злоупотребил вашим доверием; лицо, именовавшее себя графом Шабером,
призналось в том, что это имя присвоено им незаконно.
называюсь поверенным! Вот, будьте великодушным, отзывчивым филантропом и
ученым правоведом впридачу, все равно вас обведут вокруг пальца. Эта история
влетела мне в две тысячи франков!
адвокатом, который вел дела в исправительной полиции. По случайному стечению
обстоятельств Дервиль вошел в шестую камеру как раз в тот момент, когда
председатель приговорил за бродяжничество некоего Гиацинта, не помнящего
родства, к двум месяцам тюрьмы, с последующим переводом в дом призрения в
Сен-Дени, что в практике исправительной полиции равносильно пожизненному
заключению. Услышав имя Гиацинт, Дервиль взглянул на обвиняемого, сидевшего
на скамье подсудимых, и узнал в нем своего лже-Шабера.
нищета, наложившая следы на его лицо, не могли лишать его благородства и
гордости. В его взгляде было стоическое спокойствие, что не должно было бы
укрыться от глаз судьи; но стоит только человеку попасть в руки правосудия,
он становится существом подсудным, вопросом права, казусом, подобно тому как
в руках статистика он только цифра. Когда старого солдата увели в
канцелярию, откуда его должны были отправить в тюрьму вместе с партией
бродяг, дела которых разбирали в тот же день, Дервиль, воспользовавшись
правом юриста, имеющего доступ во все помещения суда, прошел вслед за ним и
несколько минут молча рассматривал Шабера, сидевшего посреди пестрой толпы
нищих. В те времена камера при судейской канцелярии являла собой одно из тех
зрелищ, которое, к великому сожалению, до сих пор не изучено еще ни
законниками, ни филантропами, ни художниками, ни писателями.
темное, зловонное помещение; вдоль стен стоят побуревшие деревянные скамьи,
отполированные засаленными отрепьями несчастных, сходящихся отовсюду на это
сборище общественных недугов, которого никому из них не избегнуть. Поэт
сказал бы, что сам дневной свет стыдился озарить эту страшную яму, куда
стекаются тысячи злосчастных судеб. Здесь в каждой щели притаилось
преступление или преступный замысел, здесь в каждом уголке может встретиться
человек, махнувший на все рукой, после первого своего проступка заклейменный
судом и вступивший на путь, в конце которого его ждет гильотина или
самоубийство. Того, кто влачится по парижским мостовым, рано или поздно
прибьет к этим изжелта-серым стенам, где филантроп, если только он не
праздный созерцатель, прочтет объяснение бесчисленных самоубийств, на
которые горько сетуют лицемерные писатели, не сделавшие и шага для их
предупреждения, и разгадает пролог драмы, обрывающейся в морге или на
Гревской площади.
физиономиями, одетых в отвратительные ливреи нищеты. Оборванцы то замолкали,
то переговаривались вполголоса, так как три жандарма расхаживали взад и
вперед, с грохотом волоча по полу свои сабли.
вернуть мне долг?
свидании с возлюбленным.
небеса в свидетели этой новой лжи.
попросите жандармов провести меня в канцелярию, я напишу распоряжение, по
которому вам несомненно будет уплачено.
клиентом в канцелярию, где Гиацинт написал несколько слов графине Ферро.
расходы и вернут затраченные на меня деньги. И верьте, сударь: если я не мог
выразить вам благодарность за все ваши добрые услуги - она здесь, - сказал
он, прижав руку к сердцу. - Да, она здесь, во всей своей полноте и силе. Но
что может дать обездоленный? Только любовь, и ничего больше.
воскликнул Дервиль.
вообразить, до чего я презираю эту показную жизнь, которой так дорожит
большинство людей. Мною нежданно овладел новый недуг - отвращение к
человечеству. Когда я вспоминаю, что Наполеон на острове святой Елены, - все
претит мне в этом мире. Я не могу более быть солдатом, вот в чем моя беда.
