того! Но ни вчера, ни сегодня они уже не собирались, услужив папе Григорию
тонким стилетом, заработать себе на безбедную старость. Они
прислушиваются, им показалось, что замок чуть дрогнул. Если дьявол
захохочет погромче, как однажды случилось в Мессине, Каносса превратится в
кучу камней и всех раздавит, как мух, набившихся в горшок из-под меда.
Уйти бы на чистое место! Но выход закрыт и будет закрыт для всех, кроме
императора Генриха, если папа до вечера ничего не решит. Дьявольские
шутки... И говорят, уже не осталось вина. Дьявол ждет, притаившись. Папа
ничего не решил, и Генрих уходит, и Каносса замыкается, неприступная,
вечная. А вдруг она развалится сама? Стены крепки? Да ведь стоят-то они на
земле. То-то...
слышит, как сзади него натужно натягиваются тяжи железных цепей. Усилие
нарастает, с треском отрывается примерзший конец перекидного моста.
Неровно работают вороты, издавая рваный, скрежещущий ропот. Удар - мост
вошел в пазы и чуть осел вниз. Теперь ворота прикрылись вторыми воротами и
низ моста смотрит наружу. Нет, он нагло выпячивает бронированное железными
дисками, усеянное шипами грязное брюхо, ржавое, мерзкое, в подтеках
ржавчины, конской мочи. Смотрит! Он слеп, как люди, как толпа, как
империя, как бог этого папы.
Он застыл, окоченел, плохо чувствует тело, но оно слушается, ноги гнутся,
гнутся и пальцы. Он не спотыкается.
необычайного вида, но красивые. Русский купец говорил, что эти вещи
доставлены из стран, находящихся к востоку на удалении более чем трех
сотен дней пути, считая непрерывное движение по ровной дороге, как принято
для неизмеренных расстояний. Там люди желтокожие, язычники, они
беспредельно чтут особенных людей - Святых, как там их называют. Они ходят
зимой босые, едва одеты, и зимой одолевают пустыни, а морозы в тех странах
таковы, что плевок превращается в лед, прежде чем упасть на землю.
Христианские святые были способны на такое же. Как видно, желтые люди не
так уж далеки от истинного бога. Три дня Генрих молится небу, три дня немо
взывает: "Я могу, я хочу, помоги, я могу".
один, и нет дороги - есть его следы в талом снегу. Святой? Как
христианские, как желтокожие?
мягко, тепло. Генрих отказывается, как вчера, как в первый день. Он так
решил. Он кается. И никто никогда не посмеет сказать: император прятался в
носилках, как женщина, когда папа выпускал его за ворота, и дрожал, как
собака. Нет!
горячатся, храпят, становятся на дыбы, из ноздрей бьет пар. Перед селеньем
все, кто съехался, все, кто ждет приема у папы, выстроились по сторонам
дороги. Император идет один впереди свиты, и все молчат и тянут шеи,
стараясь рассмотреть лицо императора, одетого в мешок, но сумерки
сгустились, лица не видно. Селенье - одна улица. Люди жмутся к домам.
Такое не увидишь и в тысячу лет. Хвастаться будут потом. Сейчас, как
вчера, как третьего дня, молчат, многие крестятся. Почему? Не знают.
темная кровь, осторожнее, осторожнее.
уходу за больными, ранеными. У нее две мази. Эта жжет, но так нужно. Еще
чуть-чуть, еще. Она стирает мазь и накладывает другую, густую, подогретую.
Сейчас ему лучше. И еще потерпи, еще. Теперь хорошо. Евпраксия
разговаривает с мужем беззвучно, мысленно, бинтуя его ноги до колен. За
ночь кожа станет сильнее, трещины закроются. Очень хорошо, что сейчас
такие длинные ночи.
зол, он изменял ей. Дурно изменял, из прихоти, по небрежности, по
нечистоплотности. Они были уже чужими, когда случилось несчастье. Она
пришла к нему, простила, он, пав духом, схватился за нее, как утопающий.
Она лечит тело. А душа? Сейчас она лечит его душу молчаньем. Вот уже три
дня, как между ними не было сказано ни слова. Евпраксии кажется, что это
молчанье дает ему больше, чем дали б слова. Но папе она не верит, а он -
верит.
литургия, по-русски - обедня, богослужение, которое может совершаться в
одном месте и на одном алтаре лишь раз в сутки. И во исполнение обряда,
творимого папой и императором, утром, когда сумрак редеет и черное
перестает быть только черным, а снег только белым, Генрих подходит к
замку, и, качнувшись, разрывая лед в пазах, перед императором клонится
чудовище подъемного моста, опускается и, задержавшись на последней
четверти хода, падает, чтоб раздавить ночной лед и лечь ровно.
