видел, когда впервые попал к мистеру Омеру. - Я ее хорошо помню.
вместе.
вас перебивать.
пожалей меня. Ведь ты женщина, и у тебя есть сердце. Когда-то и я была
такая, как ты!" Она хотела поговорить с Эмли. А Эмли не могла с ней там
говорить, потому что ее дядя только что пришел, а он... да, мистер Дэви, он
добрый, сердце у него мягкое, но он... - тут Хэм закончил с величайшей
убежденностью: - он не допустил бы, чтобы они сидели рядом, не допустил бы
ни за какие сокровища, лежащие на дне морском!
просунула в окно записку, чтобы та отнесла ее сюда. "Передай эту записку
моей тете, миссис Баркис, - прошептала она, - и из любви ко мне она пустит
тебя к себе, а там дядя уйдет, и я смогу прийти". Потом она мне рассказала
то, что я вам сказал, мистер Дэви, и просила меня проводить ее сюда. Что мне
было делать? Конечно, ей не след знаться с такой женщиной, но я не могу ей
отказать, когда... она начинает плакать.
вытащил оттуда хорошенький кошелечек.
плакать, мистер Дэви, разве возможно было ей отказать, когда она попросила
меня спрятать вот это, - Хэм нежно встряхнул кошелек, лежавший на шершавой
ладони, - хоть я и знал, для чего он ей нужен! Прямо игрушечка! - продолжал
Хэм, задумчиво глядя на кошелек. - А денег-то в нем, ох, маловато, Эмли,
любовь моя!
проще, нежели говорить что-нибудь, - и мы ходили вместе минуты две в полном
молчании. Вдруг открылась дверь, и Пегготи сделала Хэму знак войти. Я было
хотел удалиться, но она кинулась за мной и попросила меня также войти в дом.
Я предпочел бы миновать комнату, где они все находились, но они собрались в
чистенькой кухоньке с кафельным полом, о которой я уже упоминал. Дверь с
улицы вела прямо в нее, и я очутился среди них, прежде чем сообразил, куда я
попал.
полу, положив голову на руку, которой оперлась о стул. Ее поза наводила на
мысль, что голова этого погибшего создания покоилась на коленях у Эмли, а та
только что встала со стула. Лица ее почти не было видно, волосы рассыпались
в беспорядке, словно она сама их растрепала, но все же я разглядел, что она
совсем молода и хороша собой. Пегготи плакала. Плакала и малютка Эмли -
когда мы вошли, все молчали, и оттого-то голландские часы, висевшие у шкафа
с посудой, тикали, казалось, вдвое громче, чем обычно.
состраданием, но было в его взгляде и недоверие, вызванное нежеланием видеть
в ее обществе ту, кого он любит так горячо, - этот взгляд я хорошо запомнил.
Они говорили так, будто она была больна, - тихим, приглушенным голосом,
который тем не менее слышался отчетливо, хотя был едва громче шепота.
(она оставалась неподвижной). - Там меня никто не знает. Здесь меня знают
все.
поникла, а правой рукой она обхватила шею и вдруг скорчилась, словно ее
забила лихорадка или пронзила невыносимая боль.
знаешь, что она говорила нам... Правда, тетя, он... они... не знают?
Хуже, чем здесь, я не могу... себя вести. Я стану лучше. Ох! - Она вся
задрожала. - Дайте мне уехать из этого города, где все меня знают с детства!
мешочек. Приняв это за свой кошелек, она шагнула раз или два, но вдруг
опомнилась и, подойдя к нему, - он стоял рядом со мной, - показала мешочек.
- твое, любовь моя. Одна только радость для меня - это ты!
Марте. Я не знаю, сколько она ей дала. Я видел только, что она наклонилась
над ней и засунула ей деньги за корсаж. Затем что-то шепнула и спросила,
хватит ли этого.
