мешать. Пойду спать, здесь есть комнатенка рядом. Можешь лечь на диван.
внезапно толкнувшейся в сознании четкой и острой, как лезвие, мысли:
случилось что-то! - и в первую секунду не сообразил, где он находится.
проступающей раме окна, несло холодом, - и он понял, где он и зачем
приехал. Лежал на диване и был одет - не помнил, как прилег здесь, весь
закоченел от дующего стужей окна, одеревенело плечо от неудобного лежания.
Печь, видимо, давно погасла - одинокий уголек неподвижно тлел там, краснея
в поддувале.
будто глухо, с перерывами кашлял кто-то под полом, - и вдруг
продолжительный звонок донесся снизу, замер в глубинах дома и вновь
настойчиво прорезался на первом этаже бьющимся непрерывным звоном.
прислушиваясь, было два часа ночи. "Кто это? Звонят? Михеев?"
тарелки на столе. Забелела газета на полу; неверный свет странно оголял
комнату, делая ее заброшенной, мертвой...
лежал на диване, напрягая слух, стиснув в кулаке спичечный коробок. Ему
послышались людские голоса, возникшие шаги под окнами, и снова
продолжительный звонок забился в его ушах.
спуститься по лестнице, пройти мимо забитых: комнат первого этажа к
тамбуру. Но он не мог сдвинуться с места, встать - что-то инстинктивно
остановило его, подсказывало; что это не Михеев, это не мог быть Михеев,
что там внизу, за дверями, было иное, и страх морозным холодом пополз по
затылку, туго стянул кожу на щеках - отдавались удары крови в голове.
наждаком. И хлипко, ветхо скрипела лестница, приближались снизу осторожные
твердые шаги, качали ее...
темноту, ожидая - распахнется дверь, войдет Акимов, зажжет свет. Но дверь
на лестницу сливалась со стеной, никто не входил. Только скрипели шаги по
ступеням.
звуки за стеной, приглушенный храп - Акимов спал в соседней комнате. "Не
может быть! Что же это?"
лицо дуло пахнущим морозцем сквозняком, дверь, чудилось, приоткрылась -
кто-то в потемках бесшумно входил в комнату с площадки, шурша одеждой.
коробка спички, ломая их, будто несвоими пальцами.
стол, бутылки на нем, диван... Дверь на лестницу была открыта. Она была
широко распахнута в провал лестницы.
воротник свитера, давивший шею, - жаркий и липкий пот окатил его.
мускулы.
сначала внятно булькнул звонок, затем задребезжал исступленно, непрерывно,
все нарастая; звонок раздавался на весь дом.
теперь точно сознавал, что он не ошибался.
облегченное, словно высушенное, тело. Натолкнувшись на зазвеневшие бутылки
в углу, ничего не видя, он хотел постучать в стену, за которой спал
Акимов, но что-то остановило его, и, задохнувшись от какой-то отчаянной
решимости, Константин на ощупь по стене выбрался на лестничную площадку и,
тут подождав немного, охрипшим голосом крикнул в темноту первого этажа:
раскачивались ветхие перила, он делал намеренно сильные шаги, спускаясь
все ниже.
толкнул ее плечом и, натыкаясь на бочки в тамбуре, еле нашел, отодвинул
железный засов в изо всей силы швырнул ногой входную дверь. Она
распахнулась - ветер рванул ее к стене тамбура.
крыльце, в несущихся токах ветра, мерзлого запаха снега и хвои, озирался
по сторонам, ослепленный темнотой ночи, чувствуя, как бешеными ударами
рвется из груди сердце.
бочки с капустной вонью, вбежал в дом; потом, хватаясь за расшатанные
перила, бросился по лестнице вверх, а в комнате не сразу нашел висевшую на
спинке стула куртку, надел шапку и после этого, переводя дыхание, услышал
какие-то звуки в коридоре. Приближались шаги. Рука со спичкой вползла в
комнату; ничего не понимающее, помятое лицо Акимова смотрело на
Константина поверх огонька, голос был заспан, звучал обыденно:
приехал?
выскочил, прыгая по ступеням крыльца, на снег, в навалившуюся на него
ветреную стужу. И торопливо пошел, побежал к калитке, угадывая ногами
скользкую тропку меж сугробов.
деревьев, резали разгоряченное и потное лицо Константина. Он бежал по
темным и заметенным улочкам поселка - наугад, к станции.
крышами блеснувшие огни на путях. - Что же это было со мной? Что?"
презрительное отвращение, что, казалось, все, что он мог уважать в себе,
было уничтожено ночью, и не было никакого смысла во всем, что он делал или
хотел сделать. В том, что он испытывал сейчас, как бы проступил в нем
второй человек, он ощущал его ненавистное движение внутри, его неудержимо,
до унижения срывающийся, перехваченный голос, его липкий пот...
пропадало солнце, он видел людей, которых называли "контуженными страхом",
- дико бегающие пустые глаза, сизая бледность или не сходящая болезненная
багровость лица, внезапный фальшивый смех, жадность к еде, старчески
трясущиеся руки, потерявшие силу, и отправление нужды прямо в траншее.
Такие не вызывали ни жалости, ни сочувствия. Это были живые мертвецы.
Таких убивало на второй день; их убивало потому, что они с животной
слепотой цеплялись за жизнь, потеряв способность жить.
трещавшими над заборами соснами, он во всех деталях вспоминал ночь на
Манежной площади, жалкое, опустошенное лицо Михеева в переулке возле
церкви, где они встретились, его визгливый голос: "Сам ответишь!" - и
всплывал в памяти томительный разговор в отделе кадров с Соловьевым, потом
человек с газетой возле стоянки такси на Пушкинской, приезд к Быкову - и,
сопротивляясь тому, что подсказывало сознание, вдруг впервые ясно
почувствовал взаимосвязь всего этого.
с ним, решить!.." - сказал он еще себе и сейчас же подумал об Асе, а
подумав о ней, представил ее лицо: он боялся его увидеть.
Храбрился перед этим Соловьевым, Перед Быковым, перед Михеевым... Ложь!
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Маркеев Олег
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Прозоров Александр