Чтение 78–й страницы книги ~Тени в раю~

Я выключил электрическую плитку и помешал гуляш. Затем осторожно выложил
его на тарелки, а подгоревшую кастрюлю поставил на окно.

- Через минуту запах улетучится, - сказал я. - Гуляш нисколько не
пострадал.

- Гуляш нисколько не пострадал, - повторила Наташа, не пошевельнувшись. -
Что ты хочешь, проклятый обыватель, делать со спасенным гуляшом? Я должна
встать? [384]

- Ничего, просто хочу предложить тебе сигарету и рюмку водки. Но ты
можешь и отказаться.

- Нет, я не откажусь, - ответила Наташа, немного помолчав. - Откуда у
тебя эти абажуры? Привез из Голливуда?

- Они были здесь.

- Эти абажуры принадлежали женщине. Они мексиканские.

- Возможно, женщину звали Лиза Теруэль. Она выехала отсюда.

- Странная женщина - выезжает и бросает такие прелестные абажуры, -
сонным голосом сказала Наташа.

- Иногда бросают и нечто большее, Наташа.

- Да. Если гонится полиция. - Она приподнялась. - Не знаю почему, но я
вдруг страшно проголодалась.

- Я так и думал. Я тоже.

- Вот удивительно. Кстати, мне не нравится, когда ты что-нибудь знаешь
наперед.

Я подал ей тарелку.

- Послушай, Роберт, - заговорила Наташа, - когда ты сказал, что идешь в
эту "гуляшную" семью, я тебе не поверила, но ты действительно там был.

- Я стараюсь лгать как можно меньше. Так значительно удобнее.

- То-то и оно. Я, например, не стала бы никогда говорить, что не
обманываю тебя.

- Обман. Какое своеобразное слово!

- Почему?

- У этого слова две ложные посылки. Странно, что оно так долго
просуществовало на свете. Оно - как предмет между двумя зеркалами.

- Да?

- Разумеется. Трудно себе представить, чтобы искажали оба зеркала сразу.
Кто имеет право употреблять слово "обман"? Если ты спишь с другим, ты
обманываешь себя, а не меня.

Наташа перестала жевать.

- Это все так просто, да?

- Да. Если бы это был действительно обман, ты не сумела бы меня обмануть.
Один обман автоматически [385] исключает другой. Нельзя двумя ключами
одновременно открывать один и тот же замок.

Она бросила в меня огурец с налипшим на него укропом. Я поймал его.

- Укроп в этой стране очень редкая вещь, - заметил я. - Бросаться им
нельзя.

- Но нельзя и пытаться открывать им замки!

- По-моему, мы немножко рехнулись, правда?

- Не знаю. Неужели все должно иметь свое название, окаянный ты немец! Да
еще немец без гражданства. Я засмеялся.

- У меня ужасное ощущение, Наташа, что я тебя люблю. А мы столько
положили сил, чтобы этого избежать.

- Ты так думаешь? - Она вдруг как-то странно на меня посмотрела. - Это
ничего не меняет, Роберт. Я тебя действительно обманывала.

- Это ничего не меняет, Наташа, - ответил я. - И все же я боюсь, что
люблю тебя. И одно никак не связано с другим. Это как ветер и вода, они
движут друг друга, но каждый остается самим собой.

- Я этого не понимаю.

- Я тоже. Но так ли уж важно всегда все понимать, ты, женщина со всеми
правами гражданства?

Но я не верил тому, что она мне сказала. Даже если в этом была хоть
какая-то толика правды, в тот момент мне было все равно. Наташа здесь,
рядом, а все прочее - для людей с устроенным будущим.

XXX

Египетскую кошку я продал одному голландцу. В тот день, получив чек, я
пригласил Кана к "Соседу".

- Вы что, так разбогатели? - спросил он.

- Просто я пытаюсь следовать античным образцам, - ответил я. - Древние
проливали немного вина на землю прежде чем выпить его, принося тем самым
жертву Богам. По той же причине я иду в хороший ресторан. Чтобы не изменить
своему принципу, мы разопьем бутылку "Шваль блан". Это вино еще есть у
"Соседа". Ну, как? [386]

- Согласен. Тогда последний глоток мы выльем на тарелку, чтобы не
прогневить богов.

У "Соседа" было полно народу. В военное время в ресторанах часто негде
яблоку упасть. Каждый торопится еще что-то взять от жизни, тем более
находясь вне опасности. Деньги тогда тратятся легче. Можно подумать, что
будущее в мирное время бывает более надежным.

