Чтение 78–й страницы книги ~Принц Галлии~

- Черти полосатые! Симон, это правда?

Симон и не шелохнулся, как будто вовсе не расслышал вопроса. Ссутулив
плечи и опустив глаза, он был похож на пойманного с поличным преступника,
который прекрасно понимал, что выкручиваться бесполезно, и хранил гордое
молчание.

Филипп вновь обратился к Эрнану:

- Но как же так? Почему я не знал?

- Да потому, что никто не знал... Гм, почти никто - за исключением
лесничего, нескольких слуг, держащих свои языки на привязи, и матери
Симона.

- Его матери?!

- Ну, да. Она-то и подыскала для милки своего сына покладистого мужа,
который постоянно находится в разъездах и не задает лишних вопросов насчет
того, откуда у его жены берутся дети. Надобно сказать, что наш Симон, хоть
и простоват с виду, но хитрец еще тот. Он так ловко обставлял свои амуры с
той девицей, что даже его товарищи, с которыми он отправлялся якобы на
охоту, ничего не подозревали. Я и сам проведал об этом лишь недавно.

- Как? От кого?

- Э, нет. Позволь мне не открывать своих источников информации. - Эрнан
вздохнул. - Впрочем, зря я тебе рассказал. Теперь у вас с Амелиной
появился достаточно веский повод наплевать на свое обещание и возобновить
шуры-муры.

М-да, боюсь, что так оно и будет.

Филипп энергично затряс головой, словно прогоняя жуткое наваждение.

- Нет, это уму непостижимо... Невозможно... Я не могу поверить!
Право... Симон, ты... ты... Ведь ты был для меня своего рода идеалом...
идеалом супружеской верности. Я всегда восхищался твоей беззаветной
преданностью Амелине и... и даже немного завидовал тебе - что ты способен
так любить... А теперь... Нет! Пожалуй, я вернусь во дворец. Мне надо
переварить это... привыкнуть... осознать...

смириться... - И он, как ошпаренный, вылетел из шатра.

Вскоре послышался стук копыт уносящейся прочь лошади. Полог у входа в
шатер отклонился, и внутрь заглянула коротко остриженная голова слуги.

- Прошу прощения, господа. Что-нибудь стряслось?

- Нет, Гоше, ничего особенного, - успокоил его Эрнан. - Просто твой
хозяин вспомнил о неотложных делах. Бери остальных и следуй за ним.

Когда слуга откланялся и исчез, Шатофьер повернулся к Симону и
назидательно произнес:

- Вот так рушатся идеалы, друг мой любезный!

- Жирный боров! - пробормотал Симон, бесцельно блуждая взглядом по
шатру. - Зачем ты рассказал Филиппу?

- И вовсе я не жирный, - с непроницаемым видом возразил Эрнан. - Я
большой и могучий, это во-первых. А во-вторых, поделом тебе. Поменьше надо
трепаться о чужих прегрешениях, коль у самого рыльце в пуху. И потом, меня
до жути раздражает твое постоянное лицемерие. Строишь из себя святошу,
житья не даешь Амелине, все упрекаешь ее, упрекаешь...

- Ведь я люблю Амелину! Я так ее люблю... Только ее и люблю...

- А зачем тогда якшаешься с той девицей?

- Ну... Это так... несерьезно...

- Разве? И трое детей - тоже несерьезно? Какой же ты еще мальчишка,
Симон! Вот когда повзрослеешь... гм, если, конечно, повзрослеешь
когда-нибудь... - Эрнан растянулся на подстилке и широко зевнул. - Да
ладно, что с тобой говорить! Лучше я чуточку вздремну, а ты, малыш, ступай
себе с Богом...

Едва Симон вышел из шатра, как за его спиной раздался громкий храп.
Несмотря на скверное настроение, он все же не удержался от смеха:

- Да уж, нечего сказать, чуточку вздремнул...

Глава XXXV

ЖУТКИЙ СОН ШАТОФЬЕРА

Вообще, Эрнан не имел обыкновения храпеть во сне. За годы, проведенные
в крестовом походе, он приучился спать тихо и чутко, а громогласный храп в
процессе засыпания был лишь своего рода вступлением fortissimo con
brio[37], быстро переходящим в pianissimo[38] его обычного сна. Симон еще
не успел покинуть пределы ристалища, как Эрнан перевернулся на бок и утих.

И виделся Шатофьеру самый популярный из его снов, к которому он привык
настолько, что даже во сне отдавал себе отчет в том, что это всего лишь
сон.

...Тихая и душная палестинская ночь, лагерь крестоносцев, на часах -
уснувшие стражники, да и он сам, монсеньор де Шатофьер, гроссмейстер
ордена Храма Сионского, безмятежно дремлет в роскошном командорском шатре
на вершине холма.

