Чтение 78–й страницы книги ~Атаульф~

бежала.

Оптила слушал, отцом своим гордясь: сколь складно говорит.

Брустьо, Хильдефрида и Фаухо на Ильдихо презрительные взоры метали.
Хотя ни Брустьо, ни Хильдефрида за своими мужьями в погребальный костер
не пошли.

У всех взрослых мужчин были горящие факелы в руках. Нам с Гизульфом
факелов не дали, потому что мы еще малы.

Гизульф, брат мой, с Хродомера глаз горящих не сводил. На Тарасмунда
стал Гизульф похож. И на Ульфа одновременно - тревогой.

Лиутпранд вздыхал горестно, брюхом могучим колыхаясь, и шептал что-то
себе в бороду, видимо, Хродомеру вторя.

Гизела, мать моя, рядом с отцом стояла, речам почти не внимая, и
только слезы по ее лицу бежали. Она Ахму оплакивала, о котором прочие и
позабыли.

А Ильдихо где-то за спинами терлась, тише воды ниже травы была, так
что и не слыхать обычно голосистую наложницу дедову. Пива наварила и
притихла, голову в плечи втянула. На щеках у нее два красных пятна - дя-
дя Агигульф отходил, ибо прогневался за то, что она вслед за дедом в
погребальный костер идти отказалась.

Тарасмунд, правда, за Ильдихо вступился, сказав, что страву по древ-
нему обычаю по сыну своему, воспитанному в вере Бога Единого, еще стер-
пит, но кровавых человеческих жертв не допустит и лучше убьет кого-ни-
будь, кто настаивать вздумает.

Сестры наши, Сванхильда с Галесвинтой, попритихли немного, но любо-
пытство их снедало. Глазами так и стреляли, мудрым речам через пень-ко-
лоду внимали.

Справа от Ульфа вандалы стояли, а слева - Од-пастух. Мрачен был, как
и сам Ульф.

Все село здесь было. Все пришли проститься с Рагнарисом, никто дома
не остался, кроме некоторых рабов.

Фрумо брюхатая - и та была, возле отца своего Агигульфа сидела. Улы-
балась блаженно и живот свой оглаживала да приговаривала:

- Ишь ты! В самой середке лежит! В самой середке!

Агигульф-сосед же несчастный вид имел и на дочь свою безумную старал-
ся не глядеть.

Слушали Хродомера воины - румяный Аргасп, всегда веселый Валамир, ко-
торый сейчас был ох как невесел, дылда Теодегаст, который стоял суту-
лясь, будто гору ему на плечи навалили; Гизарна, лень свою позабывший.
Хоть и не был дедушка Рагнарис военным вождем, но как с вождем воины с
ним прощались.

Одвульф в дареных матерью нашей Гизелой штанах стоял, рыдая и поми-
нутно крестясь. Я приметил, что Гизарна на Одвульфа кровожадно погляды-
вает и странно пальцами шевелит - руки, видать, чесались Одвульфа
вздуть. Я не понял, за что Гизарна так на Одвульфа взъелся, но странное
дело! - мне тоже почему-то хотелось, чтобы он Одвульфа побил.

Годья Винитар тоже здесь был. Он Ахму отпел в храме Бога Единого, и
кто хотел, те на том пении были, в том числе и многие из числа поклоняю-
щихся старым богам. Теперь же, сельчан уважая, слушал Винитар, как гово-
рит о Рагнарисе Хродомер. Впервые видел я, что наш годья Винитар - воин
и что обличьем он ничем не отличается от Тарасмунда или Ульфа.

Когда дед жив был, мы всякую трапезу собирались вместе. Дед точно ко-
рень нашего рода был. А сейчас, видя, сколько людей на дедову последнюю
трапезу пришло, понял я вдруг, что больше нам уже так не собраться. И
много чужих лиц среди своих. Вон и вандалы, и Филимер (хоть и брат он
нам, а все же не совсем родной). И Ульф будто не родной стал. И Винитар,
которого на наших трапезах прежде никогда не бывало. А Ахма-дурачок,
последний в роду - тот наравне с дедом лежит и почести ему отдают.

Да и собирались мы прежде под кровлей нашего дома. А теперь собрались
под открытым небом, а дом наш - за рекой. И село все за рекой, стоит
открытое, будто голое, беззащитное без людей. Как будто не дедушка Раг-
нарис, а село умерло.

От этих мыслей страшно мне стало.

...Аларих и Арбр отныне сотрапезники его. Река отделяет его от преж-
него дома, в который не войти Рагнарису ныне. Никогда отныне Рагнарису
реку сию не перейти. Могучим воином был Рагнарис; тяжким горбом на спину
земли курган его ляжет.

Так говорил Хродомер. От слов его еще страшнее становилось, ибо не
было правды в этих словах, и даже я понимал это.

Не быть Рагнарису с Аларихом и Арбром. Умер своей смертью и в
Вальхаллу ему не войти, уделом ему будет темный хель. Те, кто веровал в
старых богов, знали это.

Мы же, кто верует в Бога Единого, понимали, что геенна огненная де-
душку нашего Рагнариса ждет, если он в последний момент захочет Вотана
променять на Бога Единого. Куда ни пойди, везде ему плохо на том свете.

