"невероятно". Женщина желает его! Женщина, которая видела его лицо! А
между тем она не слепая. Кто же она, эта женщина? Урод? Нет, красавица.
Цыганка? Нет, герцогиня.
торжество! И все же - как не устремиться очертя голову ему навстречу?
призрак, зрительница в ложе! Да, это она, конечно она.
самая, что смутила его покой! Волнующие мысли, словно распаленные этим
темным огнем, снова овладели Гуинпленом, мысли, впервые возникшие в нем
при виде этой женщины. Забвение не что иное, как палимпсест. Случайность -
и все, казалось уже стертое навеки, вдруг снова оживает между строками в
изумленной памяти. Гуинплену казалось, что он изгнал этот образ из сердца,
и вот он опять перед ним: он в нем запечатлелся, оставил, вопреки его
воле, неизгладимый след в мозгу Гуинплена, обуреваемого мечтами. Без его
ведома эти черты глубоко врезались ему в душу. Теперь зло было уже
непоправимо, и он с увлечением снова отдался во власть неодолимым грезам.
кумир спускается с алтаря, изваяние - со своего пьедестала, призрак - с
облаков? Как! Из недр невозможного возникла химера? Как! Эта нимфа с
плафона, это воплощение лучезарности, эта нереида, вся переливающаяся
блеском драгоценных камней, эта недосягаемо-величественная красавица со
своей ослепительной высоты склоняется к Гуинплену? Как! Остановив над его
головой свою, запряженную горлицами и драконами, колесницу Авроры, она
говорит ему: "Приди!" Как! Ему, Гуинплену, выпал ужасный и славный жребий
- унизить, низведя на землю, эмпирей? Эта женщина, если можно назвать
женщиной обитательницу иной, более совершенной планеты, эта женщина
предлагает себя Гуинплену, отдается ему! Непостижимо! Богиня Олимпа -
гетера, призывающая на ложе любви! И кого? Его, Гуинплена! Окруженные
ореолом, ему раскрывались объятия блудницы, чтобы прижать его к груди
богини. И это ничуть не позорит ее. К этим высшим существам не пристает
никакая грязь. Свет омывает богов. И богиня, спускающаяся к нему, знает,
что она делает. Ей известно чудовищное уродство Гуинплена. Она видела
маску, заменявшую ему лицо! И эта маска не отталкивает ее! Гуинплен любим,
несмотря на свое безобразие!
Маска не отвращает богиню - напротив, привлекает ее. Гуинплен не только
любим - он вызывает страсть. Она не только снизошла к нему - она его
избрала. Он - ее избранник!
беспечных и могущественные людей, были принцы - она могла избрать принца;
там были лорды - она могла выбрать лорда; были красивые, обворожительные,
великолепные мужчины - она могла выбрать Адониса. И кем она соблазнилась?
Гнафроном! Там, где одни метеоры и молнии, она могла выбрать себе
шестикрылого серафима, а остановила свой выбор на жалкой личинке,
пресмыкающейся в тине. С одной стороны - сплошь высочества и сиятельства,
величие, роскошь, слава, с другой - скоморох. И скоморох одержал верх над
всеми! Какие же весы были в сердце этой женщины? Чем взвешивала она свою
любовь? Эта женщина сняла с себя диадему герцогини и швырнула ее на
подмостки клоуна. Эта женщина сняла со своего чела ореол богини Олимпа и
увенчала им щетинистую голову гнома. Этот вверх дном перевернувшийся мир,
где насекомые оказались в заоблачных сферах, а созвездия - внизу,
засасывал Гуинплена, растерявшегося от нахлынувших на него потоков света,
окруженного сиянием среди клоаки. Всемогущая, возмутившись против красоты
и роскоши, отдавала себя осужденному на вечный мрак, предпочитала
Гуинплена Антиною: охваченная любопытством при виде тьмы, она спускалась в
нее, и это отречение богини возводило ничтожное существо в царское
достоинство, чудесным образом венчало его на царство. "Ты безобразен. Я
люблю тебя". Эти слова льстили гордости Гуинплена с худшей ее стороны.
Гордость - ахиллесова пята всех героев. Гуинплен познал тщеславие урода.
Его полюбили именно за его безобразие. Он в такой же мере, как Юпитер и
Аполлон, а быть может и больше, чем они, был исключением. Он сознавал себя
существом сверхчеловеческим и благодаря еще невиданному уродству - равным
божеству. Ужасное ослепление.
герцогиня, он это знал. Он знал, что она красива, богата, что у нее есть
ливрейные лакеи, пажи, скороходы с факелами, сопровождающие украшенную
короной карету. Он знал, что она влюблена в него, по крайней мере она ему
об этом писала. Остального он не знал. Он знал ее титул, но не знал ее
имени. Он знал ее мысли, но не знал ее жизни. Кто она: замужняя женщина,
вдова или девушка? Свободна ли она или связана какими-нибудь узами долга?
