Настасьей перевернули и освежили уже почти неживое тело. Девка ушла.
кружилась голова, только сейчас она вспомнила, что не ела и не пила,
почитай, с самого заранья. Она встала, налила себе брусничного квасу,
выпила. Стало немного легче. Заметив, что свекровь дремлет, выглянула на
сени - прошать, что деется на дворе. Когда воротилась, Анна лежала, широко
открыв глаза, и смотрела не мигая.
ощущение времени. В покой заглянул духовник, потом посунулась сенная девка
- молча, знаками, позвала Настасью к себе. Выйдя за дверь и выслушав,
Настасья замерла на миг, призакрыв глаза, после воротилась в покой. Тихо
позвала:
Густые ряды ратных окружали обоз. И все же в городские ворота едва сумели
протиснуться. Люди молча валились в снег, прямо под сани, под копыта
коней. Московские ратники, матерясь, подымали, оттаскивали с пути
упрямцев, лупили древками копий по чем попадя. Но в снег падали новые и
новые смерды. Только за воротами народу поменело и стало мочно погнать
лошадей вскачь.
ощетиненному копьями обозу, уходящему в серо-синюю ночную тьму.
кормах и подводах. Смерть великой княгини Анны, наступившая ночью, едва ли
задела его.
дивясь и не понимая, даже иногда резвилась, смеялась тихим, словно
серебряный колокольчик, смехом. А Калита, умиленно глядя на нее и на
дочерей (еще таких маленьких!), думал: для чего живет человек? Было ли у
него счастье? И впервые, кажется, ужасался в сердце своем тому, как
стремительно уходят годы и силы телесные.
после гибели Михайлы Тверского вдруг опостыла Москва, и все его дела и
замыслы пошли вкривь и вкось. И у него самого, как ни прятал наружно
тайная тайных сердца, содеялась вдруг в душе несказанная пустота, будто бы
в давнем видении своем: вознесен он властною силой на горние выси и стоит
один на вершине, на ветрах, на юру. Один, и вокруг пустота, овеянная
холодом вышней власти.
все было от пустоты, от ужаса одиночества, словно убитый враг его,
Александр, увел за собою в небытие и все живое, близкое, милое, теплом
своим согревавшее жизнь.
вестоноши доносили, что рать, опустошив округу, потратив обилие и хлеб,
отходит от города.
где уряживал порубежные дела с рязанцами, на Москву, к отцу. Калита уже
знал о возвращении ратей. Впрочем, приезду старшего сына был, видимо, рад.
уже наказывал воеводам, да безо князева глазу никая служба не крепка! -
сказал он в беседе с глазу на глаз. - А Товлубия привези на Москву. Надо
удоволить...
словно забывая прежереченное.
прежде бывало у Калиты, не любившего лишних трат. Симеон внимательно
разглядывал родителя. Ни лик отца, ни эта его наружная радость, семейное
умиление не понравились ему. Отец начинал сдавать (рано, ох как рано!).
Подумав о смертном конце, Симеон ужаснулся и устыдился духом. Ужаснулся
тому, что должно было пасть ему на плечи со смертью отца, а устыдился
того, что смог подумать про отцову кончину.
Помолчав, добавил: - Не взяли, зане зело силен и тверд град сей! Помни, -
продолжил он, - ни Литве, ни татарам нельзя отдавать града Смоленского!
Сей град - ключ нашей земли. Я затем и не посылал ни пороков, ни иных
орудий осадного боя. Ни приметов не велел приметывати ко граду. Так-то,
сын! Морхинич умен: понял меня с полуслова. Иногда надобно и ратиться не
побеждая, а в ину пору умей побеждать не ратясь! Я некогда, по слову
Узбекову, должен был имати князя Александра во Пскове. Не возмог. Тебе
скажу ныне: не похотел возмочь!
домовину, и ему, наследнику, ой как многому надобно было еще поучиться у
отца!
успешливее не ратясь получить нам второй бор с Нова Города, чем зорить
землю и кметей губить на борони. - Иван прихмурил чело, примолвил: -
Запомни!
Кремнике. Был пир силен, лились вина и стоялые меды, а заокскими
завьюженными путями уходила в степь, точно схлынувшая в половодье вода,
татарская конница на отощавших, спавших с тела, конях, волоча добро, гоня
скот, уводя полоняников, оставляя за собою сожженные деревни да трупы по
дорогам, трупы тех, кто выбился из сил, кто не добрел, не возмог,
голодный, раздетый и разутый, одолеть сотни поприщ тягостного пути и пал
от косого, злобного - в мах - режущего удара сабли или сам умер,
тыкнувшись в снег слепым, переставшим видеть, лицом. Счастливыми почитали
себя те, кого на путевом торжище, за Коломною, выкупали бояре Ивана
Калиты, дабы посадить у себя, на московских землях. Иным - погинуть в
безвестии, в диком поле, в земле чужой, незнакомой, незнаемой.
сына, обожженного морозами, возмужавшего, ополонившегося конем и лопотью)
был услан в Переяславль - сбирать очередную помочь на городовое дело. В
Переяславле, после первых дней сумасшедшей беготни и уряживанья дел
княжеских, выбрал наконец час: посетил могилы отца с матерью, заглянул к
дальней родне, позоровал новый чей-то дом на отцовом месте. Чей? Когда
ставлен? Что содеяло с тем, ихним теремом? Даже прошать не хотелось!
Почуял вдруг острую боль давнюю, от старопрежних лет, от невозвратного
далекого детства... День был ярок и свеж, искрились снега, ясно голубело и
таяло, обещая неблизкую еще весну, небо. Синицы и воробьи копошились в
конском навозе. Любопытная баба выглянула:
знакомой до слез дороге на Клещин-городок. Ничего не изменилось тут - и
все изменилось! Переменились хоромы, люди, и вот уже баба на отцовом
пепелище прошает у него, кто таков. Родина! Родина у него теперь - Москва.
князева посла принял уважительно, зазвал в горницы, угостил. Обещал сам
доглядеть за обозом трудников, уходящих в Москву. Иван Акинфич строился.
Хоромы были новорубленые, из свежего леса, и еще лесной смолистый дух не
ушел из гладкотесаных стен покоя. Видно, торопился: до весны, до пахоты,
ладил все и содеять. Пустовато еще было в покоях. Впрочем, челяди
гомонилось людно на дворе, было чем обживать и наживать наново порушенное
дедово гнездо.
воротил в Переяславль и строится на родимом пепелище, а он, Мишук, даве
лишь поглядел на выморочное место да постоял у покосивших, почернелых
крестов на погосте. Осторожно, отпивая понемногу мед из серебряной чары,
вопросил: не помнит ли хозяин такого Федора Михалкича из Княжева-села?
Боярин прихмурил чело, покачал головою - не вспомнил. Стало, не баял ему
отец! Акинф Великой, верно б, не забыл покойного родителя! Да, и тут
память об отце ушла, изгибла. Словно и не было его на земле, словно не он
когда-то, давным-давно, довез грамоту на Переяславль покойному московскому
хозяину Даниле Санычу. Мыслил ли он тогда, что Акинфичи воротят восвояси
при сынах Даниловых! И еще как воротят! На первые места в думе княжой!
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Мацумото Сэйте
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Вронский Константин