Наконец, - прибавил он с непередаваемо ребячливым жестом, - чувства украшают
лучше, нежели богатые наряды, и я смело смотрю всем в глаза.
занимавшего теперь место старшего писца, к графине Ферро, и она немедленно
же по получении письма распорядилась выплатить поверенному долг Шабера.
Дервиля, прибыл вместе с ним в Ри. Проезжая по шоссе, ведущему к Бисетру,
они заметили старика, сидящего под вязом; такие старцы, сраженные судьбой и
убеленные сединами, уже дослужившиеся до маршальского жезла нищеты, живут в
Бисетре, подобно тому как бездомные женщины находят приют в Сальпетриере.
Этот старик, один из двух тысяч призреваемых в приюте для престарелых, сидел
на тумбе и, казалось, весь ушел в несложное занятие, знакомое всем
инвалидам: он сушил на солнце свой носовой платок, перепачканный нюхательным
табаком, - быть может для того, чтобы не отдавать его в стирку. В его лице
было что-то значительное. Оден он был в порыжелую куртку - мерзкую ливрею,
которой богадельня снабжает каждого из своих питомцев.
вы этого старика? Разве он не напоминает тех игрушечных деревянных уродцев,
которых привозят из Германии? И подумать только, что это существо живет, что
оно, быть может, даже счастливо!
воскликнул:
целая драма. Ведь вы помните графиню Ферро?
богомольная.
граф Шабер, бывший полковник; это она, конечно, запрятала его сюда. И если
ему приходится жить не в собственном особняке, а в богадельне, то произошло
это только потому, что он имел неосторожность напомнить очаровательной
графине, что он сторговал ее на улице, как нанимают фиакр. Никогда не
забуду, как она тогда на него взглянула. Настоящая тигрица!
вышеизложенную историю. Два дня спустя, в понедельник утром, друзья на
обратном пути опять проезжали мимо Бисетра, и Дервиль предложил Годешалю
навестить полковника Шабера.
который палкой чертил на песке узоры. Приглядевшись к нему внимательнее, они
заметили, что он уже успел позавтракать, и, конечно, не в своей богадельне.
сто шестьдесят четыре, седьмая палата, - тревожно прибавил он, глядя на
Дервиля пугливо, как глядят только дети и старики. - Вы пришли посмотреть на
приговоренного к смерти? - произнес он, помолчав немного. - Он не женат! Он
счастлив!
купите.
протянул руку по очереди обоим друзьям, которые дали ему двадцать франков;
он поблагодарил бессмысленным взглядом и прибавил:
ранения, - сказал Дервиль.
оказавшийся свидетелем этой сцены. - В иные дни к нему лучше и не
подступайся. Этот старый хитрюга прямо философ! А уж выдумщик! Но ничего не
поделаешь, нынче понедельник - вот и хватил малость. Он здесь, сударь, с
1820 года. Помню, как раз в тот год проезжал здесь прусский офицер. Коляска
его подымалась по косогору к Вильжюифу, а он решил пройтись пешком. Мы
вдвоем с Гиацинтом сидели у края дороги. Офицер болтал со своим спутником,
таким же грубияном, как он, - тоже, должно быть, иностранец какой-нибудь;
увидели они старика и решили подшутить, - пруссак говорит: "Этот старый
стрелок наверняка дрался еще при Росбахе"[380]. А наш отвечает: "Для этого я
был слишком молод, но зато я был уже достаточно взрослым, чтобы сражаться
при Иене"[380]. Тут уж пруссак улизнул, не до вопросов ему было.
подкидышей, умереть в богадельне для престарелых, а в промежутке меж этими
пределами помогать Наполеону покорить Европу и Египет. Знаете, любезный
друг, - продолжал Дервиль после небольшой паузы, - представители трех
профессий в нашем обществе - священник, врач и юрист - не могут уважать
людей. Недаром они ходят в черном, - это траур по всем добродетелям и по