суровые глаза.
Субэдэй-багатуром и Джучи поскакали в ту сторону, откуда, как донесли
дозорные, двигалось неизвестное войско. Судуй заседлал своего мерина и
поехал догонять Джучи. Все поднялись на одинокую сопку, на которой
толпились дозорные. По всхолмленной степи неторопливой рысью шли тысячи
всадников. Над ними полоскались широкие полотнища знамен. Чужих воинов
было в два раза больше. Субэдэй-багатур повертел головой, озирая
местность, стал говорить нойонам, где кто должен построиться. Он был
спокоен, говорил коротко, четко. Этому человеку был неведом страх...
эти люди,- сказал Джучи.- Позволь мне поехать навстречу.
другими?..
сказал:
спине Судуя. Вражеские всадники с пышными бородами, носатые, с
накрученными на голову кусками материи, расступились, давая дорогу. Они
рысью промчались в глубь войска, остановились перед человеком в богатой
одежде. Он сидел на белом коне, уперев ноги в красных сапожках в
серебряные стремена, равнодушно смотрел на Джучи и Судуя.
пришлось повторить свой вопрос. Человек на белом коне пошевелился,
надменно сказал:
коней назад.
звучал резко, сердито. Судуй, предостерегая его, толкнул ногой, и он стал
говорить спокойнее.
добычу и пленных. Зачем нам множить число убитых? Ради чего падет на землю
кровь ваших и наших воинов?
натянул поводья.
встретил.
свист они промчались ... сквозь строй воинов, возвратились к своим. Джучи
ничего не сказал Субэдэй-багатуру, безнадежно махнул рукой.
до вечера, и нельзя было сказать, на чьей стороне перевес. Ночью по
приказу Субэдэй-багатура воины разложили огни, сами бесшумно снялись и
ушли.
Уду, они плыли, покачиваясь на мелкой волне, кружась в водоворотах, вниз,
к Селенге, по ней дальше, к Байкалу. На берегу под темнохвойной елью горел
огонь. Возле него снимал с кабарги шкуру Чиледу. Ветер крутил дым, и
Чиледу жмурил глаза, отворачивался. Время от времени он посматривал в ту
сторону, где пасся расседланный конь. Сняв шкуру, бросил ее на траву,
отрезал кусок мяса, кинул на угли.
поднималось из земли и сияло холодноватым немеркнущим светом, рождая в
душе тихое удивление. Чиледу все больше любил леса своих предков. В них
человек никогда не бывает одинок, он может говорить с соснами, елями,
березами. Они отзовутся шелестом ветвей, трепетом клочьев отставшей коры.
В степи человек, если он один,- он один. А тут кругом друзья. Деревья
заслоняют человека от холодного ветра, от глаз людей... Правда, Чиледу
бояться за свою жизнь нечего. Она прожита. Все, что у него можно было
отнять, люди давно отняли. Осталась маленькая радость - одиноко бродить по
лесам, спать на земле под баюкающий шум друзей-деревьев и потрескивание
сушняка в огне. И ничего иного ему не надо. Ему бы и умереть хотелось
среди деревьев... Пусть его последний вздох сольется с шелестом ветвей,
пронесется над страдающей землей, и, может быть, дрогнет чья-то
ожесточенная душа, смягчится чье-то зачерствелое сердце...
в траве, намокали, тонули и плыли дальше по песчаному дну. Чиледу подумал,
что все люди как эти листья. Несет, кружит их река жизни. Одни прыгают на
гребне волны, другие катятся по дну. Но конец у всех один...
хорошая пора в жизни хори-туматов - охота. Они будут бить коз, изюбров,
лосей, добывать белку, соболя, колонка, рысь... Только бы все обошлось и в
этом году. С той поры, как хори-туматы побили воинов сына Есугея, Чиледу
каждое лето ждал возмездия. Он был уверен, что хан ничего не забудет и не
простит. Но время шло, на хори-туматов никто не нападал. Потом узнал, что
сын Есугея ушел воевать Алтан-хана. Эта весть поразила Чиледу. С тех пор
как он помнит себя, о стране Алтан-хана все говорили со страхом и
уважением, ни один из владетелей не мог и помыслить о единоборстве, а вот
сын Есугея дерзнул... Для хори-туматов это счастье. Если Тэмуджина
растреплет Алтан-хан, ему будет не до хори-туматов. Если Тэмуджин осилит
Алтан-хана, добыча будет так велика, что бедные жилища хори-туматов
перестанут его прельщать.
проговорил вслух:
сила.
вождем племени. Чиледу отказался. Он не из тех, кто может править другими.
Но его советами Ботохой-Толстая не пренебрегает и сейчас. Гибель
Дайдухул-Сохора ожесточила ее, она возненавидела всех иноплеменников.
Когда пришел Хорчи набирать себе тридцать жен, Ботохой-Толстая хотела его
убить. <Ничтожному говоруну нужно тридцать жен. А у меня был один муж, и
того отняли!> Чиледу едва ее уговорил. А позднее, когда стало известно,
что хан ушел в Китай, Чиледу упросил ее отпустить и Хорчи, и пленных
воинов хана. Пусть идут в свои степи, к своим семьям. Насилие никому не
приносит счастья.
заварил листья брусники. Терпкий, горьковатый навар согрел нутро. Теперь
можно и вздремнуть. Чиледу постлал под бок седельный войлок, прилег. От
огня шло сухое тепло. Успокоительно поскрипывала ель. Человеку нужно
немножко пищи, немножко тепла - и все. Что же его заставляет мучить себя и
мучить других? Или надо потерять все, как потерял он, Чиледу, чтобы
удовольствоваться тем немногим, что доступно каждому?
над потными спинами волов и тоскующую, как бы рвущуюся сквозь рыдания
песню Оэлун. Песню оборвало ржание коня. Едет рыжий Есугей. Но теперь-то
он знает, что надо с ним сделать. Его надо убить. Тогда все будет иначе.
Конь ржал, и ему откликнулись другие. Надо успеть. Чиледу рванулся. И сон
ушел от него.
Издали, с верховьев реки, доносилось ответное ржание. Хори-туматов там как
будто не должно быть... Чиледу пошел к коню. На другом берегу за кустами
черемухи промелькнули всадники. Он хотел их окликнуть, но что-то его
остановило. Вгляделся. Всадники показались вновь. Они ехали оглядываясь.
На голове у них были железные шлемы. Чужие. Воины.
в лес. Только бы не заметили. Только бы успеть предупредить.
Бросились через реку, закричали. Он вскочил на коня, оглянулся. Из леса на
берег Уды выскакивали новые всадники. Сколько .же их-тысяча, две, три?
Стрела просвистела над его головой, ударилась впереди в сосну, отщепив от
ствола кусок коры. Лошадь прянула в сторону. Вторая стрела ударила ей в
бок, Чиледу соскочил на землю, побежал в гору, сквозь прозрачный березняк.
лицом в опавшие листья.
подкладывали в огонь дрова, разрезали на куски мясо кабарги. Над ним
наклонился пожилой воин.
увидел Хорчи. Тот приблизился к Чиледу, круглое лицо расплылось в