голос, направилась медленно к двери, На мгновение она остановилась, словно
хотела что-то сказать или вернуться назад. Но ни одно слово не сорвалось с
ее уст. Заглушая шалью тихие, жалобные стоны, она переступила порог.
взгляд, закрыла лицо руками и зарыдала.
надо, дорогая моя! Нечего тебе плакать, хорошая моя...
такая хорошая, какой должна быть! Я знаю, иногда я неблагодарная, не такая,
как надо...
- Я совсем не такая хорошая, какой должна быть. Совсем не такая! - И она
плакала так, словно сердце у нее разрывалось. - Ты меня так любишь, а я
часто бываю сердитой и мучаю тебя! - рыдала она. - Я такая капризная с
тобой, а должна держать себя совсем по-другому! Ты так хорошо ко мне
относишься, а я такая дурная! Ведь мне бы и думать-то ни о чем другом не
следовало, кроме как о том, чтобы тебя отблагодарить и чтобы ты был
счастлив!
тебя. Я счастлив, думая о тебе целый день! - сказал Хэм.
ты сам хороший! О мой дорогой, было бы гораздо лучше, если бы ты полюбил
другую девушку, не такую ветреную, как я, более достойную тебя! Она была бы
целиком тебе предана, не такая, как я, переменчивая и своенравная!
она так разволновалась...
тебе... Ох, как я несчастна сегодня, тетя! Я совсем не такая хорошая, какой
должна быть. Нет, нет, не такая!
Эмли опустилась около нее на колени и пристально всматривалась в ее лицо.
прошлого, прошу вас, помогите! Я хочу быть лучше! Я хочу быть в тысячу раз
более благодарной. Я хочу всегда помнить о том, какое счастье стать женой
хорошего человека и жить спокойно. Ох, боже мой! Как болит сердце!
скорби ее и боли было много детского и в то же время женского, как и во всем
ее поведении (оно было так непосредственно, так удивительно подходило к ее
красоте). Теперь она плакала молча, а моя старая няня успокаивала ее, как
ребенка.
участливо ободряли ее, даже немного шутили, покуда она не подняла головы и
не начала нам отвечать. Скоро она улыбнулась, потом даже засмеялась н,
смещенная, уселась на стул. Пегготи привела в порядок ее распустившиеся
локоны, вытерла ей глаза и оправила на ней платье, чтобы по возвращении ее
домой дядя не спросил, почему плакала его любимица.
запечатлела на щеке своего нареченного невинный поцелуй и прижалась к его
могучему плечу, словно это была самая надежная ее опора. А когда при свете
ущербной луны они удалялись вместе и я смотрел им вслед, сравнивая их уход с
уходом Марты, я видел, что она держится за его руку обеими руками и все еще
прижимается к нему.
ГЛАВА ХХIII
вчерашнем душевном состоянии после ухода Марты. Мне казалось, что меня
посвятили в сокровенную жизнь семьи со всеми ее слабостями и нежной
привязанностью друг к другу, о чем я не должен рассказывать никому, даже
Стирфорту. Ни к одному существу на всем белом свете я не питал более нежных
чувств, чем к подруге моего детства, которую я тогда преданно любил - в этом
я был убежден в то время и буду убежден до моего смертного часа. И поведать
кому-нибудь, даже Стирфорту, о том, чего она не могла утаить, когда ее душа
случайно передо мной раскрылась, казалось мне неблаговидным поступком,
недостойным меня, недостойным того ореола чистого, невинного детства,
который всегда сиял для меня вокруг ее головки. Потому я порешил схоронить
это в своем сердце, и ее образ приобрел для меня еще большую прелесть.
его было таково, что Стирфорт, да и кто угодно, мог бы дать мне нужный
совет; я рад был посоветоваться с ним о письме, но отложил разговор до того
момента, когда мы отправимся домой. Теперь же мы должны были попрощаться с
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Орловский Гай Юлий
Андреев Николай