Наконец все угасло, и наступили сумерки.
холодно. С утра завыл ветер, огромные тучи нависли прямо над головой.
На горах снова выпал снег. В панике, что новый дождь опять задержит
нас, мы изо всех сил "добивали" погрузку и раскопки. К обеду тучи
разошлись. Несмотря на азартный авральный труд, нам не удалось
закончить и погрузить "заказной" - последний монолит. Мы с Туванжабом
сложили большое обо из обломков гранита и заложили внутрь неизменную
записку об экспедиции и местонахождении. Вечером прибыл наш друг Шарын
Иэнхорло - единственный арат, посещавший нас в нашем горном уединении.
Этот симпатичный пожилой человек пас поблизости стадо и часто приезжал
в лагерь, интересуясь нашими работами, расспрашивал о самых различных
вещах, от ископаемых костей до устройства автомобилей.
овцу. Хотя его стадо состояло преимущественно из коз, а нам для еды
послужила бы и коза, Иэнхорло не мог нанести такой обиды своим русским
друзьям. По монгольским обычаям домашний скот разделяется на
тепломордый и холодномордый. Дарить тепломордый - значит выражать
теплую дружбу. Подарки холодномордого скота вообще не делаются, потому
что такой дар оскорбителен. Тепломордый скот - это овцы и лошади,
холодномордый - козы, верблюды и рогатый скот. Этот обычай настолько
еще силен в Монголии, что когда в период Отечественной войны монголы
посылали скот в дар Советской Армии, то просили пересчитать всех коров
и яков по весу на овец и записать как дар овцами, дабы не дарить
холодномордых.
людских чувств и характеров. Овца - символ глупости, лошадь - дружбы,
верблюд - покорности, корова - упрямства, коза - злости, хитрости и
всяческого сквернодушия.
спущенного флага и громко сказал: "Уунийг узуулэгч!" ("Друг на всю
жизнь!") Арат вскочил на лошадь и грустный направился вниз по сухому
руслу.
покинули лагерь. Но после выезда на дорогу пришлось почти час
дожидаться "Тарбагана" и полуторку. День был знойным, и мы скучились в
короткой тени под машинами. Даже ноги надо было убирать в тень -
сапоги накалялись на солнце. Оказалось, что у полуторки в пятидесяти
метрах от лагеря отлетел кронштейн задней рессоры - совершенно такая
же авария, какая была у нас в 1946 году со "Смерчем", тоже в самый
момент выезда. Повсюду замечались следы сильных дождей. Дорога
сделалась тяжелой, моторы нагревались. Даже в Гуйсуин-Гоби центральная
впадина с пухлыми глинами оказалась затопленной. Озерцо пришлось
об(r)езжать, осторожно выбирая дорогу на взбухшей глинистой почве.
снежными горами (Цасту-Богдо) только на следующее утро. У хозяина
станции я увидел тощую кошку - животное, редко встречающееся у
монголов. На мой вопрос, почему в Монголии не держат кошек, хозяин
улыбнулся и рассказал старинное поверье о собаке и кошке. Собака будто
бы каждое утро приходит посмотреть, жив ли ее дорогой хозяин, а кошка
по утрам смотрит - не умер ли хозяин. Возможно, что это старинное
поверье и сыграло какую-либо роль в отсутствии кошек. Однако, я думаю,
дело проще. Кошка при кочевом хозяйстве бесполезна: нет запасов зерна,
которые надо охранять от грызунов.
покрылись совсем молодой травкой. Со всех сторон торчали зубчатые
скалистые горы бледно-серого цвета с пятнами рыжих лишайников. Над
ними низкое холодное небо, сплошь закрытое ровной облачностью - вид
очень суровый, но полный какой-то необычной для Монголии свежести. На
мрачной равнине с шатровыми останцами я увидел древние могильники. Они
настолько вросли в почву, что были заметны только издалека, с
возвышенности. Очевидно, эти гранитные надгробия в виде поставленных
вертикально остроугольных глыб или кругов из камней были древнее всех
других. Холодное безлюдье продолжалось и дальше. Все мы обрадовались,
увидев на небольшом плоскогорье близ самой дороги две недавно
поставленные юрты.
