Чтение 79–й страницы книги ~Петр и Алексей~

Ты прикрой меня.

Евфросинья пела, сидя у окна за столом в покоях
царевича в крепости Сант-Эльмо и спарывая красную
тафтяную подкладку с песочного камзола своего муж-
ского наряда; она объявила, что ни за что больше не будет
рядиться шутом гороховым.

На ней был шелковый, грязный, с оторванными
пуговицами шлафор, серебряные, стоптанные, на босую
ногу туфли. В стоящей перед ней жестяной скрыне -
рабочей шкатулке, валялись в беспорядке пестрые лос-
кутки и ленточки, "махальце женское" - веер, "рука-
вицы" лайковые - перчатки, любовные письма царевича
и бумажки с курительным порошком, ладан от святого
старца и пудра Марешаль от знаменитого парикмахера
Фризона с улицы Сент-Оноре, афонские четки и париж-

ские мушки и баночки с "поматом". Целые часы про-
водила она в притираниях и подкрашиваниях, вовсе не-
нужных, потому что цвет лица у нее был прекрасный.

Царевич за тем же столом писал письма, которые
предназначались для того, чтобы их "в Петербурхе под-
метывать", а также подавать архиереям и сенаторам.

"Превосходительнейшие господа сенаторы.
Как вашей милости, так, чаю, и всему народу не без
сумления мое от Российских краев отлучение и пребы-
вание безвестное, на что меня принудило ничто иное,
только всегдашнее мне безвинное озлобление и непорядок,
а паче же, что было в начале предилого года - едва было
и в черную одежду не облекли меня силою, без всякой,
как вам всем известно, моей вины. Но всемилостивый
Господь, молитвами всех оскорбляемых Утешительницы,
пресвятой Богородицы и всех святых, избавил меня от
сего и дал мне случай сохранить себя отлучением от лю-
безного отечества, которого, если бы не сей случай, ни-
когда бы не хотел оставить. И ныне обретаюся благо-
получно и здорово под хранением некоторого великого
государя, до времени, когда сохранивший меня Господь
повелит явиться мне паки в Россию, при котором случае
прошу, не оставьте меня забвенна. Будс же есть какие
ведомости обо мне, дабы память обо мне в народе изгла-
дить, что меня в живых нет, или иное что зло, не из-
вольте верить и народ утвердите, чтобы не имели веры.
Богу хранящу мя, жив семь и пребываю всегда, как ва-
шей милости, так и всему отечеству доброжелательный
до гроба моего
Алексей".

Он взглянул сквозь открытую дверь галереи на море.
Под свежим северным ветром оно было синее, мглистое,
точно дымящееся, бурное, с белыми барашками и белыми
парусами, надутыми ветром, крутогрудыми, как лебеди.
Царевичу казалось, что это то самое синее море, о кото-
ром поется в русских песнях, и по которому вещий Олег
со своею дружиной ходил на Царьград.

Он достал несколько сложенных вместе листков, ис-
писанных его рукою по-немецки крупным, словно дет-
ским, почерком. На полях была приписка: "Nehmen sie
nicht Uebel, das ich so schlecht geschrieben, weil ich kann
nicht besser. He посетуйте, что я так плохо написал,
потому что не могу лучше". Это было длинное письмо
к цесарю, целая обвинительная речь против отца. Он
давно уже начал его, постоянно поправлял, перечеркивал,
снова писал и никак не мог кончить: то, что казалось
верным в мыслях, оказывалось неверным в словах; меж-
ду словом и мыслью была неодолимая преграда - и са-
мого главного нельзя было сказать никакими словами.

"Император должен спасти меня,- перечитывал он
отдельные места.- Я не виноват перед отцом; я был
ему всегда послушен, любил и чтил его, по заповеди
Божьей. Знаю, что я человек слабый. Но так воспитал
меня Меншиков: ничему не учил, всегда удалял от отца,
обходился, как с холопом или собакой. Меня нарочно
спаивали. Я ослабел духом от смертельного пьянства и
от гонений. Впрочем, отец в прежнее время был ко мне
добр. Он поручил мне управление государством, и все
шло хорошо - он был мною доволен. Но с тех пор, как
у жены моей пошли дети, а новая царица также родила
сына, с кронпринцессой стали обращаться дурно, застав-
ляли ее служить, как девку, и она умерла от горя. Царица
и Меншиков вооружили против меня отца. Оба они ис-
полнены злости, не знают ни Бога, ни совести. Сердце
у царя доброе и справедливое, ежели оставить его самому
себе; но он окружен злыми людьми, к тому же неимо-
верно вспыльчив и во гневе жесток, думает, что, как Бог,
имеет право на жизнь и смерть людей. Много пролил
крови невинной и даже часто собственными руками пы-
тал и казнил осужденных. Если император выдаст меня
отцу, то все равно, что убьет. Если бы отец и пощадил,
то мачеха и Меншиков не успокоятся, пока не запоят,
или не отравят меня. Отреченье от престола вынудили
у меня силою; я не хочу в монастырь; у меня довольно
ума, чтобы царствовать. Но свидетельствуюсь Богом,
что никогда не думал я о возмущении народа, хотя это
не трудно было сделать, потому что народ меня любит,
а отца ненавидит за его недостойную царицу, за злых и
развратных любимцев, за поругание церкви и старых
добрых обычаев, а также за то, что, не щадя ни денег,
ни крови, он есть тиран и враг своего народа"...

"Враг своего народа?"- повторил царевич, подумал
и вычеркнул эти слова: они показались ему лживыми.
Он ведь знал, что отец любит народ, хотя любовь его
иногда беспощаднее всякой вражды: кого люблю, того и
бью. Уж лучше бы, кажется, меньше любил. И его, сына,
тоже любит. Если бы не любил, то не мучил бы так. И те-
перь, как всегда, перечитывая это письмо, он смутно чув-
ствовал. что прав перед отцом, но не совсем прав; одна
черта, один волосок отделял это "не совсем прав" от "сов-
сем не прав", и он постоянно, хотя и невольно, в своих
обвинениях переступал за эту черту. Как будто у каж-
дого из них была своя правда, и эти две правды были
навеки противоположны, навеки непримиримы. И одна
должна была уничтожить другую. Но, кто бы ни победил,
виноват будет победитель, побежденный - прав.

Все это не мог бы он сказать словами даже самому
себе, не то что другим. Да и кто п"эйял бы, кто поверил бы?
Кому, кроме Бога, быть судьею между сыном и отцом?

Он отложил письмо с тягостным чувством, с тайным
желанием его уничтожить, и прислушался к песне Ев-
фросиньи, которая, кончив пороть, примеряла перед зер-
калом новые французские мушки. Это вечное тихое пение
в тюремной скуке у нее было невольно, как пение птицы
в клетке: она пела, как дышала, почти сама не сознавая
того, что поет. Но царевичу странным казалось проти-
воречие между вознею с французскими мушками и род-
ною унылою песней:

Сырая земля,
Мать родимая,
Ты прикрой меня,
Соловей в бору,
Милый братец мой,
Ты запой по мне.
Кукушечка в лесу,
Во дубровушке,
Сестрица моя,
Покукуй по мне.
Белая березушка,
Молода жена,
Пошуми по мне.