всего войска четыре тысячи латников во главе с бесстрашным Бали-бегом
Яхья-пашичем. Маленький, как прыщик, Бали-бег всегда бросался первым в
самую страшную битву, считая, что смерть летает поверху, кося все, что
возносится над землей слишком высоко, а его никогда не трогает благодаря
его крохотному росту. За Бали-бегом должны идти румелийские войска,
возглавляемые великим визирем Ибрагимом (это был первый бой в жизни
хитрого грека), поддерживаемые огнем ста пятидесяти пушек. Третья волна
султанского войска - с анатолийским беглербегом Бехрам-пашой и тоже ста
пятьюдесятью пушками. Четвертая волна янычарское войско в сопровождении
шести знамен конницы под командой самого Сулеймана, окруженного верными
телохранителями. Султан так же, как и его великий визирь, впервые в жизни
принимал участие в битве, ибо знал, что на этом поле решается судьба его
империи: если победа, тогда он сможет царствовать дальше, если же
поражение, тогда не стоит и жить. Верил в победу, силы ему придавало
последнее письмо возлюбленной Хасеки, снова и снова просил помощи у
аллаха, и точно само небо пришло ему на помощь, заслонив черными тучами
все его войско, спрятав его от врага, ослепив того и обезволив.
на Мохачское поле турецкое войско. Завывали боевые трубы, гремели
султанские барабаны, кожу которых всю ночь сушили на кострах войсковые
дюмбекчи. Гремели пушки, свистели стрелы, холодный ветер шел от тысяч
сабель, взлетавших в смертельных взмахах, а надо всем царил ливень, какого
еще не видел свет. Ливень приводил в смятение венгерских воинов, они
слепли и терялись в нем, тогда как турки не обращали на него внимания, их
не пугало ничто, ибо ради этой битвы, ради убийства, грабежей и добычи,
шли они сюда несколько месяцев из далекого далека, поэтому они бесстрашно
били в правое крыло Франья Бачаньи и Яноша Тахи, в крыло левое Петера
Переньи, в центр, возглавляемый самим Палом Томори. Стонала земля под
стотысячным мусульманским войском. С чувством животного бессмертия, не
осознавая возможной гибели, исламские воины слепо лезли вперед под
неистовый вой имамов: <Иллях, иллях, Мухаммедум ресулях!> Прорывались
сквозь потоки небесных вод зеленые обвисшие знамена, возле каждого из них
выкрикивался обет пророка и падишаха: <Кто умрет в этот час, получит в раю
напитки, вкусные яства и будет почивать с благоуханными гуриями! После
разгрома врага три дня даются на грабежи, а наиболее отличившимся будет
роздана в собственность земля!> Казалось, уже ничто не сдержит эту
нечеловеческую силу, но вот за ливнем незаметно вылетели из-за венгерской
пехоты всадники во главе с самим королем. Они сияли железом, силой, несли
сияние на кончиках своих мечей, шли в смерть, как лучи света в темную
ночь. От их страшного удара турки раскололись на два крыла, и хоть
султанские пушки ударили по коннице в упор и сам король был дважды ранен,
могучая лавина не остановилась, налетела с разгона на анатолийский булюк*,
а тридцать два самых отважных воина стали пробиваться к тому месту, где
окруженный железной, непробиваемой цепью телохранителей, на вороном коне
стоял в золотом панцире Сулейман. Только трое из них с копьями смогли
добраться до самого султана. Сулеймана спас от смертельных ударов лишь
крепкий панцирь да широкий ятаган, которым он в последний миг закрыл лицо,
а тем временем пешие янычары перерубили сухожилия у коней венгерских
витязей, и они упали под безжалостные сабли. Все было кончено. Голову
архиепископа Пала Томори поднесли султану на конце длинного копья. Король
Лайош, от ран и страха такой бледный, что это заметно было даже в дождевых
сумерках, убегал вслед за недобитыми своими воинами, но убегать можно было