К какой семье она принадлежит? Не грозят ли ей западни, ловушки, тайные
происки? Гуинплен и не подозревал, какая распущенность царит в высших,
совершенно праздных слоях общества, он не думал, что на этих вершинах есть
вертепы, где жестокие волшебницы предаются грезам среди жалких остатков
былых любовных увлечений, не догадывался, на какие ужасные по своему
цинизму опыты толкает скука женщину, полагающую, что она выше мужчины; он
не имел ни малейшего представления об этом, ибо общественные низы плохо
осведомлены о том, что происходит в высших сферах. Тем не менее он
предчувствовал что-то дурное. Он отдавал себе отчет в мрачной природе
этого блеска. Понимал ли он? Нет. Догадывался ли? Еще меньше! Что
скрывалось за этим письмом? Распахнутая настежь дверь и в то же время
какая-то внушающая тревогу преграда. С одной стороны - признание. С другой
- загадка.
одно и то же слово: "Дерзай".
искушение не приходило так кстати. Гуинплен, волнуемый весенним
пробуждением природы, наливавшейся буйными соками, находился во власти
чувственных мечтаний. Неистребимый, древний, как мир, инстинкт, которого
никому из нас еще не удалось победить, просыпался в этом юноше,
сохранившем до двадцати четырех лет всю целомудренную чистоту отрока.
Именно в такое мгновение, в самую тягостную минуту кризиса, он получил
любовное признание, и ему предстала ослепительная в своей наготе грудь
сфинкса. Молодость - это наклонная плоскость. Гуинплен скользил по ней,
кто-то толкал его. Кто? Весна. Кто? Ночь. Кто? Эта женщина. Не будь
апреля, люди были бы гораздо добродетельнее. Кустарники в цвету - шайка
сообщников; любовь - воровка; весна - укрывательница.
задыхается совесть. Искушаемую честность мутит от зловония преисподней.
Пары, вырывающиеся оттуда, служат предупреждением для сильных и дурманом
для слабых. Гуинплен испытывал это таинственное недомогание.
Упорно соблазнявший его проступок принимал определенные очертания. Завтра
в полночь, Лондонский мост, паж. Пойти? "Да!" - кричала плоть. "Нет!" -
кричала душа.
ни разу отчетливо не поставил перед собою вопроса: пойти ли ему? Соблазны
влекут к себе украдкой, таясь от совести. Они напоминают чересчур крепкую
водку, которую нельзя выпить одним духом. Рюмку отодвигают - подождем
немного, уже и от первого глотка кружится голова.
неведомому.
назад, чуя со всех сторон угрозу. Он закрывал глаза. Он всячески старался
уверить себя, что ничего не случилось, старался снова внушить себе, что
потерял рассудок. Конечно, это было бы самым лучшим выходом из положения.
Самое благоразумное - это считать себя сумасшедшим.
минуты такой мрачной тревоги. Человек, сознательно относящийся к тому, что
с ним происходит, всегда с ужасом прислушивается к глухим ударам тарана,
которые судьба вдруг обрушивает на его совесть.
состоит наш долг, колебаться - значит потерпеть поражение.
письма, которая, вероятно, смутила бы человека испорченного, совершенно
ускользнула от Гуинплена. Он не знал, что такое цинизм. Мысль о разврате в
тех формах, о которых говорилось выше, не приходила ему в голову. Он даже
не был в состоянии этого понять. Он был слишком чист, чтобы столь сложным
способом объяснить себе происшедшее. В этой женщине он видел только
величие. Увы, он был польщен! Тщеславие заставило его обратить внимание
только на победу. Для того же, чтобы заметить, что он оказался не столько
предметом любви, сколько предметом бесстыдного любопытства, ему надо было
обладать тем опытом, который отнюдь не свойствен невинности. Рядом со
словами "Я люблю тебя" он не заметил ужасной приписки: "Я хочу тебя".
Животная сущность богини ускользала от него.
дурные мысли, совершающие опустошительные набеги на нашу добродетель.
Тысяча самых противоположных мыслей одна за другой овладевали Гуинпленом,
иногда они обрушивались на него все сразу. Затем все в нем успокаивалось.
Тогда он сжимал голову руками, мрачно прислушиваясь к тому, что
происходило в нем, точно созерцая ночной пейзаж.
дошел до того черного провала, в котором все исчезает. Он вспомнил, что
давно пора вернуться домой. Было около двух часов ночи.
что так оно будет лежать прямо у сердца, вынул послание обратно, небрежно
смяв, сунул его как попало в карман штанов и направился к гостинице. Он
бесшумно вошел, не разбудив Говикема, который, ожидая его, заснул у стола,
Мережковский Дмитрий
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Куликов Роман
Андреев Николай
Самойлова Елена