Оно было, как мир после потопа.
Вероятно, было чудесное летнее утро; мои башмаки, которые я надела, выйдя из
дому, скоро намокли от росы. Но я не смотрела ни на восходящее солнце, ни на
сияющее небо, ни на пробуждающуюся природу.
улыбающиеся ему по пути. Он думает о топоре и плахе, о страшном ударе,
сокрушающем кости и жилы, и о могиле в конце пути. А я думала о печальном
бегстве и бездомном скитании и о... , с каким отчаянием я думала о том, что
покинула! Но разве можно было поступить иначе!
ожидая восхода, надеется, что я скоро приду и скажу: "Я остаюсь с тобой и
буду твоей". Как я мечтала об этом, как жаждала вернуться... Ведь еще не
поздно, и я могу уберечь его от горького разочарования! Я была уверена, что
мое бегство еще не обнаружено. Я могла еще вернуться и стать его
утешительницей, его гордостью, его спасительницей в несчастье, а может быть,
и в отчаянии. О, этот страх, что он погубит себя, - как он преследовал меня!
Страх был, как зазубренная стрела в моей груди, она разрывала мне рану,
когда я пыталась извлечь ее, а воспоминания все глубже загоняли ее в тело. В
кустах и деревьях запели птицы. Птицы - трогательно нежные супруги; птицы -
эмблема любви... А как же я? Раздираемая сердечными страданиями и отчаянными
усилиями остаться верной себе, я возненавидела себя.
ранила, бросила моего друга. Я была себе ненавистна. И все же я не могла
повернуть, не могла остановить свой шаг. Быть может, мною руководил сам бог?
Что до моей собственной воли и сознания, то они бездействовали: страстная
скорбь сломила мою волю и ослепила сознание. Я отчаянно рыдала, идя своим
одиноким путем быстро, быстро, как обезумевшая. Вдруг меня охватила
слабость, она возникла в сердце и разлилась по всем членам, - я упала. Я
пролежала несколько минут на земле, уткнувшись лицом в мокрую траву. Я
боялась - или надеялась? - что здесь и умру. Но скоро я была снова на ногах:
сначала я ползла на четвереньках, затем кое-как встала, одержимая одним
безотчетным стремлением - добраться до дороги.
изгороди. Сидя здесь, я услышала шум колес и увидела приближавшийся
дилижанс. Я встала и подняла руку. Дилижанс остановился. Я спросила кучера,
куда он едет. Он назвал мне какое-то очень отдаленное место, где, как я была
уверена, у мистера Рочестера нет никаких знакомых. Я спросила, сколько стоит
проезд. Он сказал - тридцать шиллингов. Но у меня было только двадцать. Ну,
за двадцать, так за двадцать, он согласен. Я вошла, кучер помог мне сесть.
Внутри никого не было; он захлопнул дверцу, и мы покатили.
я тогда. Пусть твои глаза никогда не прольют таких бурных, горячих,
мучительных слез, какие хлынули из моих глаз. Пусть тебе никогда не придется
обратиться к небу с такими отчаянными и безнадежными молитвами, какие
произносили мои уста в этот час. Желаю тебе никогда не знать страха, что ты
навлечешь несчастье на того, кого любишь.
Глава XXVIII
называемом Уиткросс. Он не мог везти меня дальше за те деньги, которые я ему
дала, а у меня не было больше ни шиллинга. Экипаж уже успел отъехать на милю
от меня; и вот я одна. В этот миг я обнаруживаю, что позабыла свой сверток в
задке кареты, куда положила его для сохранности; там он остался, там он и
будет лежать, - и теперь у меня нет абсолютно ничего. Уиткросс - не город,
даже не деревня: это всего лишь каменный столб, поставленный на перекрестке
четырех дорог и выбеленный мелом, вероятно, для того, чтобы быть более
приметным на расстоянии и в темноте. Четыре дощечки отходят в равные стороны
от его верхушки; ближайший город, согласно надписи, отстоит на десять миль,
самый дальний - больше чем на двадцать. Хорошо знакомые названия этих
городов говорят мне, в каком графстве я очутилась: это одно из центральных
графств севера - унылая, то болотистая, то холмистая земля. Позади и по
обеим сторонам раскинулась безлюдная местность; пустынные холмы встают над
глубокой долиной, расстилающейся у моих ног. Население здесь, должно быть,
редкое, - никого не видно на этих дорогах; они тянутся на восток, запад,
север и юг - белые, широкие, тихие; все они проложены через болота и
пустоши, где растет вереск, густой и буйный, подступая к самому их краю. Все
же случайный спутник может пройти мимо, а сейчас мне не хочется никому
попадаться на глаза: незнакомые люди могут дивиться, что я здесь делаю одна,
стоя без всякой цели, с растерянным видом возле придорожного столба. Меня
спросят, а я смогу дать лишь такой ответ, который покажется невероятным и
возбудит подозрения. Никакие узы не связывают меня больше с человеческим
обществом, никакие соблазны или надежды не влекут меня туда, где находятся
подобные мне существа, ни у кого при виде меня не найдется ни доброй мысли
на мой счет, ни сочувствия. У меня нет родных, кроме всеобщей матери -
природы; я прильну к ее груди и буду молить о покое.
бурые заросли; бредя по колено в густой траве, я поворачивала, следуя
изгибам тропинки, и вскоре нашла в глухом месте черный от мха гранитный утес
и уселась под ним. Высокие, поросшие вереском откосы обступили меня; утес
нависал над моей головой; вверху простиралось небо.
уединенном убежище; я боялась, что вблизи бродит отбившийся от стада скот,
что меня обнаружит какой-нибудь охотник или браконьер. Когда проносился
Корнев Павел
Белоусов Валерий
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Белогорский Евгений