Чтение 78–й страницы книги ~Петля~

важным из всех.
Катя, высокая, тоненькая, стремительная, одета как и в первую нашу
встречу. На ней потрепанные джинсы и полосатая, похожая на матросскую
тельняшку, кофточка. Она курит сигарету за сигаретой, кипит, возмущается и
горюет.
- Словечка она про работу свою не говорила. А уж если она не хотела, так
тут клещами из нее ничего не вытянешь, из этой дурехи. Я до сих пор
успокоиться не могу. Надо же! Так глупо. Так по-идиотски! - она стучит
кулачком по колену. - Вот только заладила: "Уйду". Почему "уйду"? А ей,
видите ли, тяжело. Целый день за столом с маникюром сидеть тяжело.
Поишачила бы она, как я.
В этот момент в коридоре раздается телефонный звонок. Катя мгновенно
вскакивает с дивана, чуть не опрокинув стоявшую возле нее пепельницу, и
выбегает. Она все делает вот так же порывисто и стремительно, уверен.
- Не туда попали, молодой человек, - слышу из коридора ее энергичный
голос. - Да, да. Привет.
Катя вбегает в комнату и неожиданно как вкопанная останавливается на
полпути к дивану.
- Слушайте, - говорит она, проводя рукой по лбу. - А ведь я кое-что
вспомнила. Как-то вечером я сидела у Веры, и вдруг ее позвали к телефону.
Звонила какая-то Елизавета Михайловна. И Верка моя чуть не плача ей
говорит: "Ну откуда я могу знать? Вы же видите, я дома... Да никогда этого
не было... Ну и выясняйте на здоровье. А меня оставьте в покое". И еще
что-то в этом роде. И вернулась расстроенная, конечно. И, по своему
обыкновению, ничего не желает рассказывать. Вы когда-нибудь видели такую
женщину, которая лучшей подруге ничего не рассказывает? Я ей в шутку
говорю: "Что, чужих мужей крадешь? Давай, давай, не теряйся". А она с
таким испугом на меня взглянула, будто и в самом деле чужого мужа украла.
О господи! Вот вспомнила и расстроилась.
- Так вы ничего больше и не узнали?
- Так и не узнала. А весь вечер приставала. Интересно же, Верке вдруг
чья-то жена сцену закатывает.
Вскоре мы с Катей прощаемся.
Но этот телефонный разговор не выходит у меня из головы.
Вечером я рассказываю о нем Вале и Эдику, и в конце концов после немалых
раздумий и споров у нас рождается план новой операции.

Дело в том, что Меншутин уезжает в командировку. Причем весьма активно ее
добивается. Все это сейчас нам на руку. Если бы он не уезжал, операцию
пришлось бы отменить. И это было бы очень досадно.
Нам нужны последние доказательства.
Вернее, последние нужны Эдику. У нас нет и первых.
Эдик же полон азарта и гнева.
- Ты, дорогой, не представляешь до конца социальной опасности Меншутина.
Серьезно тебе говорю. Не улыбайся, пожалуйста, - с горячностью объявляет
он, сердито блестя своими черными глазами, и начинает загибать пальцы. -
Вот, гляди сам, пожалуйста. Разложение государственного аппарата - раз.
Подрыв доверия к нему со стороны граждан - два. Нравственное калечение
людей, всеобщее убеждение, что только обманом, взяткой, обходом закона
можно чего-то добиться. Шуточки? - Эдик смотрит на нас с Валей бешеными
глазами и, сделав паузу, продолжает: - Или думаете, сотни лет Россию
разворовывали и не разворовали, так и сейчас не разворуют?
- Мы именно так и думаем, - серьезно говорит Валя. - По долгу службы.
Но Эдик никак не реагирует на его иронию.
- Что же прикажешь делать, а? Стрелять? - рычит он. - Если больше ничего
не действует.
- Только не это, - качаю головой я. - Пока что давай ловить. С поличным.
Вот, например, Меншутина. Он едет завтра, это точно?
- Да, - кивает Эдик и нервно закуривает. - У него билет на поезд уже
куплен. Отходит в десять тридцать пять.
Я поворачиваюсь к Вале:
- Ты его проводишь. С вокзала звони мне. И я начинаю действовать.
Договорились?
Так все на следующий день и происходит.
В положенный час звонит Валя:
- Уехал. Вагон семь. Между прочим, в девятом вагоне едет Жанна.
- Ого! - не выдерживаю я. - Сюрприз.
- Не такой уж и сюрприз, - спокойно, почти равнодушно возражает Валя и
добавляет: - Этого следовало ждать. Ну, счастливо.
Последние слова его означают, что теперь очередь действовать мне.
И я берусь за телефон.