разве что в Дунай либо же в прибрежные топи. Конь занес короля в бездонную
трясину. Сраженный то ли турецкими стрелами, то ли пулями из аркебузов,
конь упал, придавил своим телом короля. Лайош попытался высвободиться, но
трясина всасывала его все сильнее и сильнее, а издыхающий конь вдавливал
всадника все глубже и глубже, пока тот не захлебнулся в черной холодной
жиже. Бесславно и позорно погиб сам, втягивая в трясину поражения и
порабощения мужественный народ, который, никогда никому не покорялся,
который еще недавно имел отважных королей, - об одном из них, Матьяше
Корвине, пели и на Мохачском поле перед битвой:
поднесли султану ключи от столицы Венгрии Буды, в древних столицах
Вышеграде и Эстергоме сражались отважные воины против турок и не сдали
крепостей, а Беч на Тиссе стоял так, что османцев полегло под ним больше,
чем под Мохачем, но все равно судьба земли была уже решена. Перед
султанским красным шатром зарубили две тысячи пленных, из их голов
соорудили чудовищную триумфальную башню. Сулейман сидел на золотом троне и
раздавал милости. Прежде всего одарил великого визиря Ибрагима пером с
огромным бриллиантом на тюрбан. Потом велел окутать кафтанами всех, кто
отличился в битве. Поинтересовался, жив ли старый янычар Абдулла Тозлу,
призвал его к себе, спросил, что ему, султану, теперь делать дальше.
свинья вновь не опоросилась.
щедр и добр. К шатру привезли головы семи венгерских прелатов,
возглавлявших войско. Сулеймановы вельможи плевали на них, бранили,
называли именами пап Льва, Адриана, Климента, Александра, Юлия,
насмехались:
воинству!
и ватой, украсить черным сандаловым деревом и золотом и отправить как
ценнейший трофей в Стамбул, в султанскую сокровищницу, а пока произнес над
нею печальные слова:
советчиков, которые предали его в его неумении. Я пошел на него с войском,
но не имел намерения сократить его властительский век. Ведь он едва вкусил
утех жизни и власти. Да упокоится душа его.
Мухибби, который от глубины сердца желал полететь к милой Хуррем,
одуревший от любви, хотел бы сетью ее локонов пленить птицу своего сердца
в розовости ее красоты, призывал Хасеки прийти и прогуляться в хрустальном
дворце своего сердца, писал:
пирамиды из отрубленных голов перед шелковым шатром Сулеймана, мгновенно
пошлет ему в ответ на его стихи свои стихи, пронизанные любовью и тоской:
Венгрии Яноша Заполью, будет идти от Пешта до Сегеда по голодной,
разоренной, разграбленной дочиста земле, где за меру ячменя давали два, а
за меру муки четыре золотых дуката, а в это самое время султанские
вельможи делили между собой награбленных овец - великому визирю досталось
пятьдесят тысяч, а его неизменному финансовому советнику Скендер-челебии
двадцать тысяч. В столицу Венгрии Буду, где Сулейман отдыхал после похода
в окруженном лесом королевском дворце, пришло письмо Роксоланы с горькими
словами упреков за подарки Гульфем.
разбила тот Ваш флакон. Не знаю, какие слова говорила при том. Долгий день
после того спала, словно в беспамятстве, была вся разбита, забыла и о
детях, и обо всем на свете.
Вы меня всегда позорили и изводили! Даст бог, поговорим об этом, когда
будем вместе. И о великом визире тоже поговорим, и если даст бог снова
увидеться, то покончим с раздорами>.
горел, разграбленный, растерзанный, порабощенный. С крепости были взяты
пушки, из королевской сокровищницы вывезены все драгоценности, увезли
также прославленную библиотеку Матьяша Корвина. Три больших бронзовых
статуи, изображавших Диану, Аполлона и Геракла, Ибрагим отправил в
Стамбул, чтобы поставить их на Ат-Мейдане перед своим дворцом. Ибрагим
Корнев Павел
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Жюль Верн
Круз Андрей
Орлов Алекс