была оправдана замеченными Малеевым древними надписями. Травянистый
склон, подходивший к дороге с юга, круто поднимался к подножию
отвесных гранитных скал, а на них, на высоте около ста метров,
отчетливо виднелись громадные буквы - не то тибетские, не то еще
какие-то неизвестные иероглифы. Прозоровский с Рождественским вошли в
раж и вызвались сбегать наверх и исследовать надписи. Я высказал
предположение, что, может быть, это не надписи, но его с негодованием
отвергли. Не говоря ни слова, я извлек бинокль, направил его на скалы
и увидел только трещины гранитных отдельностей. Невооруженному глазу
опять виделись загадочные буквы. Я промолчал о своем открытии, чтобы
немного охладить ярых спорщиков. Через четверть часа оба явились,
взмокшие от пота и сконфуженные. Велико же было негодование
исследователей, когда я поднес им бинокль и они смогли еще раз
убедиться в отсутствии надписей. На град упреков я хладнокровно
отвечал сентенциями о необходимости пользоваться современной техникой.
четверть одиннадцатого, и предложил садиться в машины. Высунувшийся из
кабины Эглон возразил, что мои часы никуда не годятся: у него - пять
минут двенадцатого. Решили проверить время. Вся "научная сила" и
шоферы извлекли свои часы. Восемь штук этих коварных механизмов
показывали самое различное время, с расхождением до одного часа. Лишь
на телеграфе в Цаган-Оломе мы запросили Улан-Батор о точном времени и
установили, что единственно верными часами обладал Рождественский.
Хорошо, что мы не были путешественниками прежних времен, когда
точность с(r)емки зависела от верности хода часов!
круглую впадину - зеленую, ровную котловину, окруженную синими,
поразительно яркого цвета горами. Горы имели мягкие очертания, их
бэли, покрытые свежей травой, казались аквамариновыми. Цепь
густо-синих гор на аквамариновых фундаментах, высившаяся за зеленым
простором под хмурым бессолнечным небом, выглядела совершенно
сказочной. Впереди над горами виднелся узкий голубовато-стальной
просвет - там пролегала долина Дзабхана. При спуске в долину дорога
пошла по необычайно черным горам. В отличие от обычных гобийских гор,
черных от пустынного загара, эти низкие, сильно разрушенные горы
состояли из насквозь черных пород. Такая внутренняя, а не внешняя
чернота сразу чувствуется на взгляд, и мне пришла на память
монгольская поговорка: "Змеиная пестрота - снаружи, человечья пестрота
- внутри"...
множество очень острых и высоких пирамидок с узкими основаниями. Это
были редкой формы обо, столь же черные, как все зубцы, стены, откосы
вокруг. Впереди и внизу в черных воротах уже виднелся сверкающий
Дзабхан. По крутому выпуклому косогору мы стали с(r)езжать в долину.
Машина опасно кренилась и раскачивалась. Я заметил, что дорога
проведена неладно - нужно было бы немного потрудиться и вскопать
косогор.
прижимая тормоз. Машина обогнула поворот - и... перед нами около
двадцати рабочих усердно вскапывали косогор.
юный рабочий Никита истосковались от вынужденного сидения и по-детски
радовались приходу машин. Немедленно началась перегрузка. Учитывая
потрепанное состояние и тяжелый груз наших машин, я решил возвращаться
в Улан-Батор не через Ара-Хангай, а по южной дороге, через Баин-Хонгор
и Убур-Хангай ("Южный Хангай"). Эта дорога не считалась магистральной
и не имела мостов через мелкие речки. Поэтому при наступивших дождях
был известный риск задержек на переправах. Так оно и оказалось
впоследствии. Правда, мы потеряли всего два дня, так как южная дорога
была короче.
востоке за Цаган-Оломом стали теперь ярко-синими. Конусовидный
мелкосопочник казался издалека скопищем темно-синих или
темно-фиолетовых волн. Это всегда бывает в гобийских районах Монголии,
когда влажно и пасмурно. Трудно представить себе более яркие и чистые
оттенки синего цвета. Этот цвет, именно в его наиболее ярких тонах,
больше всего любят в Монголии.
похожий на плоскость. Машина стала "задыхаться" на третьей передаче, и
пришлось переходить на вторую. После нескольких километров пути и
отчаянных попыток двигаться на третьей передаче мы с Вылежаниным
остановились. Осмотрели баллоны, тормозные барабаны, начали гадать,
что такое приключилось с мотором. Пока мы дознались, что машина в
полной исправности, нас догнал Пронин и принялся издеваться над
премудрыми механиками. Лихачев со своим дымившим "Тарбаганом" отстал,
и Пронин высказал ядовитое предположение, что Лихачев разбирает мотор,
будучи не в силах понять простую вещь. Однако Лихачев скоро догнал
нас, высунул из кабины взлохмаченную голову и закричал, сияя
застенчивой улыбкой:
нет, вы тоже едва плететесь!
видал. Машина без разгона становилась беспомощной и еле ползла. Зато с