Чтение 78–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

сообщить ей ничего конкретного, потому что в таких маленьких деревушках, как
Скиролавки, люди не очень-то умеют отличать правду от выдумок, фантазию от
реальности. В маленьких деревеньках такие вещи всегда перемешаны между
собой, как капуста, мясо, картошка и разные приправы в щах. И поэтому каждый
год пани Туронева затаивалась ночами у окна на втором этаже дома Видлонгов и
внимательно смотрела на озеро в сторону Цаплего острова: не увидит ли она
там отблеск огня. И всю ее трясло от отвращения при мысли о том, что потом
будет твориться на старой мельнице. Она даже решила пойти туда, чтобы
объяснить людям, что они предаются негигиеничному занятию. Но ни разу как-то
не удавалось ей заметить того огня на Цаплем острове: видимо, эти
отвратительные вещи творились в другое время или вообще в другом месте, как
утверждал ее муж, Роман, когда заставал ее притаившейся у окна. Но ничто не
могло оттащить ее от этого окна. Она делала вид, что не слышит, как муж
громко выпускает газы, и, глядя в темноту на озере, становилась все
печальнее. В такие минуты она думала о себе, что ей всего тридцать пять лет,
она и рослая, и красивая, но с момента рождения ребенка не может преодолеть
в муже уважения, которое он питает к ней из-за того, что она стала матерью.
Мужчины же, с которыми она встречалась на разных симпозиумах и съездах, один
раз на нее войдя, быстро от нее удирали, даже не объясняя причин. Если по
правде, то в этих долгих минутах сидения у окна не только печаль, но и
странное наслаждение находила пани Туронь наслаждение, по которому она
потом тосковала в столице, пока снова не наступало лето и она снова не
приезжала к Видлонгам, чтобы притаиться у окна. Потому что не только в
маленьких деревушках, но и в некоторых людях правда и ложь бывают перемешаны
между собой.
Сразу же после сенокоса приехал в Скиролавки некий Бруно Кривка. У него
был белесый конь и двуколка, облепленная цветными рекламами заграничных
фирм, выпускающих масло для автомобилей, а также всем тем, что можно было
прилепить на кузов - объявлениями о скупке свиней и телят, афишами,
приглашающими на флюорографическое обследование легких. Целый день можно
было провести, читая и разглядывая эти наклейки и объявления, а самый
дотошный мог обнаружить и вырезанную из заграничной газеты цветную
фотографию обнаженной девушки, у которой между ног, вместо того, что бывает
у других баб, был розовый тюльпан. А все это было налеплено, чтобы приманить
людей к двуколке, на которой гордо сидел Бруно Кривка и гладил черную
бороду, милостиво глядя на народ, а потом благословляя его размашистыми
движениями рук. Были в Скиролавках такие, кто помнил этого Кривку
обыкновенным крестьянином из Ветрвальда, отличавшегося от других только тем,
что свою жену по пьянке бил табуреткой сильнее, чем другие. Но много лет
назад одна журналистка из столицы, которая была в этих краях и
интересовалась разными местными особенностями, спросила Бруно Кривку, не он
ли последний из рода здешних древних капелланов, которых называли "кривыми".
Как итог этого разговора появилась в какой-то газете фотография Бруно
Кривки, а прежде всего его большой черной бороды и огромной лысины. С тех
пор Кривка перестал бить свою жену, решил отыскать исчезнувший народ и стать
его капелланом. Тогда он начал объезжать на своей двуколке деревни, в
основном местности у озера Бауды, потому что он считал себя баудом и
презирал соседнее племя бартов, которые много лет назад украли коней у
учителя Германа Ковалика. "Кривитесь половиной лица, а половиной лица
улыбайтесь, - советовал Бруно Кривка своему народу, - потому что таким
образом вы покажете, что помните все обиды, которые нам достались от готов,
мальтийских рыцарей и других пришельцев. Народы - это выдумка Сатаны. В счет
идут только родовые и племенные общины. Задумайтесь, из какого вы рода или
из какого вы произошли племени, и к этому обратите свои мысли. И тогда вы
научитесь улыбаться половиной лица и половиной лица кривиться, чтобы никто
не подумал, что вы всем довольны. Всегда мы были то за одних, то за других
а это значит, что мы всегда были и против одних, и против других. Настоящий
бауд - вероломный изменник, даже смерть он хотел бы обмануть. У бауда нет
друзей, и свою страдальческую мину он проносит по всем дорогам. Требуйте
сочувствия к исчезнувшему народу, но тому, кто посочувствует вам, воткните
нож в спину, улыбаясь одной половиной лица и половиной лица кривясь, чтобы
никто не подумал, что вы всем довольны. Ничто не воскресит родовых и
племенных общин во времена, когда уже живут народы. Эти народы - наши
разорители, это они погубили наши давние общины. Будьте против народов, а
одного из нас выберите королем".
Так говорил Бруно Кривка плотнику Севруку, который отвечал ему на
наречии певучем и мягком, так как происходил из дальних краев. Так он
говорил с Ионашем Вонтрухом, которого считал баудом, но Вонтрух не умел ни
улыбаться половиной лица, ни половиной лица кривиться, потому что вообще
улыбка мало когда гостила на его лице - только полная серьезность. Ведь
Ионаш Вонтрух помнил, что по земле бесшумно ступает Сатана, князь тьмы.