Кан покачал головой.

- Сегодня от меня толку мало, Росс. Кармен написала мне письмо.
Наконец-то собралась! Она считает, что нам лучше расстаться. По-дружески.
Мы, мол, не понимаем друг друга. И мне ведено не писать ей больше. У нее
есть кто-нибудь?

Я озадаченно посмотрел на него. Видимо, его глубоко задела эта история.

- Я ничего такого не заметил, - ответил я. - Она живет довольно скромно в
Вествуде, среди кур и собак, души не чает в своей хозяйке. Я видел ее
несколько раз. Она довольна, что ничего не делает. Не думаю, чтобы у нее
кто-нибудь завелся.

- Как бы вы поступили на моем месте. Росс? Поехали бы туда? Привезли бы
ее назад? А согласилась бы она уехать?

- Не думаю.

- Я тоже. Так что же мне делать?

- Ждать. И ничего больше. Ни в коем случае не писать. Может быть, она
сама вернется.

- Вы в это верите?

- Нет, - сказал я. - А вас это так волнует?

Некоторое время он молчал.

- Это не должно было бы вовсе меня волновать. Совершенно не должно. Было
легкое увлечение, а потом вдруг разом все изменилось. Знаете, почему?

- Потому что она решила уехать. А почему же еще? На его лице появилась
меланхолическая улыбка.

- Просто, не правда ли? Но когда такое случается, смириться очень трудно.

Я подумал о Наташе. Почти то же самое чуть не случилось и у меня с ней -
и, может, уже случилось? [387]

Я гнал от себя эту мысль, размышляя о том, что же посоветовать Кану. Все
это как-то не сочеталось с ним. Ни Кармен, ни эта ситуация, ни его
меланхолия. Одно не вязалось с другим и потому было чревато опасностью. Если
бы такое случилось с наделенным бурной фантазией поэтом, это было бы смешно,
но понятно. В случае же с Каном все было непонятно. Видимо, этот контраст
трагической красоты и флегматичной души был для него своего рода
интеллектуальной забавой, в которой он искал прибежища. И то, что он
серьезно воспринял историю с Кармен, являлось роковым признаком его
собственного крушения.

Он поднял бокал.

- Как мало мы можем сказать о женщинах, когда счастливы, не правда ли? И
как много, когда несчастны.

- Это правда. Вы считаете, что могли бы быть счастливы с Кармен?

- А вы думаете, что мы не подходим друг другу? Это так. Однако с людьми,
которые подходят друг другу, расстаться просто. Это как кастрюля с притертой
крышкой. Такое сочетание можно нарушить совершенно безболезненно. Но если
они не подходят и нужно брать в руки молоток, чтобы подогнать крышку к
кастрюле, то легко что-нибудь сломать, когда попытаешься снова отделить их
друг от друга.

- Это только слова, - сказал я. - Все в этих рассуждениях не так. Любую
ситуацию можно вывернуть наизнанку.

Кан с трудом сдержался.

- И жизнь тоже. Забудем Кармен. Я, наверное, просто устал. Война подходит
к концу, Роберт.

- Поэтому вы и устали?

- Нет. Но что будет дальше? Вам известно, что вы будете делать потом?

- Разве кто-нибудь может точно ответить на такой вопрос? Пока трудно даже
представить себе, что война может кончиться. Так же, как я не могу
представить себе, чем буду заниматься после войны.

- Вы думаете остаться здесь?

- Мне не хотелось бы говорить об этом сегодня. [388]

- Вот видите! А я постоянно думаю об этом. Тогда для эмигрантов наступит
миг отрезвления. Последней опорой для них была учиненная над ними
несправедливость. И вдруг этой опоры больше нет. И можно вернуться. А зачем?
Куда? И кому мы вообще нужны? Нам нет пути назад.

- Многие останутся здесь.

Он с досадой махнул рукой.

- Я имею в виду людей надломленных, а не ловких дельцов.

- А я имею в виду всех, - возразил я, - в том числе и дельцов.

Кан улыбнулся.

- Ваше здоровье, Роберт. Сегодня я болтаю сущий вздор. Хорошо, что вы
здесь. Радиоприемники - хорошие ораторы, но зато какие плохие слушатели! Вы
можете себе представить, что я буду доживать век в качестве агента по сбыту
радиоаппаратуры?