проехать телега или три всадника рядом. Император, маленький человек,
проходит через темную дыру в каменной толще и ступает опухшими ногами не
на снег, а на мягкий ковер. Человека, одетого в мешок, ведут под руки по
коврам два папских сановника в расшитых одеждах, впереди шествуют духовные
в златотканых ризах, а сзади его провожают рыцари, вассалы святейшего
престола.
Матильда, сеньор Каноссы, вернейшая почитательница папы, богата, и ковры,
привезенные купцами из таких удивительных стран Азии, что названия их не
выговорить христианину, тоже богаты.
выслушивает исповедь грешного императора и сам говорит - ведь каждый
грешен, - и Генрих открывает душу, как перед богом, искренне, смело, и так
же искренне папа отпускает грехи, благословляет именем бога. Папа сам
служит мессу и причащает императора, а дьявол, изгнанный из Каноссы,
отступает в леса. И колокольный благовест, как на пасху, разливается над
Каноссой, втекает в селенье. Они примирились, император прощен! Все рады -
мир. Те, кому предстояло в Италии и в Германии умереть от железа, теперь
умрут, может быть, в свой час, то есть не от меча.
радости. Страшное время сблизило их. Но сейчас что-то разорвалось. Не
обвиняя его, она спрашивает: "А любила ли я его?" И впервые она вспоминает
братьев, отца, дядей, дедов: "А они вынесли ли бы такое, как Генрих? Не
холод, не мешок, но другое, что он вытерпел ради короны..."
бояться заранее, избегающий населять сумеречную глубину еще не
существующего завтра возможными бедами. Может быть, оно, еще не рожденное,
алчно, может быть, эта пустота податлива? И, наполняя ее призраками бед,
человек помогает этим бедам воплотиться?
Недолго - исповедь была длинной, они поняли друг друга, и то немногое, что
оставалось, не требовало многих слов: долгие речи для тех, кто не хочет
согласия. Император подписывает условия. Люди смертны, договор заключается
не между Генрихом и Григорием, а между Церковью и империей. Из Каноссы
Генрих унес покаянное рубище. Дар папы.
она не была ему нужна. По ней - корона империи не стоила унижений, для
него покаяние было победой. Они расстались спокойно. Евпраксия вернулась
на Русь. Потом в раздражении Генрих сочинил какую-то обидную басню о своей
бывшей жене...
вернуться из Италии, как имперские князья-электоры выбрали нового
императора. Но другие князья-электоры сохранили верность Генриху. Империи
довелось воевать два года. Анти-император Рудольф Швабский был смертельно
ранен в схватке под Цейтцом, и его сторонники смирились. Германия
изменилась к Генриху Четвертому. Даже епископы и приоры, князья Церкви,
сочли за благо платить пошлины императору, а не папе. Деньги, оставшись в
Германии, опустятся к земледельцу, к ремесленнику, чтобы опять подняться
вверх, к сюзерену через руки сеньоров, насыщая на пути всех. Иноземный
сюзерен папа раздает чужим германские деньги.
епископы не сдались. Съехавшись на собор, они объявили Григория Седьмого
низложенным и выбрали нового папу, Климента Третьего. Так слова клятв и
договоров Каноссы, искренние в свои дни, облетели, подобно осенним
листьям. Но те дают живительный перегной, слова же, к счастью, истлевают
невидимо, иначе их хрупкие ворохи, вытеснив воду морей и океанов, создали
бы новый всемирный потоп.
империю. На третий год они потерпели решительную неудачу: дело папы
Григория Седьмого рушилось здесь так же, как и в Германии. Греки заключили
союз с Генрихом Четвертым, дали ему денег. Император вступил в Италию,
дошел до норманской Апулии и повернул на Рим. Папа Григорий заперся в
замке святого Ангела, а папа Климент Третий короновал Генриха в древней
базилике, где находится гробница апостола Петра.
сюзерена Григория. Генрих Четвертый отошел к северу. Гискар штурмом взял
Рим. Вечный Город был разграблен и сожжен, как при вандалах, при Аларихе,
как в годы Юстиниана Первого.
твердынь замка Ангела на буйный, ненавидящий его Рим, который праздновал
торжество императора Генриха и антипапы Климента.
Березин Федор
Березин Федор
Доставалов Александр
Сапковский Анджей
Никитин Юрий
Березин Федор