- не то, что у нас. Правильно я говорю, мистер Десмонд?
стояла задумавшись, с сачком на плече, слегка нагнувшись вперед, широко
расставив босые ноги. Невысокая, крепкая, с ярким румянцем на исхлестанных
соленым морским ветром и песком щеках, с иссиня-черными, растрепавшимися
волосами, в подоткнутой юбке, из-под которой выглядывала белоснежная
нижняя юбка в оборках, и в блузке с закатанными рукавами, распахнутой на
груди, она вырисовывалась четким силуэтом на фоне унылого, ничем не
примечательного заката. У Стефена не было с собой ни карандаша, ни бумаги,
но художник заговорил в нем вдруг с такою силой, что он подумал: "Боже
мой, если бы я мог написать ее сейчас, передать эти ярко-красные и синие
тона, это сумрачное, темное небо!.."
кипяток. Флорри настояла на том, чтобы они выпили по целой кружке, "а то
все внутри захолодало". Затем, поглядывая на Стефена, она подала моллюсков
и, заметив удивление, отразившееся на его липе, когда он их попробовал,
многозначительно поджала губы.
тоже глотать.
нежный и солоноватый, настоящий морской деликатес, сохранивший весь аромат
океана, - быть может, первое творение на земле.
ломтями хлеба, намазанного деревенским маслом; сочные, нежно-розовые,
серпообразные, они легко отделялись от своей брони. Потом выпили еще чаю.
И закончили пиршество ватрушкой, которую испекла накануне вечером Дженни.
Все молчали, слышно было лишь, как негромко, ритмично шуршит, набегая на
берег, прилив. Никому, видимо, не хотелось двигаться. Чувствуя во всем
теле странную, по приятную истому, Стефен смотрел, как в еще светлом небе
нарождается бледная луна, и от души желал, чтобы этот дивный час продлился
подольше. Наконец Флорри встрепенулась:
оглобле фонарик, и Флорри с Эрни уселись на переднем сиденье. Стефен, уже
тоже занявший свое место в повозке, протянул руку и помог Дженни
взобраться на заднее сиденье рядом с ним. Крепко сжав ее пальцы, он
заставил ее придвинуться ближе. И этот простой жест был подобен удару
грома - с такою силой пробудилось вдруг к жизни чувство, которое весь день
медленно зрело в душе Стефена: он ощутил несказанное блаженство от пожатия
ее теплой сухой руки. Пьянящий восторг захлестнул его, я сердце вдруг
заколотилось так неожиданно, так буйно, что он не мог слова вымолвить.
корзина с уловом, к Дженни со Стефеном вынуждены были сидеть, тесно
прижавшись друг к другу. От прикосновения ее теплого бедра и руки трепет
пробегал по телу Стефена. Вот уже сколько лет, со времени его злополучного
увлечения Эмми Бертело, ни одна женщина не возбуждала в нем желания. Это
чувство умерло в нем; возможно, он убил его самодисциплиной, решив обречь
себя на безбрачие. А вот сейчас ни за какие блага мира он не мог бы связно
произнести ни слова! Понимает ли она, думал он, какое томление вдруг
охватило его? А может быть, она разделяет его чувства? Она тоже была
как-то уж очень молчалива и, пожалуй, чересчур сдержанна. А этот огонь,
обжигающий его всякий раз, как их ноги соприкасаются в темноте, - это
пожар в его крови? Или, может быть, и в ее?
маслянистой воде у пристани. На набережной Флорри прозаично воскликнула:
ли нам в "Дельфине" по стаканчику пивка?
восемнадцати лет.
Придется и нам потерпеть до дому.
несколько уязвленный в своем самолюбии, упросил Дженни побыть с ним, пока
он распряжет пони, а Флорри и Стефен вдвоем направились к лавке. Они
медленно шли по набережной, и Стефен, несмотря на владевшее им волнение,
почувствовал, что его спутница исподтишка сверлит его взглядом.
разговор.
Флорри. - И неглупая... но уж больно простая душа. Работает как лошадь...
