заметно, но и приятно, поднимает настроение, даже, я бы сказал, добавляет
оптимизма. Сам не знаю почему. Кажется, недавно я выходил на улицу тоже,
как сейчас, часов в пять, и было уже темно, над головой зажигались фонари.
А сейчас вот совсем еще светло, можно даже читать. Идет весна, и это очень
приятно ощущать. Хотя еще и холодно, и снег лежит во дворах и скверах. Но
все-таки шагается мне сейчас легко, бодро, и воздух словно напоен близкой
весной. Конечно, все субъективно, я понимаю. Мама, например, уверяет, что
дышать вообще нечем, а в это время года - особенно. Она-то утверждает это
прежде всего как врач, а вот моя бедная теща действительно в это время
года прямо погибает, бедняга.
Размышляя на все эти веселые и грустные темы, я добираюсь до остановки
троллейбуса. Городской час "пик" уже, к сожалению, наступил, и потому мне
лишь с большим трудом удается втиснуться в троллейбус, выстояв немалую
очередь. Сильно помятый, я наконец выхожу на нужной мне остановке.
И вот я уже иду по знакомому мне двору, который, однако, неуловимо
изменился с тех пор, как я здесь был в последний раз. Ну, конечно. Стало
заметно меньше снега, кое-где проступила черная полоска асфальта,
очистились от снега скамейки в палисадничке, и потемнела, осела ледяная
горка.
Во дворе никого нет, хотя еще довольно светло. Но в окнах окружающих домов
кое-где горит свет. Я захожу в подъезд, и старый лифт, натужно лязгая,
тянет меня на третий этаж.
Виктор Арсентьевич уже дома, успел даже надеть свою красивую коричневую
пижаму и теплые, отороченные мехом, домашние туфли. Открыв дверь, он
радушно мне улыбается. Однако вид его мне не нравится. Он осунулся,
покраснели словно от бессонницы веки, и взгляд стал какой-то рассеянный,
беспокойный. Впрочем, все это можно заметить, если очень уж
приглядываться. А если нет, то перед вами все тот же человек, невысокий,
седоватый, невзрачный и с первого взгляда решительно незапоминающийся. Но
я-то приглядываюсь к нему, поэтому сейчас отмечаю про себя малозаметные
для других перемены, мелкие "нарушения" знакомого облика этого человека.
В передней я снимаю пальто и обращаю внимание, что на вешалке висит только
пальто Виктора Арсентьевича. Значит, Инна Борисовна еще не пришла с
работы. Кепку свою я кладу рядом со шляпой Виктора Арсентьевича и пушистой
меховой шапкой. Эту шапку он, наверное, надевает в холодные дни, она мне
почему-то знакома.
Виктор Арсентьевич проводит меня в уже знакомый кабинет, и я располагаюсь
в огромном кожаном кресле возле журнального столика. Беспокойное
книжно-журнальное море на полках и столах выглядит по-прежнему
внушительно. Вероятно, по этой причине Виктор Арсентьевич его и не
ликвидирует. По-прежнему висят и картины над диваном. Правда, мне кажется,
что здесь что-то прибавилось, картины висят как будто теснее. Выходит,
Виктор Арсентьевич продолжает пополнять коллекцию тестя? Как мне Олег
Брюханов говорит: "Душа каждый раз радуется, как от встречи с близкими
людьми". Однако в Викторе Арсентьевиче радости и покоя я сейчас что-то не
замечаю. Наоборот, взвинченный он какой-то, все как будто дрожит у него
внутри, и никак ему почему-то не удается успокоиться, даже притвориться
спокойным ему к то до конца не удается. Я помню его совсем другим во время
прошлых наших встреч. Тогда он был насторожен, однажды был даже испуган,
когда узнал об убийстве Гвимара Ивановича, временами бывал сердит,
недоволен, это я тоже помню. Но таким он еще не был. Сейчас он как-то
по-особому взволнован, я никак не разберусь в его состоянии.
На столике передо мной стоит вазочка с конфетами и другая, побольше, с
яблоками. Тут же лежат сигареты, красивая газовая зажигалка, рядом стоит
круглая большая пепельница из тяжелого чешского стекла, в ней несколько
окурков.
- Ну-с, так что же вас привело ко мне на этот раз? - с наигранным, ленивым
добродушием спрашивает Виктор Арсентьевич и тянется за сигаретой.
- Привело к вам мое предложение, которое, если помните, я внес в конце
прошлой нашей беседы, - говорю я. - Тогда я вам сказал примерно так:
давайте-ка отложим этот разговор и оба подумаем. Помните?
- Припоминаю, - кивает Виктор Арсентьевич и придвигает ко мне вазу с
яблоками: - Отведайте-ка.
- Благодарю. Я лучше, с вашего разрешения, закурю... - И, продолжая
беседу, вытаскиваю из пачки сигарету, затем щелкаю роскошной зажигалкой. -
Так вот, мне действительно хотелось, чтобы вы подумали. Речь у нас,
помнится, шла о том, что вот, мол, Гвимара Ивановича вы знали, даже
приятелями были, а насчет некоего Льва Игнатьевича вы якобы ничего даже и
не слыхали. Так вы мне говорили прошлый раз, не правда ли?
- Совершенно верно, - кивает Виктор Арсентьевич. - Я и сейчас это
утверждаю, имейте в виду.
- И, кажется, еще категоричнее, чем в прошлый раз, - замечаю я.
- Так же категорично.
- Допустим. Тогда напомню вам кое-что еще из прошлого разговора.