За перегородкой слышится ровное сопение его оруженосцев, звучащее как
аккомпанемент к подозрительному шепоту, доносящемуся снаружи. Эрнан
прекрасно знает, что это за шепот: в который уже раз коварные сарацины
никем не замеченные пробираются в лагерь, чтобы убить гроссмейстера (то
бишь его) и таким образом обезглавить могущественное христианское войско.
Однако их надеждам сбыться не суждено: всякий раз Эрнан вовремя
просыпается, собственноручно расправляется со всеми злоумышленниками, а
потом задает взбучку часовым, которые проворонили очередную вылазку врага.
В конце концов все войско радуется благополучному исходу ночного
инцидента, а менестрели ордена спешно слагают героическую балладу,
прославляющую отвагу и бдительность вождя тамплиеров...

К большому огорчению Эрнана, в этот раз ему не удалось вновь пережить
все перипетии ночного происшествия, и вместо того, чтобы проснуться во
сне, он проснулся на самом деле и удивленно огляделся по сторонам.

"Ну и дела! - промелькнуло в его голове. - Кажись, я в Филипповом шатре
на ристалище... Пожалуй, что так оно и есть... Это же Наварра, чтоб мне
пусто было!.. Но откуда здесь взялись сарацины, черт их дери?!"

С пробуждением Эрнана шепот не пропал, а напротив, стал громче. Теперь
уже это был не шепот, но спокойный разговор двух человек на арабском языке.

"Нет, это не сарацины, - наконец сообразил Эрнан, обнаружив, что смысл
произносимых слов ускользает от его понимания. - Мавры?.. Нет, не мавры...

Христиане, провалиться мне на этом месте!.. Как они безбожно коверкают
арабский..."

Он весь обратился в слух, и первая же понятая им реплика буквально
сразила его наповал:

- Она должна умереть, хочешь ты того или нет. Я уже вынес ей смертный
приговор.

Эрнан осторожно протянул руку к лежавшему рядом мечу.

"Вот поди ж ты! Оказывается, я присутствую на тайном судилище, где
вместо латыни используется арабский язык... Да-а, очень некстати я здесь
вздремнул - для "судей" некстати, разумеется... А как же Байярд? Они что,
слепые?.. Впрочем, нет. Скорее всего, он опять сорвался с привязи. Хороший
конь, умница..."

Тут отозвался второй (Эрнан понял, что это был второй, лишь из
контекста разговора - чужой язык и плотные стенки шатра делали голоса
собеседников, и так похожие, совершенно неразличимыми):

- Боюсь, мне придется смириться с этим.

- Тем более, - заметил первый, - что она поступила с тобой по-свински.

- Да, ты прав...

Затем возникла долгая пауза.

"Интересно, - подумал Эрнан. - Кто она? С кем она поступил по-свински?
А что, если мне сейчас выйти и спросить у них напрямик: "О чем вы
толкуете, милостивые государи?" Гм... Нет, это будет не слишком умнo с
моей стороны - сперва нужно поподробнее узнать, что они задумали... К тому
же их явно больше, чем двое".

И в самом деле, по соседству слышалась басконская болтовня. Эрнан
определил, что разговаривали трое, судя по лексикону - слуги, несколько
раз кряду они упомянули о какой-то "тряпке".

Наконец двое возле шатра Филиппа возобновили свою весьма занимательную
беседу:

- Ну как, решился?

- Я уже сказал: мне придется смириться.

- То есть, ты согласен пассивно поддерживать меня?

- Вроде того. Но...

- Это меня не устраивает. Ни в коей мере. Теперь мы с тобой одной
веревкой связаны, так что будь любезен разделить со мной ответственность.
И не увиливай - без твоей помощи мне придется туго.

- А я не увиливаю. Просто хочу получить гарантии, что мы равноправные
союзники.

Я не собираюсь таскать для тебя каштаны из огня.

- О нет, будь в этом уверен. Конечно, мы союзники, как же иначе? А она
стоит у нас на пути, само ее существование - смертельная угроза для нас...
во всяком случае, для меня. Либо она, либо я - другой альтернативы нет.
Ну, а ты... В конце концов, она отступилась от тебя - так что же ты
колеблешься? Вот я бы на твоем месте...

- Да, это уж точно. Тебе чужды сантименты.

"Так, так, так,- отозвалась та часть сознания Эрнана, которая
занималась анализом услышанного. - Она отступилась от второго. Очень
важная информация! А для первого она представляет смертельную угрозу...
или для его планов - порой честолюбцы отождествляют поражение со смертью,
по себе знаю... Неужели?.."

Последовавшие за тем слова первого, сказанные с мрачной решимостью,