Чтение 78–й страницы книги ~Самоубийство~

аппарат. "Видно стал уже совсем реакционером, если не черносотенцем!" -- с
досадой подумал Ласточкин.

Аркадий Васильевич жил на Васильевском острове, на одной из самых
некрасивых улиц, в одном из самых безобразных домов. Его небольшая гостиная
напоминала приемную зубного врача. Посредине на тощем коврике с цветочками,
под огромной медной люстрой, стоял шатающийся столик, на нем были старые
номера "Нивы" и две пепельницы: фаянсовые ослы с отверстиями в спине. Вокруг
столика стояли неудобные стулья и кресло, обитые грязно-серым репсом; на
одной стене висел непостижимо безобразный "гобелен" с нимфой, на 391 другой,
симметрично против нимфы, в золоченой раме плохая копия "Урока Анатомии"
Рембрандта. Были еще стенные часы с циферблатом в цветочках, тоже
непостижимо безобразные.

Рейхель стал еще самоувереннее и еще гораздо озлобленнее, чем был.
Татьяна Михайловна обратила внимание на то, что он внешне опустился. "Почти
все люди с годами становятся небрежнее в туалете. Только Митя и Алеша так же
элегантны, как были. Но Аркадий совсем перестал собой заниматься". В самом
деле воротник у Рейхеля был теперь грязен, вместо двух пуговиц на жилете
торчали ниточки, одна пуговица на брюках была не застегнута, -- он заметил
это не сразу, незаметно застегнул и покраснел.

-- Вы оба, конечно, в восторге от положения! -- сказал он им с первых
же слов за обедом. -- Вы ведь годами в Москве на всех банкетах говорили: "На
святой Руси петухи поют, -- Будет скоро день на святой Руси". Вот и настал
день, предвещенный всеми петухами, будь они трижды прокляты. Дожили до
счастливого социалистического строя, а? Ведь ты, Митя, ждал всего самого
лучшего от войны, правда? Теперь ты наверное ждешь всего самого лучшего от
революции?

-- Это неверно, -- сказал Ласточкин, стараясь не раздражаться. -- И
давно известно: "Was sind Hoffnungen, was sind Entwürfe -- Die der Mensch,
der Vergängliche, baut?" Кроме того, социалистического строя пока нет. И я
далеко не в восторге от всего, что происходит.

-- Неужели ты не в восторге? Быть не может! Но ведь вы хотели
революции? Разве она не оправдала надежд лучшей части человечества?

-- Иронизировать очень легко. А какая твоя положительная позиция?

-- Моя положительная позиция: всех перевешать.

-- Вот как? Это, конечно, программа. Кстати и не совсем осуществимая:
где вы, почтенные господа контрреволюционеры, найдете для вашей программы
силы?

-- Это очень просто: надо открыть фронт. Пусть немцы наведут у нас
порядок. Я давно вам говорил, что они непобедимы.

-- Ты говорил, но твое предсказание, слава Богу, 392 не осуществилось и
не осуществится... Так ты вдобавок стал пораженцем? Как Ленин? -- спросил
Ласточкин уже не шутливо, а очень холодно.

-- Ленин с его Нахамкесами умные люди. И что в том, что они пораженцы?
Разве ты, Митя, не был пораженцем в пору войны с Японией?

-- Не был.

-- Будто? Я не знал. Значит, ты был исключеньем. 99 процентов нашей
интеллигенции состояло из пораженцев. Да что война с Японией? Всегда так у
нас было. Я теперь в лаборатории работаю очень мало: благодаря светлым умам
товарищей, у нас больше ничего нет, простого эфира нет или не могу достать,
потому что орудуют и спекулянты. Так вот я от безделья стал читать разные
исторические книги. Императрица Елизавета, дочь Петра Великого, была,
оказывается, настоящей пораженкой в царствование Анны Иоанновны. А Смутное
время! Вы читали, Таня, "Юрия Милославского"? Вы ведь всЈ-такое читаете.

-- Читала. Милый, но смешной роман. Подумать только, что это было
написано одновременно с "Капитанской Дочкой"! А еще говорят, будто время
создает что-то общее между писателями.

-- Меня очень позабавило, что там люди 17-го века тоже называют друг
друга "товарищами" и "гражданами". Но я говорю не об этом. Помните, сколько
там, да и у всех наших школьных Иловайских, написано о священном
патриотическом восторге в армии князя Пожарского. А вот, по словам
настоящего, знаменитого историка, келарь Авраам Палицын, когда приехал к
князю, нашел у него "мятежников, ласкателей и трапезолюбцев". Да, да, славны
бубны за горами! -- говорил Рейхель.

Его радостное настроение всЈ увеличивалось в последнее время оттого,
что дела шли плохо: "ВсЈ вышло именно так, как я предсказывал!" Собственно
он не предсказывал ничего, но был уверен, что всЈ заранее предвидел.
Опасаясь, что дело идет к ссоре, Татьяна Михайловна перевела разговор.
Сказала, что вино, кажется, очень хорошее.

-- Да оно из царских погребов, взгляните на этикетку, -- радостно
ответил Аркадий Васильевич. -- Как 393 вы помните, наш народ богоносец в дни
великой бескровной разграбил Зимний дворец. Ваши друзья, разумеется,
уверяли, будто он только уничтожал эмблемы ненавистного самодержавия. Я ни
минуты и не сомневался, что они будут врать именно так. На самом деле
богоносец просто разворовал всЈ, что только мог. И вот три доблестных
солдатика напились как свиньи, принесли и в наш дом бутылки из царского
погреба и дешево продавали, всего по пять рублей штука.