А еще через час я сижу за столиком в кафе и с нетерпением поглядываю на
часы. Что за причуды назначать деловые свидания в кафе! А впрочем, почему
бы и нет? К себе в отдел приглашать эту женщину мне не хотелось. Еще
меньше желания у меня было идти домой к ней и снова попадаться на глаза
той злобной старухе. Так что, пожалуй, встреча в кафе не такая уж плохая
идея.
Но вот наконец с улицы появляется знакомая статная фигура. Сквозь
стеклянную дверь я вижу, как Елизавета Михайловна скидывает у гардероба
пушистую шубку и оказывается в строгом темном платье с замысловатым
кулоном из черненого серебра на груди. Около зеркала она поправляет двумя
руками пышную прическу и спокойно, с достоинством проходит в небольшой
зал, оглядывает его и направляется в мою сторону.
Я встаю, подвигаю ей стул и заказываю подошедшей официантке кофе и
пирожное.
- Извините, Елизавета Михайловна, - говорю я, - что вынужден был вас
побеспокоить.
- Пожалуйста.
- И за выбранное место для встречи. Но хотелось...
- Это лучше, чем если бы вы пришли ко мне домой, - сухо перебивает она
меня.
- Вот и я так думал. А дело в следующем. Открылись новые обстоятельства,
которые требуют уточнений. И в связи с отъездом Станислава Христофоровича
мне приходится обратиться к вам.
На узком, бледном лице ее ничего не отражается. Удивительно флегматичная
особа.
- Пожалуйста, - вяло говорит она. - Если чем-нибудь могу быть вам полезна.
- Хочу предупредить вас, - продолжаю я. - На всякий случай. Все, что вы
мне сейчас скажете, автоматически становится нашей профессиональной
тайной, и никто об этом не узнает. В этом мы напоминаем врачей.
- Я не собираюсь открывать вам никаких тайн, - пожимает плечами Елизавета
Михайловна.
- Как знать, чего коснется наш разговор, - возражаю я. - Теперь второе. За
это вы меня тоже заранее извините. Я прошу вас быть со мной правдивой.
Лучше вообще не отвечайте. Ведь мы все вынуждены будем проверить, как вы
понимаете. И может получиться конфуз.
- Второе ваше предупреждение тем более излишне, - холодно говорит
Елизавета Михайловна.
- Тем лучше, - киваю я. - А спросить мне вас хотелось бы о двух
обстоятельствах. Они, как вы, наверное, догадываетесь, касаются Веры
Топилиной. Мы продолжаем расследовать причину ее смерти. Для этого нам
надо все о ней знать. Так вот. Первый мой вопрос, очевидно, весьма
деликатный. Поэтому прошу вас помнить мое первое предупреждение. Речь идет
о вашем телефонном звонке Вере. Месяца три тому назад. Я могу вам
напомнить только то, что отвечала вам Вера: "Откуда я могу знать?", "Вы же
видите, я дома", "Выясняйте на здоровье", "Оставьте меня в покое". Ваше
имя она назвала в самом начале разговора.
По мере того как я говорю, бледное лицо Елизаветы Михайловны заметно
розовеет.
- К судьбе Веры этот разговор отношения не имеет, - сдержанно замечает она.
- Значит, вы вспомнили этот разговор. Поверьте, мне так же неприятно
спрашивать вас о нем, как вам отвечать. Но... Я вам скажу кое-что о судьбе
Веры. Дело в том, что сейчас уже можно считать твердо установленным: она
покончила с собой.
Елизавета Михайловна в испуге всплескивает руками:
- Не может быть... Ведь Станислав Христофорович...
- Да, он тоже считает, что это не может быть. И очень хочет, чтобы этого
не было. Даже убеждал меня. Вы, наверное, помните. Очень настойчиво
убеждал.
- Помню...
Стынет кофе, не тронуто пирожное. Слишком крутой, напряженный и трудный
разговор сразу возникает между нами.
- Станислав Христофорович, - продолжаю я, - если помните, говорил:
молодая, в общем здоровая, психически нормальная девушка не может
покончить с собой. Да и особых неприятностей у нее, по его словам, не
было. Помните?
- Да...
- И все-таки это случилось. А Вера была действительно молодой, в общем
здоровой и, конечно, психически нормальной. Но вот неприятности у нее,
видимо, были. И немалые, надо полагать.
Елизавета Михайловна молчит, низко опустив голову. Я вижу только ее
мраморный лоб в еле заметной сетке морщинок и пышные, с легкой проседью
волосы.
- И еще, - добавляю я. - Вера была удивительно совестливым и правдивым
человеком. Вы это заметили?
- Заметила... - еле слышно произносит Елизавета Михайловна, не поднимая
головы.
- Значит, что-то случилось, чего она не могла вынести, - продолжаю я. - И
случилось не сразу. Она давно жила в странно угнетенном состоянии. И тот
разговор с вами...