колыхание его повешенного рядом на крючке пиджака. Оконная штора на шесть
дюймов не доходила до низу; под ней оставалось молочно-белое пятно, по
которому пробегали желтые полосы света, назойливо-яркие в шумной темноте
его маленькой камеры. Он дрожал от страха. Как ни старался он честно
отдыхать, предчувствия снова и снова сжимали его стальным обручем. Когда
поезд останавливался между станциями и от паровоза доносился
вопросительный, тревожный свисток, Мартин цепенел в уверенности, что
случилось что-то скверное: провалился мост, впереди поезд и, может быть,
другой уже налетает сзади и вот-вот врежется в них со скоростью
шестидесяти миль в час...
случилось, потому что ему рисовалась не одна катастрофа, а шесть сразу с
полным ассортиментом несчастий... Колесо, что прямо под ним, оно, конечно,
не должно так сильно стучать, - почему тот тип с молотком, проклятый, не
заметил этого на последней большой остановке? Колесо под ним разлетается,
вагон кренится, падает, его волочит на боку... Столкновение, грохот, вагон
мгновенно превращается в омерзительное месиво, сам он, Мартин, стиснут
полками, вклинившимися одна в другую. Визги, смерть, стоны, ползущее
пламя... Вагон опрокидывается, летит с насыпи в реку; сам он старается
вылезть в окно, вода уже просочилась, охватывает тело... Он стоит у
искалеченного вагона, раздумывая, остаться ли в стороне, оберегать только
свою священную работу или идти назад спасать людей и самому погибнуть.
потянулся зажечь над полкой лампу, но не нашел выключателя. В волнении он
выхватил коробок из кармана пальто, чиркнул спичкой, включил свет. Он
увидел себя под простыней отраженным в полированном дереве верхней полки -
точно труп в гробу. Торопливо выполз он в брюках и пальто поверх сорочки
(он как-то не осмеливался выказать столько доверия к поезду, чтобы надеть
пижаму) и зашагал босыми брезгливыми ногами в курительное отделение.
шеренгу башмаков.
сиденье и детально изучал медный умывальный таз. Он чувствовал, что
проводник глядит осуждающе, но утешался, рассчитав, что тот должен делать
этот путь три раза в неделю, десятки тысяч миль в год, - и, очевидно, до
сих пор не убился, значит есть некоторый шанс дожить до утра.
спокойствием проводника, не начал сам смеяться над воображаемыми
катастрофами. Он сонно поплелся на свое место.
рассвета.
или в стогах соломы и вернулся (но днем!) с достаточным запасом энергии,
чтобы продержаться до того времени, когда его опыты из одуряющего триумфа
превратятся в здоровую и занимательную повседневную работу.
персонала зародились кое-какие подозрения. Многие стали намекать Мартину,
что ему может понадобиться их помощь. Он всех избегал. Он не желал
оказаться втянутым ни в одну из конкурирующих фракций, хоть иногда и
скучал по Терри Уикету, все еще сражавшемуся во Франции, по Терри Уикету и
его грубому требованию честности.
россыпи, - неизвестно.
развелось генералов, и вот уже две недели он не находил Идеи, которая
могла бы внести переворот хотя бы в небольшой уголок мира. Однажды утром
он ворвался к Мартину - бакенбарды на щеках, как живые, - и начал его
упрекать:
спрашивал доктора Готлиба, но он отнекивается: говорит, что вы хотите
сперва удостовериться. Я должен об этом знать, и не только потому, что я с
самым дружественным интересом отношусь к вашей работе, но и потому, что я,
как-никак, ваш директор!
он не видел возможности отказать. Он принес свои записи и срезы агара с
плешинками на месте разрушенных бацилл. Табз ахнул, схватился за
бакенбарды, с минуту внушительно помолчал, потом укоризненно воскликнул:
заболевание у бактерий - и вы утаили это от меня? Мой милый мальчик, мне
кажется, вы сами не совсем понимаете, что вы напали на чудесный способ
истребления патогенных бактерий... И вы от меня скрываете!..