нелегко ведь ей приходится. А до чего добра! Очень я надеюсь, что она
найдет себе хорошего, степенного парня... Не хотелось бы мне, чтоб она
промахнулась. Ей нужен муж с приличным постоянным заработком, ну и,
конечно, заботливый.
бесстрастным тоном, словно думала вслух:
новешеньким траулером - не шутка. Мы, наверно, встретили бы его, если б
зашли в "Дельфин". Компанейский малый. И острогу здорово мечет... Так вот:
очень ему наша Дженни нравится.
тона, чувствовалось, что Флорри говорит не зря. Совершенно ясно, на что
она намекает, и возражать тут было нечего.
повернулась к Стефену и неестественно веселым тоном, лишний раз убедившим
его в том, что все предыдущее говорилось неспроста, предложила:
дружеской обстановке. Он выдавил из себя улыбку.
Флорри.
противоречивыми чувствами; затем почти машинально потянулся к альбому:
непременно надо запечатлеть эту сценку на пляже, пока она не стерлась в
его памяти. Проработав этак с час, он сделал несколько пастельных
набросков, но ни один из них не удовлетворил его; отчаявшись, он махнул
рукой и, отбросив альбом, принялся раздеваться.
Сквозь широко раскрытое окно, освещенное невидимой луной, белел кусочек
неба, на котором безмятежно и, казалось, совсем близко мерцал Сириус. А на
душе у Стефена было отнюдь не безмятежно. Тело его после целого дня,
проведенного на целительном морском ветру, горело, как в огне.
Стефен услышал, как тихо двигаются, переговариваясь шепотом, две женщины,
прежде чем лечь спать. Стефен быстро накрыл голову подушкой. Однако если
он мог преградить доступ звукам и не слышать, как раздевается Дженни - как
потрескивает корсет, хлопает резинка, отстегнутая от чулка, как стучат
каблуки, когда она переступает с ноги на ногу, снимая нижнюю юбку, - то от
врезавшейся в память четкой, как рисунок на венецианском стекле, картины
на фоне закатного неба, где странным образом перемешивались ветер, море и
песок, было не так-то просто отделаться. Наконец мысли Стефена стали
путаться, и, опьяненный свежим воздухом, он заснул.
15
через три дня придется уезжать. И Стефен надеялся, что, призвав на помощь
всю свою волю и крепко взяв себя в руки, он сумеет прожить этот краткий
период, не наделав глупостей. Он решил поработать: написать несколько
морских пейзажей. В четверг он взял пачку матовой светло-кремовой бумаги,
которую обнаружил во второсортной лавочке неподалеку от набережной, и
направился в гавань. Он начал писать гуашью: набросал вытянувшиеся в ряд у
причала рыбачьи шхуны, за ними два траулера в обрамлении сетей, раскинутых
для сушки на изъеденных ветром деревянных жердях. Но писал он без души и,
еще не закончив работы, уже знал, что творение его не менее безвкусно, чем
картинки на календаре. Испортив целых два листа драгоценной бумаги, он
понуро побрел в "Дельфин" и, усевшись в уголке, позавтракал хлебом с сыром
и пинтой обыкновенного пива пополам с имбирным.
прятки с облаками, и Стефен не успевал схватить изменчивую игру света на
воде; а когда он в четвертый раз принялся переделывать этюд, траулеры
вдруг снялись с якоря и, пыхтя, направились к выходу из гавани - в
композиции образовалась пустота, словно во рту с вырванными передними
зубами. Стефен чертыхнулся и поднялся с места. Однако он не пошел в лавку,
а, сунув бумагу под мышку и руки - в карманы, поднял плечи и отправился
бродить по городу. Чтобы убить время, он разглядывал витрины лавок, где
красовались товары судовых поставщиков, продавцов снастей и канатов,
торговцев керосиновыми моторами.
дикой, что он постарался тут же выбросить ее из головы: ведь ему уже
тридцать лег, и хотя чувствует он себя неплохо, но это, вероятно, явление
временное, поскольку легкие то и дело дают о себе знать; родные
окончательно отвернулись от него, в кармане - пусто, и он навеки связан с