А коли так, то непременно начнет дедушка Рагнарис возвращаться домой.

Есть одно верное средство против таких буйных воинов, которым в моги-
ле не лежится, и всегда так поступали, коли в покойнике не уверены (дядя
Агигульф рассказывал, да и сам дедушка): отрезают ему голову и прячут
куда-нибудь. А то в ноги положат, дабы запутать покойного, с толку его
сбить, обездвижить.

И понимал я умом, что именно так следовало бы от мертвого дедушки
обезопаситься.

Но с души воротило от такого. Хотя мы веруем в Бога Единого, так что,
может быть, нам можно обойтись без этого. Да и у кого рука поднялась бы?
У Тарасмунда сына его? У Ульфа? У Хродомера? Нет, не хотелось мне этого.
И никому не хотелось.

А потом подумал я: ну и пусть бы дедушка возвращался! С Арбром дружил
же дедушка Рагнарис, хотя Арбр был много лет как мертв. Так и мы с де-
душкой дружить будем. И от этой мысли даже повеселел я.

После и другой мыслью себя утешил. Годья говорит, что Ахма наш праве-
ден был. Может быть, Ахма на том свете за деда словечко замолвит, так
что когда дойдут они вдвоем до перекрестка, где расходиться им - одному
в хель, другому в рай - утянет Ахма за собой и деда. Жаль только, что
говорить Ахма был не красен, ангелы могут и не понять.

Но кто ему, праведнику, слово поперек скажет? Коли захотел праведник
деда-язычника с собой в рай взять, значит, так тому и быть. А уж реветь,
глазами моргать и слюни распускать Ахма всегда был горазд.

Только вот захочет ли Ахма за деда слово замолвить? Дед-то в капище
Ахму-дурачка снести грозился...

Я решил, что после у годьи про то спрошу. Годья должен точно все
знать.

Эти мысли в голове у меня вертелись, пока годья Винитар говорил.
Годья после Хродомера говорить взялся.

Очень утешительно годья говорил. Верующие в Бога Единого, сказал
годья, любят в близком своем человеке не тело его, а душу. И когда уми-
рает близкий тот человек, то теряют они его тело, но не теряют души, ибо
душа бессмертна и всегда пребудет с теми, кого любит. Поэтому вообще не
следует горевать по умершим. И если мы и горюем, то только лишь от сла-
бости своей телесной и по неразумию.

Мне было немного стыдно, потому что в Ахме-дурачке я не любил ни те-
ла, ни души. А вот в дедушке все мне было любо.

Умирает ли душа у тех, кто не веровал в Бога Единого? Я решил не
спрашивать про это у годьи, потому что боялся, не сказал бы он: умирает.

Дрова для погребального костра еще со вчерашнего дня возили. Знатный
был костер, сам как курган, такой огромный. Дед с Ахмой рядком на костре
том лежали, первый в роду и последний в роду. И видно было, что дед с
Ахмой одного роста - а мне-то всегда чудилось, что Ахма-дурачок на голо-
ву ниже, чем дедушка Рагнарис.

Дедушка Рагнарс был в своей лучшей одежде и в шлеме своем рогатом.
Слева от дедушки меч обнаженный лежал, много крови вражьей испивший.
Справа же ножны от меча лежали и дедушкино копье.

На красивом поясе с большой пряжкой был у дедушки кинжал. Я ему свой
кинжал отдал, тот, что у чужака взял, дядей Агигульфом убитого. Я был
горд, что дедушка возьмет с собой мой кинжал.

В ногах щит поставили, Арбром погрызенный, и рядом - самого Арбра,
чтобы дедушке не скучно было. Арбр был полон темного ильдихиного пива.
Хорошо бы, думал я, дедушка с Арбром встретились и пива этого вместе ис-
пили. То-то посмеялись бы отменной шутке, которую дедушка Рагнарис отмо-
чил!

Еще коня хотели дедушке на костер положить. Но тут уж Ульф вмешался и
не позволил. Ульф сказал:

- Что наложницу хотите вслед за отцом отправить, то ваше дело, и у
меня об этой Ильдихо голова не болит. А вот коня не дам. Кони нам сейчас
очень нужны будут.

Я видел, когда Ульф эти слова говорил, что отец мой Тарасмунд на него
очень злится.

Еще дедушке его драгоценный коготь дракона на шею повесили.

У Ахмы-дурачка крест на шее был (он его всегда носил, и я раз видел,
как они с Фрумо этот крест целовали, то он поцелует, то она).

Фрумо, видя, как дедушку Рагнариса обряжают (на Ахму-то мало внимания
обращали, ибо невеликая то была потеря), захотела сама мужа своего обря-
дить, чтобы не хуже Рагнариса он был. Женщины сперва дурочку одноглазую
к телам не подпускали, но Фрумо вой подняла, глаза выпучила, вот-вот
разродится. Отец наш Тарасмунд и велел женщинам Фрумо подпустить.

Фрумо сразу успокоилась, как только поняла, что по ней все будет.
Сняла с себя серебряные серьги (ей отец ее, Агигульф-сосед из похода
привез, давно еще, когда не была она такой полоумной) и Ахме на грудь их
положила.