-- Они продавали краденое, а ты купил, -- сказал, не сдержавшись.
Ласточкин. Рейхель сделал вид, будто не расслышал.

-- Надо было видеть морды этих солдатиков! -- говорил он. -- Ах, как я
ненавижу народ! Теперь что? Пока только цветочки, а ягодки впереди. Сейчас
еще, как видите, едим котлеты, и вино есть, а скоро будет голод, как в
Смутное время в Кремле у поляков: там родственники убитых воинов вели между
собой процессы; кто по степени родства имеет право съесть тело? Мы и до
этого доживем. Буду с вами судиться, Таня, кому съесть Митю.

-- Типун вам на язык, Аркадий! Гадко слышать всЈ, что вы говорите! --
сказала Татьяна Михайловна, очень рассердившись. Ей захотелось поскорее уйти
от этого злобного человека, ставшего и вызывающе-самодовольным. Такое же
чувство испытывал и Дмитрий Анатольевич. Обед, действительно очень скудный,
уже кончался. Рейхель объявил, что больше ничего нет.

-- Кофе есть. Будем пить там, -- сказал он, очень довольный
раздражением своих гостей. В кабинете на письменном столе лежали книги. Не
зная, о чем говорить, Ласточкин перелистал одну из них, номер русского
ученого журнала. На полях были заметки, сделанные рукой Рейхеля: "Бездарная
дубина!"... "Совершенный вздор!"...

-- У тебя теперь много книг, -- сказал Дмитрий Анатольевич.

-- Купил гуртом за бесценок библиотеку одного прогоревшего либералишки,
но оказалась в ней больше ерунда. Вот, видишь, читаю Толстого, -- ответил
Аркадий 394 Васильевич, показывая на книгу в роскошном переплете. -- Всегда
я терпеть не мог этого старичка! Не от Маркса, а от него пошло у нас всЈ,
что теперь творится. Маркс это хоть понятнее, он был еврей. ("Еще хорошо,
что не сказал "жид", -- подумала Татьяна Михайловна). А ваш Лев Николаевич
называл себя христианином! В душе он был меньше христианин, чем я с Митей,
меньше даже, чем вы, Таня, хотя вы еврейка по рождению. Он был в душе тот же
Нахамкес. Впрочем, и весь наш народ не христианский, а языческий...

-- Русский народ не христианский!

-- Так точно, Митя. Да ваш Лев Николаевич сам это сказал. Вы не верите?
-- спросил Рейхель и, взяв книгу, открыл на заложенной странице. Там на
полях тоже было отчеркнуто несколько строк: "Мужик умирает спокойно, именно
потому, что он не христианин. Его религия другая, хотя он по обычаю и
исполнял христианские обряды; его религия природа, с которою он жил. Он сам
рубил деревья, сеял рожь и косил ее, убивал баранов, и рожались у него
бараны, и дети рожались, и старики умирали, и он знает твердо этот закон",
-- прочел Рейхель с торжествующим видом, подняв указательный палец. --
Разумеется, на этот раз яснополянский Нахамкес был прав. Умный был человек,
это надо признать. Я теперь у него такие находки сделал! Вы читали его
"Федора Кузьмича"? У него там император Александр испытывает половую похоть,
читая письмо Аракчеева о том, как крепостные убили красавицу Настасью
Минкину! Хорошо, а? Правда, у просветленного автора об этом добавлено:
"Странно сказать" и пояснено, что Настасья была "удивительно чувственно
красива". Хорошо? Вы опять не верите? Хотите, я разыщу? И заметьте, ничего
такого об Александре наверное никто из историков и мемуаристов не говорил,
даже враги не говорили, и никаким садистом он никогда не был, всЈ, значит,
от себя выдумал просветленный старичок... Да что вы оба сердитесь? Хорошо,
поговорим о другом.

-- Поговорим о другом в другой раз, -- сказал Ласточкин. -- Пожалуйста
извини нас, нам пора.

-- Постой, постой, посидите еще... Ты, может быть, не хочешь говорить
со мной о Толстом? 395

-- Действительно не хочу.

-- Ты всегда ему верил и веришь, а вот он тебе не поверил бы и вообще
никому и ничему не верил. Я теперь все его шедевры прочитал. В "Войне и
мире" секут солдата, и тот кричит "отчаянным, но притворным криком".
Казалось бы, отчего человеку кричать притворным криком, если его секут?
Правда, это был плохой солдат, вор. Оказывается, наши чудо-богатыри иногда и
воровали, а? А вот в "Севастопольских рассказах" показан уже очень хороший
солдат. Ему неприятельская бомба вырвала часть груди. Казалось бы, герой,
смертельно ранен, у него, видишь ли, на лице "какое-то притворное
страданье"! Хорошо, а? Никому боголюбивый старец не верил. Может быть, даже
твоим князю Львову с Керенским не поверил бы, а? Воображаю, как он их
возненавидел бы, если б дожил... Постойте, а Гоголь? Тоже хорош был лицемер!
"Соотечественники! Я вас любил"... Никаких соотечественников он отроду не
любил, всЈ вранье!

-- Я могла бы вас понять, Аркадий, если б вы ненавидели только
революцию, вы всегда были человеком правых взглядов. Но теперь вы,
оказывается, ненавидите в России всЈ и всех!

-- Вы, Таня, тут, быть может, не судья: вы всЈ-таки не совсем русская,
но...

-- Фамилия "Рейхель" тоже не очень русская! -- сказала Татьяна
Михайловна. Лицо у нее покрылось пятнами. Так они до сих пор никогда не
разговаривали. Аркадий Васильевич сам это почувствовал и положил холодную