хотя, по мифу, она - эфиопская царевна, как Эрис. Эта серебряная
Анадиомена может быть сильнее и по мастерству, и по великолепию модели.
Касательно Артемис - такой еще не было в Элладе, даже в святилище
Эфесском, где на протяжении четырех веков лучшие мастера соревновались в
создании образа Артемис. Семьдесят ее статуй там! Конечно, в прежние
времена не обладали современным умением...
кажется, что в идее она сходна с Эхефиловой, хотя и на век раньше.
расцветшая первым приходом женской красоты, наполненной пламенем чувств,
когда груди вот-вот лопнут от неутолимого желания. Она стоит, так же
наклонясь вперед и простирая руку, как и твоя Артемис, но перед огромным
критским быком. Чудовище, еще упрямясь и уже побежденное, начинает
склонять колени передних ног.
Таис, - хотела бы я увидеть подобную скульптуру.
грандиозную группу из двадцати пяти конных фигур, которую он никак не мог
завершить, к неудовольствию Александра, желавшего водрузить ее в
Александрии Троянской.
кинжалом, - задумчиво сказал Эхефил.
лишь для отражения, а не нападения, - сказал Лисипп.
Таис, - знаешь, учитель, только здесь, в Персии, где, подобно Египту,
художник признается лишь как мастер восхваления царей, я поняла истинное
значение прекрасного. Без него нет душевного под(r)ема. Людей надо поднимать
над обычным уровнем повседневной жизни. Художник, создавая красоту, дает
утешение в надгробии, поэтизирует прошлое в памятнике, возвышает душу и
сердце в изображениях богов, жен и героев. Нельзя искажать прекрасное. Оно
перестанет давать силы и утешение, душевную крепость. Красота преходяща,
слишком коротко соприкосновение с ней, поэтому, переживая утрату, мы
глубже понимаем и ценим встреченное, усерднее ищем в жизни прекрасное. Вот
почему красива печаль песен, картин и надгробий.
твоими устами. Искусство не может отвращать и порочить! Тогда оно
перестанет быть им в нашем эллинском понимании. Искусство или торжествует
в блеске прекрасного, или тоскует по его утрате. И только так!
рассвет в его доме.
этом маленьком празднике должны были присутствовать только художники, их
модели и главный вдохновитель всей работы. Гесиона увидела статуи на
следующий день и расплакалась от восторга и странной тревоги. Она
оставалась задумчивой, и только ночью, укладываясь спать в комнате Таис
(подруги поступали так, когда хотелось всласть поговорить), фиванка сумела
разобраться в своем настроении.
почувствовала страх за их судьбу. Столь же неверную, как и будущее любого
из нас. Но мы живем так коротко, а эти богини должны пребывать вечно,
проходя через грядущие века, как мы сквозь дующий навстречу легкий ветер.
А Клеофрад... - Гесиона умолкла.
великолепии такого материала. Но серебро - оно дорого само по себе, оно -
деньги, цена за землю, дом, скот, рабов. Только могущественный полис или
властелин может позволить себе, чтобы двенадцать талантов лежали без
употребления. А сколько жадной дряни, к тому же не верящей в наших богов?
Они без колебания отрубят руку Анадиомене и, как кусок мертвого металла,
понесут торговцу!
о переменчивой судьбе не только людей, а целых государств. Мы видели с
тобой за немногие годы походов Александра, как разваливаются старые устои,
тысячи людей теряют свои места в жизни. Судьбы, вкусы, настроения,
отношение к миру, вещам и друг другу - все шатко, быстроизменчиво. Что ты
посоветуешь?
знаменитому храму, будет гораздо спокойнее, чем если она достанется
какому-нибудь любителю ваяния, хотя бы и богатому, как Мидас.
Анадиомену всем желающим. Они ходили в сад Лисиппа, где поставили статую в
павильоне, и подолгу не могли оторваться от созерцания. Затем Анадиомену
перенесли в дом, а Клеофрад куда-то исчез. Он вернулся в гекатомбеоне,
когда стало жарко даже в Экбатане и снеговая шапка на юго-западном хребте
превратилась в узкую, похожую на облачко полоску.
сделать с Анадиоменой.
покидала его обычно сурового, хмурого лица.
просить должен был бы я, а не ты. И в отличие от Пигмалиона, кроме
серебряной богини, передо мной живая Таис. И все слишком поздно...
мою честь симпосион. Приходи обязательно. Тогда мы и договоримся о статуе.
В ней не только твоя красота, но и серебро. Я не могу распорядиться ею
единолично.
афинянка, - то преуспел в этом неблагородном деле. Когда симпосион?
подругу Неарха.
Лисиппова дома.
человек разного возраста, почти исключительно эллинов, за узкими столами,
в тени громадных платанов. Женщин присутствовало всего пять: Таис,
Гесиона, Эрис и две новые модели Лисиппа, обе ионийки, выполнявшие роль
хозяек в его холостом доме. Таис хорошо знала одну из них, маленькую, с
очень высокой шеей, круглым задорным лицом и постоянно улыбавшимися
пухлыми губами Она очень напоминала афинянке кору в Дельфах, у входа в
сифнийскую сокровищницу Аполлонова храма. Другая, в полной
противоположности первой, показывала широкие вкусы хозяина - высокая, с
очень раскосыми глазами на удлиненном лице, со ртом, изогнутым
полумесяцем, рогами вверх. Она недавно появилась у Лисиппа и понравилась
всем своими медленными плавными движениями, скромным видом и красивой
одеждой из темно-пурпурной ткани.
голубую, как небо, а Гесиона явилась в странной драпировке из серого с
синим - одежде южной Месопотамии. Обольстительная пятерка заняла места
слева от хозяина, справа сидели Клеофрад и другие ваятели: Эхефил,
Лептинес, Диосфос и Стемлос. Опять черное хиосское вино, вперемешку с
розовым книдским, разбавлялось ледяной водой, и сборище становилось
шумным. Многоречивость ораторов показалась Таис не совсем обычной. Один за
другим выступали они, вместо тостов рассказывая о делах Клеофрада, его
военных подвигах, о созданных им скульптурах, восхваляя без излишней
лести. По просьбе Клеофрада новая модель пела ему вибрирующим низким
голосом странные печальные песни, а Гесиона - гимн Диндимене.
откуда и название, - сказал Клеофрад, благодаря фиванку, - но пусть будут
гимнами красоты танцы, которые я прошу у Таис и Эрис. Это последняя моя
просьба.
афинянка.
Скажу тебе стихами Менандра: "Есть меж кеосцев обычай прекрасный, Фания:
плохо не должен тот жить, кто не живет хорошо!"
Суниона, где знаменитый храм с семью колоннами поднят к небу над отвесными
мраморными обрывами в восемьсот локтей высоты. С детства он стал для меня
символом душевной высоты создателей аттического искусства. А приехав в
Сунион, я оттуда увидел копье и гребень шлема Афины Промахос. Бронзовая
Дева в двадцать локтей высоты стояла на огромном цоколе на Акрополе, между
Пропилеями и Эрехтейоном. Я приплыл на ее зов, увидел ее, гордую и
сильную, со стройной шеей и высокой, сильно выступающей грудью. Это был
образ жены, перед которым я склонился навсегда. И так я сделался
афинянином. Все это уже не имеет значения. Будущее сомкнется с прошлым, а
потому - танцуй для меня!
мастерства, в которых тело женщины творит, перевоплощаясь, мечту за
мечтой, сказку за сказкой. Наконец Таис выбилась из сил.
"Четвертая Харита", тебя еще звали "Эриале" ("Вихрь"). А теперь пусть Эрис