той последней слабостью в лапах, когда уже не суметь вернуться.
Но и в полутьме подгулявшаЯ компаниЯ углядела ее под
забором: молодые люди погладили, а потом и взяли с
добрым словом собаку на руки. Однако тут же, меж собой
вдруг рассорившись, бранясь и матюкаясь, бросили ее. Но
бросили теперь на виду С посреди асфальта. Собака, не в
силах добратьсЯ до места, где можно честно сдохнуть,
умоляюще смотрела им вслед: зачем, мол, было трогать?..
Она заскулила, заныла, как только увидела меня:
признала! С обострившиесЯ ночью подземные (автономные)
биотоки подсказали собаке, что мы с ней одной крови. Она
подала голос, она мне подала голос, Я подобрал, поднял
ее и отнес к темным кубам контейнеров, в мусорный угол,
где ей не дадут пинка в последний час.
тельно, поРцыгански и почемуРто не сводЯ глаз с моих рук. (Руки, легким
фокусом делающие из воздуха деньги.)
тидесятку уже достаточно обесцененных, но еще не вполне ничтожных тогда
денег.
к ней потянуло.
виляЯ угловатым задом.
женщина открыта, как рана.) Существует скрытаЯ и неистребимаЯ асиммет-
рия: за деньги и деньгами большой город может украсить свои улицы, кино-
театры, дома, машины, магазины и палатки, но не ночных людей, не ночных
женщин. Впрочем, Я мало знаю другие города. Ничего не знаю, не помню,
кроме Москвы, да и Москву толком не знаю С только ее подземность, метро,
несколько выходов...1
Зима и флейта
ный насыпной дом, по которому давно скучает бульдозер.
мяукающаЯ речь царапает ухо, но привыкаешь, мяукает весь этаж. Квартир
как таковых нет. И, разумеется, присмотр милиции. Люди, если не вьетнам-
цы, хмурые и Явно временные. (Люди неспокойные.) КакиеРто их делишки, их
болезни, деньги, суета, полный чемодан рублей тут же обмениваетсЯ у ма-
леньких желтых мужчин на доллары. ТОни не держат рубли ни полдняУ, С со-
общил мне лысоголовый Сергеич. И опасливо оглянулся: мимо как раз идет
накурившийсЯ вьетнамец. Медленно идет. (Пахнет. Южный цветок.)
помню солнечного дня. КакойРто холод и склизь. Замерзшие, зябкие лица.
Мне подсказывают: вот убийца, застрелил когоРто из своих склочных род-
ных. Убийца это не характеристика. Это просто добрый совет, сигнал. На
предмет большей осторожности. Однако же человек не живет начеку: он в
этом смысле как растение, куда ни пересади, пускает корешки, забываЯ об
опасности. Жизнь как жизнь. И какРникак крыша над головой! А снегопад,
воющаЯ третьи сутки кряду метель сделали менЯ и вовсе к окружающим рав-
нодушным. Я занят собой. Я хожу присогнутый. Вялый. Мне все без разницы.
Я похож на осла, которого узбек так нагрузил, что тот подгибает ноги.
(Мой узбек кудаРто ушел. Нагрузил и ушел.) Когда ночью Я подхожу к об-
щажке, Я даже не могу ее найти С такой снег. Но вот белаЯ пелена рассту-
пилась, поредела, общажкаРдом кружитсЯ в снегу С возникают углы, стены,
сам дом. Кусты в ледяной изморози у входа. Наконец двери. Здесь Я живу.
Все вдруг наново обретается. И вот С нижний этаж, с мелкосеменящими
вьетнамками, крохотными женщинами, которые ходят тудаРсюда не подымаЯ
глаз и каждые полчаса чтоРто варят.
дваРтри шага вздергиваЯ задом, крестцом, у него чтоРто с позвонками, где
затаилась взрывающаясЯ боль. (Невидимка идет за ним следом и нетРнет да-
ет пинка в зад.) Не пьет. Не шумит. И ко мне расположен. Он С Сергеич, Я
С Петрович, можно поговорить. Работает он с савеловскими ханыгами, выню-
хиваЯ длЯ них товар на складах и в магазинах, С клянет их, но прожить
без них уже не может.
ром в комнате С четыре кровати. Так же, как делал в крыле К, Я привязы-
ваю цепочкой (с ключиком) пишущую машинку к кроватной ножке. (Так спо-
койнее.) Предусмотрительность нелишняЯ. Оба Сашки встают рано утром,
когда Я еще сплю.
метет. Сергеич, увидев, дружески кричит:
тящего снега), что выпил лишнего и что подолгу кружитсЯ голова, а с ней
и земля, столбы.
сили, привели снизу худенькую некрасивую вьетнамку, которую и имели
вдвоем в течение, Я думаю, двухРтрех часов. МенЯ они выставили, Я ходил
по коридору в зимней медитации. Ходил себе и размышлял, никуда не ушел С
к счастью, потому что вьетнамка вышмыгнула из комнаты, несЯ мою пишущую
машинку. Догнал и, пристыдив, буквально вырвал из ее хрупких рук. За два
шага от нее разило мужским духом моих сокомнатников.
ты. Один из них на кровати, другой присел на корточки, поРэтапному. Меж
ними табурет. На табурете дамы, десятки, девятки. Лысоголовый Сергеич
тем временем в своей тумбочке ищет, не может найти паспорт, нервы разыг-
рались, дергаетсЯ (невидимка, знай, пинает его в крестец). Смотреть не-
выносимо. Я и не смотрю: лежу и слушаю сленг играющих Сашек С их мрачные
матьРперемать, если мало козырей или карта идет не в масть.
датые, но Я так и не заметил, что и когда они пили. ПоРтихому пьют
дрянь. (ТравитьсЯ на виду им стыдно?) Политура. Лачок, как сказал один
из Сашек С он чуть помоложе и лицо в конопушках. (Я уже различаю.) Он
сидит на корточках, считает козырей и все жалуется, жопа мерзнет.
ладонь.
жет. Навязчиво, как болезнь. Можно уже и без ТкакУ С это болезнь, Я бо-
лен. (Сломал свою детскую игрушку.) Не отпускает менЯ убитый гебэшник
њубисов. Убиенный. Уже, конечно, нашли его, завонял, разложилсЯ и только
тут жильцы с пятого, верхнего дружно спохватились. ТоРто переполох. Я (в
последнюю минуту) поискал документы в его емких карманах; не чтобы ими-
тировать ограбление или какРто схитрить С поискал просто так. Не было
их. Его не опознают. И вообще не станут им заниматься, в наши дни это
еще один труп, вот и все. Менты даже счастливы, что ни документов, ни
бумажек С меньше работы.
были бы недостаточны, были бы слабы мне помочь, да и любилиРто они в ме-
ру сил, ворчали, ныли. Но с годами их осветленные лица обрели силу обра-
зов и дают стойкое тепло. КаждаЯ женщина со своей лучшей минутой. Даже
Зинаида. Даже Галина Анатольевна, что науськивала на менЯ бравых акулов-
цев. Умиротворение, ночнаЯ чистка души (женскими лицами) С линька, нар-
котик, с которым мягко переползаешь в сон.
здесь человек, в ком Я нашел близкое. Это потому, что у него маленькаЯ
гундящаЯ дудка. Словно бы отнятаЯ у ребенка. (Такого рода тоскливое