Искусством кривиться и в то же время улыбаться хотел овладеть Отто Шульц, но
ему мешала память о пылающих снегах и о человеке, которого он убил ради
куска хлеба. Баудом Кривка признал и Эрвина Крыщака, потому что, видимо, это
он убил ножом князя Ройсса, последнего из мальтийских рыцарей, чем доказал,
что надо платить изменой за чью-либо милость. Но князь Ройсс происходил от
великанов, а Крыщак - от средних карликов, и Крыщаку все время казалось, что
великан еще жив и грозит ему пальцем. И куда же мог спрятаться маленький
карлик, если не под бабью юбку? "Эта проклятая земля все время родит новых
великанов, - жаловался Крыщак Бруно Кривке. - Земля дрожит, когда идет
доктор или сын его, Иоахим. У тебя, Кривка, в женах полная женщина, которая
носит широкие юбки. Вот туда и спрячься, как это делаю я, и таким способом
окажешь почести Житной Бабе, а в "кривого" не играй".
Вскоре у Кривки появился могущественный конкурент в лице Арона Зембы,
который объявил себя королем бартов. С тех пор люди стали узнавать о
превосходстве бартов над баудами. Из рассказов Зембы вытекало, что у баудов
никогда не было никакого короля, а если кто-то из них и возвышался благодаря
милости мальтийских рыцарей до каких-нибудь родовых должностей, то всегда
впадал в алкоголизм. Не было у них редкостью, когда брат с ружьем
подстерегал брата или кузена, и обычно ненавистью они платили тем, кто
отнесся к ним по-хорошему. О Зембе же Кривка говорил, что его пращур тайной
стежкой провел через болота мальтийских рыцарей на стоянку племени, где всех
баудов выбили подчистую, а от домов не оставили камня на камне. Каждому
великану барты были готовы служить, жен своих склоняли к проституции или
продавали в рабство, охотнее всего - арабским купцам. А когда наступало
время испытаний и надо было идти в ту или иную сторону, барты шли в ту, а
бауды - в иную сторону, и поэтому их дороги все время расходились и
отдалялись друг от друга. Тем не менее оба - и Кривка, и Земба -
придерживались мнения, что племенную тождественность надо оберегать от
чужих, то есть улыбаться только половиной лица и половиной лица кривиться,
чтобы никто не подумал, что они всем довольны.
Не любил Бруно Кривка доктора, не любил писателя Любиньского, а также
художника Порваша, считал их чужими и никогда не отвечал на их поклоны,
потому что, по его мнению, они выше ценили народ, чем племенную общность. И
гнев охватил Кривку, когда дошла до него страшная весть, что Непомуцен
Любиньски услышал крик этой земли на Свиной лужайке около давней виселицы
баудов. "Это моя жена кричала, когда я ее бил кулаком по голове", - объяснял
людям Кривка, который не хотел, чтобы Любиньски таким способом стал баудом и
считался бы баудийским писателем. Что осталось бы тогда от Кривки, если б не
его баудийское происхождение? Кто бы им интересовался? Кто бы стал
разговаривать с ним и слушать его проповеди? Кто бы брал у него интервью для
газет?
А однако этим летом, приехав в Скиролавки, Кривка снова должен был
выслушивать о том, что Любиньски крик этой земли услыхал. Узнал он и о том,
что (как говорилось в старых книгах, прочитанных Любиньским) не было у
баудов никаких капелланов, которых бы звали "кривыми". Вожди племен, когда
хотели созвать свой народ на какое-нибудь сборище, высылали людям
палку-кривулю, которая по-баудийски называлась "крива". И значит, Кривка был
не потомком древних капелланов, а всего лишь человеком, фамилия которого
происходила от палки-кривули. Тогда плюнул Бруно Кривка четыре раза на все
четыре стороны света и, погрозив Любиньскому, тут же двинулся в путь на
своей двуколке разыскивать исчезнувший народ. Вскоре люди забыли о нем,
потому что именно в это время Кондек попал в ужасную переделку и, хоть был
богатым, почти неделю ничего не ел из-за своего скупердяйства и ушлости, а
также по вине семейства по фамилии Грубер.
Еще в январе Кондек получил от этого семейства письмо с вопросом, могут
ли они приехать в июле, чтобы увидеть место, где они когда-то жили. Ожидая
разных дорогих подарков, Кондек пригласил Груберов к себе, две комнаты
отремонтировал для приема гостей. А за день до приезда этих гостей, чтобы
показаться неимущим, которому необходима поддержка, он увел в поле возле
леса своих десять дойных коров. Сорок свиней и подсвинков он перегнал в
пустой хлев плотника Севрука. Жене своей он приказал, чтобы всю еду она
старательно припрятала по углам, чтобы пробудить сочувствие Груберов. Одного
только он не мог сделать, а именно - заслонить чем-нибудь или же перенести в
другое место хлев и новый сарай, который он построил на месте развалюшки,
потому что хозяйство, оставшееся от семейства Грубер, было одним из
беднейших в деревне. Под конец он посыпал подворье желтым песком, чтобы было
где поставить зеленые и красные "опели", похожие на тот, который был у
Герхарда Вебера. Не ел Кондек целую неделю, жене и дочкам тоже есть
запретил, чтобы выглядеть оголодавшими.
В назначенный день на подворье Кондека въехал небольшой микроавтобус с
надписью "******-******". Это значило, что микроавтобус принадлежал бюро
путешествий некоего Плевки. За рулем сидел сам Плевка, потому что все бюро
путешествий состояло из него самого и его микроавтобуса, а сам Плевка был
родом из не слишком отдаленных Ромбит, где его отец до войны был жандармом.
Этот Плевка велел напечатать себе наклейку с надписью "С Плевкой - в родные
края" и возил преимущественно людей старых, неграмотных, потому что за
дополнительную плату он брал на себя оформление их паспортов. Из его
микроавтобуса вылезли три толстые и весьма старые женщины, из которых и
состояло семейство Грубер. Одна из них была девицей, две остальные получали