- Нет необходимости, - поспешно и довольно нервно прерывает меня Виктор
Арсентьевич. - Я все прекрасно помню.
- Иногда полезно еще раз напомнить, - возражаю я, отмечая про себя эту
непонятную вспышку. - Так вот, мы пришли с вами к выводу, что дружба с
Гвимаром Ивановичем бросает на вашу репутацию некое пятнышко. И я
предположил тогда, что вы просто не хотите иметь второго, погрязнее,
подтвердив свое знакомство с Львом Игнатьевичем. Так ведь?
- Так, - сухо кивает Виктор Арсентьевич. - Если иметь в виду точность
ваших воспоминаний. Но второго пятнышка я не боюсь, так как никакого Льва
Игнатьевича знать не знаю. Тогда вам это сказал и сегодня повторяю.
Эта откровенная ложь мне почему-то вдвойне неприятна. Наверное, потому,
что привык видеть в Викторе Арсентьевиче жертву и считать его поэтому
своим естественным союзником. А все шероховатости и неувязки, которые у
меня до сих пор с ним возникали, казались мне либо недоразумениями, либо
ошибками. Но сейчас Виктор Арсентьевич спокойно и нагло врет мне в глаза,
решительно разбивая все мои прежние представления о нем. Эта ложь убеждает
меня даже больше, чем все открытия Эдика в том, что Купрейчик
действительно замешан в каких-то преступлениях, в большей или меньшей
степени, но замешан. И это невольно ожесточает меня в разговоре с ним.
- Ну так вот, Виктор Арсентьевич, что я вам должен сообщить. - решительно
говорю я. - После нашей последней встречи прошло немало времени. За этот
срок мы кое-что успели сделать. Во-первых, мы раскрыли кражу и скоро
вернем вам украденные вещи и картины.
- Не может быть! - восклицает пораженный и конечно же обрадованный Виктор
Арсентьевич. - Неужели раскрыли?
- Да. Представьте себе.
- Ну, и... кто же все это украл?
- Некие квартирные воры. Вы их не знаете.
- Но... вы, кажется, говорили, что... Словом, они и в убийстве замешаны?
- Нет. Не замешаны. Это два разных преступления и совершены разными
людьми. Лишь случайно совпали по времени.
- Ах, вот оно что...
- И тут я вас хочу серьезно предупредить, - медленно и внушительно
продолжаю я. - Мы, по существу, раскрыли и убийство Семанского. В нем
оказались замешанными очень разные люди. Очень. Что касается двоих из них,
которые непосредственно это убийство и совершили, то один арестован,
второй... второй, к сожалению, погиб.
- Как "погиб"?! - невольно вырывается у Виктора Арсентьевича.
- Вас эта гибель не касается. Как, надеюсь, не касается и арест второго.
Очень надеюсь...
Тут Виктор Арсентьевич пытается что-то сказать, но я резким жестом
останавливаю его и продолжаю:
- ...Но есть и соучастники этого тяжкого преступления. Вот они пока что на
свободе.
- И вы их знаете? - нервно спрашивает Виктор Арсентьевич, ерзая в Своем
кресле и с безразличным видом поглядывая куда-то в сторону.
- Знаю.
Я стряхиваю пепел с сигареты в придвинутую к моему креслу пепельницу и
неожиданно замечаю в ней среди окурков две или три кривые, сплошь
обуглившиеся спички. Кто-то, видимо, забавлялся, стараясь, чтобы они
сгорели до конца. Стоп, стоп!..
На секунду я даже цепенею от охватившего меня волнения. Вот это открытие!
Неужели до меня тут успел побывать уважаемый Лев Игнатьевич? И не вчера,
нет, вчера его здесь не было. Да и пепельницу со вчерашнего дня, скорей
всего, вытряхнули бы. Значит, сегодня он тут побывал, незадолго до моего
прихода! Вот почему так взволнован Виктор Арсентьевич. Ну что же...
- Да, я их знаю. И они пока на свободе, - повторяю я, приходя в себя.
- Вы что-то вспомнили неприятное? - участливо спрашивает Виктор
Арсентьевич, пытливо заглядывая мне в глаза.
- Нет. Просто подумал, как бы мне яснее выразиться, чтобы вы меня поняли.
- О, не беспокойтесь, я вас пойму! - поспешно откликается Виктор
Арсентьевич.
- Надеюсь. Так вот. Я уже вам сказал, да вы и сами знаете: убийство -
страшное преступление. Самое, пожалуй, страшное Зачем же вы влезаете в это
дело? Почему мешаете нам его раскрыть до конца?
- Я?! Вы... Вы что?! Вы думаете, что говорите?..
Виктор Арсентьевич даже подпрыгивает в кресле, и лицо его заливается
краской. Мои слова для него, конечно, полная неожиданность.
- Да. Думаю, - спокойно подтверждаю я. - И для ясности кое-что вам сообщу.
В этом деле есть не только убийцы. Есть и подстрекатель. Вы мешаете мне
его обнаружить и задержать.
- Я?.. Я вам мешаю?.. Чушь какая-то... - бормочет Виктор Арсентьевич, с
опаской отводя глаза куда-то в сторону от меня.
- Скажите, - неожиданно спрашиваю я, - вы знаете Георгия Ивановича Шпринца?
- Я?.. Н-не знаю...
- А вот он вас, представьте, знает. Я с ним беседовал всего три дня назад.
Лукьяненко Сергей
Лукин Евгений
Доставалов Александр
Роллинс Джеймс
Каменистый Артем
Сертаков Виталий