цель нашего института - побеждать болезни, а не вести аккуратные научные
записи! Возможно, что вы напали на одно из тех открытий, которые делают
эпоху; это то, к чему мы всегда стремились - мистер Мак-Герк и я... Если
ваши выводы подтвердятся... Я спрошу мнение доктора Готлиба.
день он вызвал Мартина в свой кабинет, опять жал ему руку, сказал Перл
Робинс, что знакомство с доктором Эроусмитом для них - большая честь,
потом повел его на вершину горы и показал ему все царства мира:
ведете работу, но вам недостает широты кругозора, вы забываете о насущных
нуждах человечества. Институт организован на самых гибких началах. У нас
нет разграниченных отделов, а есть просто ячейки, образуемые вокруг
исключительных людей, таких, как наш добрый друг Готлиб. Если новый
работник оказывается талантлив, мы спешим обеспечить ему все возможности,
а не оставляем его корпеть над индивидуальной работой. Я самым тщательным
образом обдумал ваши выводы, Мартин; переговорил о них с доктором Готлибом
- хоть он, должен я сказать, не совсем разделяет мой энтузиазм
относительно непосредственных практических результатов. И я решил
представить Совету попечителей план учреждения нового отдела
микроорганической патологии с вами во главе! У вас будет ассистент -
настоящий доктор философии с дипломом, - дополнительное помещение,
технические силы, и вы будете отчитываться непосредственно передо мною -
будете ежедневно докладывать о ходе работ не Готлибу, а мне. По моему
особому распоряжению вы будете освобождены от всякой военной работы, но
можете сохранить мундир и все такое. И оклад ваш, я полагаю - если мистер
Мак-Герк и остальные попечители утвердят мое предложение, - ваш оклад
повысят с пяти тысяч в год до десяти.
лифта. Она сейчас свободна. А кабинет в том же коридоре, напротив.
сидеть ночи напролет, надрываться, делая все самому. Вы должны только
обдумывать план и по возможности расширять работу, стараться охватить
возможно большее поле. Мы распространим ваш принцип на все! Десятки врачей
в больницах будут нам помогать, подтверждать наши выводы, расширять сферу
применения... Мы будем раз в неделю собирать совещания этих врачей и
помощников, под нашим с вами совместным председательством... Если бы такие
люди, как Пастер и Кох, располагали подобной системой, насколько шире был
бы _охват_ их работы! Продуктивное всеобщее _сотрудничество_ - вот
основной принцип сегодняшней науки. Время глупого, завистливого, идущего
ощупью индивидуального исследования миновало навсегда.
Мы совместно опубликуем наше открытие в печати! Мы весь мир заставим о нем
говорить! Знаете, я всю эту ночь не сомкнул глаз, размышляя о наших
великолепных возможностях! Через несколько месяцев мы, может быть,
научимся излечивать не только стафилококковые инфекции, но также и брюшной
тиф и дизентерию! Как ваш коллега, Мартин, я не допускаю и мысли о том,
чтобы урывать долю той великой чести, которую вы всецело заслужили, но я
должен сказать, что, если бы вы действовали в более тесном контакте со
мною, вы бы уже давно пришли в своей работе к практическим доказательствам
и результатам.
отдела, ассистентов, рукоплескающего мира... и десяти тысяч в год. Но ему
казалось, что у него отняли его работу, отняли его "я"; он больше не будет
Мартином и учеником Готлиба, нет, он станет человеком скучного веселья,
доктором Эроусмитом, Главою отделения микроорганической патологии, который
должен ходить в крахмальном воротничке и произносить речи и никогда не
чертыхаться.
в пробирке: может быть, он не сыграет большой роли в лечении болезней?
Надо узнать, узнать!
открытии и о своих замечательных планах касательно вас. Я рад поздравить
вас от всего сердца и приветствовать, как сотоварища, руководителя
отделом... И вы так молоды... вам ведь только тридцать четыре, да, не
правда ли? Какое блистательное будущее! Подумайте, Мартин (майор Холаберд
отбросил свое достоинство и сел верхом на стул), подумайте, что вас ждет
впереди! Если из вашей работы в самом деле получится толк, почестей на вас
посыплется без конца, счастливец вы этакий! Избрание в научные общества,
Семенова Мария
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Емилина Ника