Ромашка - хорошей.
присутствие для них безразлично. Но мне это даже понравилось, потому что я
мог теперь молча сидеть, смотреть на них, слушать и думать.
тем, что Николай Антоныч распоряжался им беспрекословно. Он говорит с ним
пренебрежительно, почти нагло, и Николай Антоныч отвечает морщась, устало,
Это сложные отношения, и они очень не нравятся Николаю Антонычу. Я был
прав. Это - не поручение. Он взял у Вышимирского бумаги не для того, чтобы
уничтожить их. Он сделал это, чтобы продать их Николаю Антонычу, - вот что
на него похоже! И, должно быть, дорого взял. Или еще не продал, торгует".
Антоныча, посмотрел на нас с беспокойством, - и вдруг одна мысль медленно
прошла среди других и как будто остановилась в стороне, дожидаясь, когда я
подойду к ней поближе. Это была очень странная мысль, но вполне реальная
для того, кто с детских лет знал Ромашова. Но сейчас я не мог
останавливаться на ней, потому что она была страшная, и лучше было сейчас
об этом не думать. Я только как бы взглянул на нее издалека.
остались со старушками, одна из которых ничего не слышала, а другая
притворялась, что ничего не слышит.
Иван Павлыч. Ты придешь?
так, и вообще считай, что мы еще не встречались.
как заснул, а утром проснулся с таким чувством, как будто и не спал - все
думал.
Географическое общество, в редакцию одного полярного журнала, По временам
я забывал о ней, но это было так, как будто я просто оставлял ее у
подъезда, а потом выходил и встречался с ней, как со старой знакомой.
работал, когда я пришел, - проверял тетради. Две большие кипы лежали подле
него на столе, и он сидел в очках и читал, держа наготове руку с пером и
время от времени безжалостно подчеркивая ошибки. Не знаю, что это была за
работа - на каникулах, когда школа закрыта. Но он и на каникулах умел
находить работу.
скрипом пера да сердитым ворчанием Кораблева. Прежде я не замечал, чтобы
он так сердито ворчал за работой.
честное слово! Вам была известна такая вещь, и вы мне ничего не сказали.
вечер - должно быть, немного волновался, поджидая Катю, и не хотел, чтобы
я догадался об этом.
хотя теперь и пилот, а вдруг можешь взять, да и двинуть кого-нибудь ногой
по морде.
одна мысль. Конечно, может быть, я ошибаюсь. Тем лучше, если я ошибаюсь.
потребовать от него... мог сказать, что он будет молчать, если Николай
Антоныч поможет ему жениться на Кате?
позволить ему даже думать об этом? Ведь это же Катя!
грустное лицо. Я заметил, что он несколько раз взглянул на портрет Марьи
Васильевны, тот самый, где она снята с коралловой ниткой на шее, портрет,
который по-прежнему стоял у него на столе.
интересовался, - быстро сказал Кораблев. - Тем более, что ею больше никто,
кажется, особенно не интересовался.
с нею был один человек, который тосковал так же, как она, или, может быть,
еще больше Ты знаешь, о ком я говорю.
Человек страшный. Но он действительно всю жизнь любил ее мать, всю жизнь -
не так мало. И эта смерть очень сблизила их, - вот в чем дело.
спичкой, а потом тихонько положил ее в пепельницу.
ты и его не знаешь. Это - тоже Николай Антоныч, только в другом роде.
Во-первых, он энергичен. Во-вторых, у него нет совсем никакой морали - ни
плохой, ни хорошей. В-третьих, он способен на решительный шаг, то есть
человек дела. И вот этот человек дела, который очень хорошо знает, что ему
нужно, в один прекрасный день явился к своему учителю и другу и говорит
ему: "Николай Антоныч, вообразите, оказывается, этот Григорьев был
совершенно прав. Вы действительно обокрали экспедицию капитана Татаринова.
Кроме того, за вами числятся еще разные штуки, о которых вы не упоминали в
анкетах..." Нина Капитоновна слышала этот разговор. Она его не поняла и
прибежала ко мне. Ну, а я - понял.
результатам. Ты знаешь Николая Антоныча - он действует не торопясь:
вероятно, сперва это было сказано полушутя, между прочим. Потом все
серьезнее, чаще.
писать, чтобы ты приехал? Но кто знает! Быть может, он добился бы своего,
в конце концов, как он добился...
Васильевна стала его женой".
минуту могла позвонить Катя. Мне было просто физически трудно уйти от
него. Я молча смотрел, как он курит, опустив седую голову и вытянув
длинные ноги, и думал о том, как он глубоко любил Марью Васильевну, и как
ему не повезло, и как он верен ее памяти, - вот почему он так пристально
следил все эти годы за Катиной жизнью.
отражаясь в окнах на другой стороне Садовой.
Катя. Должно быть, я довольно долго ждал, потому что окна стали темнеть по
очереди, слева направо. Потом я увидел ее - и вовсе не там: она вышла из
Оружейного переулка и стояла на тротуаре, дожидаясь, пока проедут машины.
Мне стало почему-то страшно, когда я увидел, как она переходит улицу,
задумчивая, в том самом платье, в котором она была у Большого театра, и
очень грустная. Теперь она была совсем близко, но она шла, опустив голову,
и не видела меня. Впрочем, я и не хотел, чтобы она меня видела. Я мысленно
пожелал ей бодрости и всего самого лучшего, что я только мог пожелать ей в
эту минуту, и до самого подъезда проводил ее взглядом. Она исчезла в
подъезде, но мысленно я шел за нею - я видел, как Иван Павлыч встречает
ее, волнуясь и стараясь казаться совершенно спокойным, и как он долго,
нервно вставляет папиросу в свой длинный мундштук, прежде чем начать
разговор...
только в двух крайних окнах крайнего дома, выходящего на Оружейный; в этом
доме, когда я учился, был художественный подотдел Московского Совета.
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий