же ты и плуга тем дрючком не чистил, Федоренко.
той... палочка.
Корыто, вел неправильную политику. Тебе нужно было так, знаешь, не спешить
да еще заедаться с командиром. Он бы и потянул тебя дрючком. Тогда другое
дело: совет командиров, бюро, общее собрание, ой-ой-ой!..
остроумию.
немного скучали по уехавшим в харьков колонистам, но рабочие дни и
живые люди по-прежнему приносили к вечеру хорошие порции смеха и бодрости,
и даже Екатерина Григорьевна признавалась:
было случиться. Успех наших рабфаковцев на испытаниях в Харькове и
постоянное ощущение того, что они живут в другом городе и учатся,
оставаясь колонистами в седьмом сводном отряде, много прибавили в колонии
какой-то хорошей надежды. Командир седьмого сводного Задоров регулярно
присылал еженедельные рапорты, и мы их читали на собраниях под
одобрительный, приятный гул. Задоров рапорты составлял подробные, с
указанием, кто па какому предмету кряхтит, и между делом прибавлял
неофициальные замечания:
выдумывал. Вершнев только волынит, говорит, что никакой медицины на
рабфаке не проходят, а грамматика ему надоела. Напишите ему, чтобы не
воображал".
денег, послать сала побольше, принять Оксану и Рахиль в седьмой сводный
отряд, послать им значки колонистов, а Семену не нужно писать насчет
сала, у них там есть командир, пускай командир сам сало выдает, как
полагается командиру. Вершневу написать, чтобы не психовал, а Семену
насчет черниговки, пусть будет осторожнее и головы себе не забивает
разными черниговками. А если нужно, так пускйа черниговка напишет в совет
командиров.
предложить замечательные формулы для переписки с рабфаковцами. Мысль о
том, что черниговка должна обратиться в совет командиров, очень всем
понравилась и в дальнейшем получила даже некоторое развитие.
Теперь все убедились, что рабфак - вещь реальная, что при желании каждый
может добиться рабфака. Поэтому мы наблюдали с этой осени заметное
усиление энергии в школьных занятиях. Открыто пошли к рабфаку Братченко,
Георгиевский, Осадчий, Шнайдер, Глейзер, Маруся Левченко.
Екатерину Григорьевну, всегда сопутствуя ей и помогая в дежурстве, всегда
провожая ее горящим взглядом. Мне понравилось, что Маруся стала большой
аккуратисткой в одежде и научилась носить строгие высокие воротнички и с
большим вкусом перешитые блузки. На наших глазах из Маруси вырастала
красавица.
ретивые пацаны часто стали расспрашивать о том, на какой рабфак лучше
всего направить им стопы.
около шестнадцати лет, но она была неграмотной. С первых же дней занятий
обнаружились у нее замечательные способности, и я поставил перед ней
задачу пройти за зиму первую и вторую группы. Наташа поблагодарила меня
одними ресницами и коротко сказала:
коллективе. Ее полюбили все за непередаваемую прелесть натуры, за
постоянную доверчиво-светлую улыбку, за косой зубик и грациозность мимики.
Она по-прежнему дружила с Чоботом, и по-прежнему Чобот молчаливо-угрюмо
оберегал это драгоценное существо от врагов. Но положение Чобота с каждым
днем становилось затурднительнее, ибо никаких врагов вокруг Наташи не
было, а зато постепенно заводились у нее друзья и среди девочек, и среди
хлопцев. Даже Лапоть по отношению к Наташе выступал совсем новым: без
зубоскальства и проказ, внимательным, ласковым и заботливым. Поэтому
Чоботу приходилось долго ожидать, пока Наташа останется одна, что
поговорить или, правильнее, помолчать о каких-то строго конспиративных
делах.
когда Чобот пришел вечером ко мне и сказал:
получил.
Мыкола Федорович, и прямо оставайся тут, бо у меня ж и хата большая, и
хозяйство не как у другого кого, и моему сердцу будет хорошо, что брат
нашелся, а колы полюбил девушку, привози смело".
из дому, так и не видал брата.
теперь не знаю, как оно будет.
радостно-сдержанной и так же настойчиво продолжала школьную работу. Я
видел, что за зиму эта девочка могла бы пройти и три группы.
более культурной и ближе к нормальному школьному обществу. Уже не могло
быть ни у одного колониста сомнения в важности и необходимости ученья. А
увеличивалось это новое настроение нашей общей мыслью о Максиме Горьком.
отправленное с коротким адресом - "Сорренто, Максиму Горькому", к нашему
удивлению, было получено им, и Алексей Максимович немедленно на него
ответил приветливым, внимательным письмом, которое мы в течение недели
зачитали до дырок. С той поры переписка между нами происходила регулярно.
Колонисты писали Горькому по отрядам, письма приносили мне для редакции,
но я считал, что никакой редакции не нужно, что чем они будут
естественнее, тем приятнее Горькому будет их читать. Поэтому моя
редакторская работа ограничивалась такими замечаниями:
его должен был подержать в руках каждый колонист, удивиться тому, что
Горький сам пишет адрес на конверте, и осуждающим взглядом рассмотреть
портрет короля на марке:
чего это?
второй раз, а потом оно передавалось секретарю совета командиров и
читалось всласть любителями, от которых Лапоть требовал соблюдения только
одного условия:
чего тут пальцы?
более важную, что это были строчки, в которых сомневаться было нельзя.
Другое дело - книга. С книгой можно еще спорить, можно отрицать книгу,
если она неправильно говорит. А это не книга, а живое письмо самого
Максима Горького.