достанется. Он уполз сюда, готовый, если его обнаружат враги, не уступить
без боя и последнего мига своей жизни. Володя сидел на корточках возле
раненого и смотрел в его лицо, исхудалое, почерневшее, но теперь уже не
казавшееся мальчику таким старым. Маленький разведчик подтянул к себе
котелок, смочил в воде уголок плащ-палатки и стал осторожно обтирать лоб
моряка. Матрос вдруг приоткрыл глаза, взор его налился мутным огнем, он
задергался, скрипнул зубами, выругался.
склонившись над самым лицом раненого.
беспомощное и ласковое вдруг проступило в его успокоившихся, глубоко
запавших глазах. Он узнал: - Пионер... Браточек...
попадал, когда наконец из старой штольни бесшумно поднялись к выходу
Важенин, Шустов, Корнилов и еще несколько партизан. Снаружи немцы уже
пускали осветительные ракеты, и тогда отверстие входа вдруг заполнялось
ядовито-зеленым светом, который медленно гас. Володя тихонько подал голос.
Через несколько минут партизаны, двигаясь в полной темноте, с величайшими
предосторожностями понесли на своих руках раненого моряка. Он то впадал в
беспамятство, то начинал судорожно биться и стонать, так что Шустову
приходилось зажимать ему рот рукой, иначе могли бы услышать фашисты.
слабый очень.
обнаружили в одной из штолен раненого советского моряка, который предпочел
смерть в одиночестве от голода и ран фашистскому плену.
помогала Нина Ковалева, стискивавшая зубы и жмурившая глаза, чтобы не
видеть чугунно-черных, распухших ног моряка, наши разведчики докладывали в
штабе обо всем, что они разузнали. Сведения, принесенные пионерами, были
чрезвычайно важны для партизан. Особенно заинтересовались командиры
сообщением Ланкина о готовящемся штурме каменоломен, а также сведениями о
немецкой ремонтной мастерской, которую заприметили разведчики.
рубаха комиссара, которую он время от времени трогал и расправлял пальцами
на груди, словно она ему была тесна. Фонарь, стоявший на белой тумбочке,
отгородили фанерой. Лицо Бондаренко почти растворялось во мраке.
Военфельдшерица Марина не хотела пускать Володю, но он зашептал: "Тетя
Марина, ну как же так... Я же его сам нашел, он же меня знает!.. " - и
Марина не могла противиться, только велела быть тише.
дорогих на свете. Тихо, стараясь не дышать, он склонился над раненым,
всматриваясь в его исхудалое, но теперь как будто посветлевшее лицо. И
вдруг он заметил, что раненый приоткрыл глаза и пристально смотрит на него.
затылок от подушки.
Спасибо... Это теперь я где? - Он силился подняться на подламывающихся
локтях. Взгляд его уперся в каменную стенку. Раненый закинул голову, увидел
над собой низкий каменный свод. И вдруг он опять забушевал: - Стой!..
Почему камень? - Он ударил кулаком в стенку. - Это зачем меня завалили?
Стой, гады!.. Я еще живой покуда...
- партизаны, вы у нас. Не бойтесь.
оттягивал на костлявой шее ворот рубахи, скрипя зубами, затравленно
озираясь. Потом горящий взор его опять остановился на Володе. Он на
мгновение закрыл глаза, покачнулся; слезы потекли по его серым щекам, а
когда глаза его снова открылись, взгляд был уже более ясным и успокоенным.
как собаке... Теперь если и помру, то честь по чести... По-человечески... А
где документы? - вдруг взволновался он, шаря вокруг.
пришел сам комиссар, сел на табурет рядом с койкой, поправил одеяло на
раненом.
Зачислить прошу... Как встану, так давайте направление на передовую... А
документы у вас? Комсомольский билет мой целый? На учет примете меня?
заснул.
последовал за ними.
ампутировать, то все равно... А в наших условиях - обреченное дело...
покачала. Володя подошел к ней, потянул за белый рукав халата:
помогает. Если надо - берите мою. Тетя Марина, может быть, его как-нибудь
все-таки можно вылечить? Неужели он столько мучился - и все зря?
Марина. Нину Ковалеву заменила ее подруга Надя Шульгина, прикорнувшая на
тюфячке в углу. А Володя все сидел на табуретке, прислушиваясь к каждому
стону Бондаренко, давал ему пить, мочил в ведре полотенце и прикладывал к
голове моряка; уговаривал лежать спокойно, когда тот начинал припадочно
биться на койке. И раненый прислушивался к голосу мальчика, приходил в
себя, искал его руку своей рукой, слабо пожимал:
партизан?
только, не знаю... На флот ушел. А мама в поселке наверху.
постучи, просил ведь, кажется! Да посильнее. Не слышу. Ведь прошу же!..
выше.
кончил я свое плавание... Выше колена уже на том свете. Скоро и с головой
туда.
раненого. Он отпрашивался несколько раз с работы - в этот день возводили
стенку в одной из верхних галерей, на угрожаемом участке, откуда, по
сведениям, полученным у Ланкина, ждали вторжения немцев. И весь вечер
провел Володя в санчасти. Он сидел на табуретке, качался от усталости и
один раз, заснув, чуть но свалился на пол. Наконец Нина Ковалева уговорила
его отдохнуть: сама села на табурет у койки, а Володя устроился на ее
тюфячке в углу. Он ни за что не хотел уходить к себе. Лежа на жиденькой
соломенной подстилке, Володя слышал сквозь дрему, как раненый говорил Нине:
этот - ох, видать, боевой... Потом он после долгого молчания вдруг сказал:
Ты-то еще наглядишься, сестренка... дружиночка...
койке, разорвал на себе рубаху, выкрикивал слова команды и проклятия. А к
вечеру затих, потом вдруг потянул на себя одеяло, подтащил его к самому
подбородку, стал дышать все реже, реже и совсем перестал...
белую тумбочку.
как, может быть, никогда в своей жизни не плакал. Он вообще редко плакал -
во всяком случае, никто не видел его уже много лет в слезах. А тут, как ни
уговаривала его Нина Ковалева, как ни гладил по плечу пришедший Корнилов,
он бился головой о соломенный тюфячок, который колол ему мокрое лицо.
Ничего не чувствовал Володя, кроме страшного, яростного горя, которое рвало
сердце и сотрясало все его маленькое напрягшееся тело.
заложенное глыбами ракушечника.
привязался за эти два трудных дня.
Помнишь, как он тебе вчера сказал?
оттуда видно.
ходом, который был известен одним мальчишкам, прошли в отдаленный уголок
каменоломен.
осторожно пробирается в темноте дальше. Потом до Нины и Володи донесся его
шепот: