чем-нибудь мягком, потому что теперь, когда кончилась боль, оказалось, что
от твердых досок стола ломит все тело.
присылал мне записочки, - все спрашивал: как Павлик, на кого он похож? -
день, когда я ничего не чувствовала, кроме счастья отсутствия боли,
удивляясь в глубине души, что до сих пор и не ценила этого счастья. Потом
быстро пошли другие дни, когда уже невозможно было вообразить, что еще
совсем недавно у нас с Андреем не было этого мальчика, мгновенно
вцеплявшегося в меня так, что я начинала кричать, и нисколько не похожего на
кусок мяса, как почему-то говорят обидно о новорожденных детях.
температуру, то осматривали, - причем врачи почему-то были разные и разговор
всякий раз начинался снова. То облучали кварцем и делали уколы. То являлись
тетки с кастрюлями - сцеживать молоко, то мы сами с муками кормили детей.
Спать хотелось все десять дней, которые я провела в клинике, и потом еще
полгода, пока Павлика не стали прикармливать.
пропустить заседание московского Общества любителей естествознания, на
котором было решено дать бой Коровину и "коровницам", было невозможно. Это
был тот самый Коровин, который некогда прислал старому доктору высокомерный
иронический отзыв. Теперь он с такой же озлобленной иронией не пропускал
докладов молодых ученых.
намекнула, что в ее время "мать была матерью" и что "если не кормить, так
нечего и рожать", решено было, что к десяти часам я вернусь, накормлю
Павлика и уеду.
института должно было состояться заседание, было недалеко. После оттепели
подморозило, тонкий лед звенел на лужах под ногами, и Андрей подсмеивался,
что я надела шубу не потому, что холодно, а потому, что раз уж купила -
ничего не поделаешь, надо носить! Он сам был "тугой на холод", как однажды
сказала о нем сестра доктора Дроздова, и зимой ходил в кепке, без шарфа, в
осеннем пальто.
пальто в руках стояли знакомые: у меня было уже много знакомых в Москве.
Студент, работавший в рубакинской лаборатории, - его звали Виктором
Мерзляковым, поздоровался со мной и совсем по-мальчишески зажмурил один глаз
- очевидно, дал понять, что от него-то "коровинцам", во всяком случае,
нечего ждать пощады. Потом подошел и сам Рубакин - румяный, как ребенок, в
новом костюме, который делал его еще короче. Он спросил о Павлике. Он очень
интересовался им и все говорил, что присматривается к нашей семейной жизни с
"целью выяснить, как она развивается в естественнонаучных условиях".
и отвела глаза - мы были мало знакомы. Но что-то заставило меня снова
взглянуть на него, на чьи-то очень знакомые волосы и лоб, мелькнувшие за его
плечами...
потому что, разговаривая, мы двигались к гардеробу.
ей показалось смешным, что хорошенькая Машка Коломейцева, которая мечтала
лишь о счастливом замужестве, тоже оказалась в Москве.
к Лене.
вдруг осветившей ее бледное лицо с широко расставленными глазами.
задумываясь, и с особенным лихим видом поглядывала вокруг.
знает ее по моим рассказам.
прямой пробор мужчина, у которого была странная манера без всякой причины
внезапно и с ужасом открывать глаза, - читал свой доклад, мы с Леной
разговаривали. Я сказала, что к десяти часам непременно должна ненадолго
вернуться домой.
ли!
никому не мешая, - был виден весь зал с его крутыми, один над другим,
рядами, и Лена попросила меня рассказать ей о москвичах - она еще считала
себя ленинградкой.
листочки и уселся на стул неподалеку от кафедры с унылым, но вполне
удовлетворенным видом.
лабораториям и со всеми советуется. И сам советует. Очень хороший.
возвращался и, остро поглядывая вокруг, подсаживался то к Рубакину, то к
Никольскому.
обернулась. Это был Андрей.
видом, что я не могла удержаться от смеха. Лена с удивлением посмотрела нам
вслед.
лежавшим в кроватке. Незаметно было, что он ждал меня с нетерпением, если
только это чувство не выражалось в том, что он, энергично пыхтя, старался
засунуть в рот розовую пятку.
ясными глазками, в которых, когда я кормила его, постепенно устанавливалось
деловое, сосредоточенное выражение...
Акунин Борис
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Беляев Александр
Смит Кордвейнер
Шилова Юлия