Чтение 79–й страницы книги ~Двадцатые годы~

чемодан:
- Бери...
И вдруг о стекло окна начинает биться птица. Канарейка! Должно быть,
резкое движение Быстрова, когда поднимал узел, спугнуло ее откуда-то со
шкафа. Птица бьется, трепещет.
- Хм, - задумчиво говорит Быстров. - Значит, ты уцелела? Клетку
разбили, а ты ускользнула из-под сапог?
Подходит к окну и распахивает раму.
Канарейка исчезает в сиянии голубого дня.
- Поехали!
Слава с трудом выволакивает чемодан. Останавливается на крыльце.
Прощай, Ивановская школа! Больше он сюда не поедет. Все здесь пойдет своим
путем. Приедет новая учительница. Поселится в комнате Александры Семеновны.
Будет учить детей. Будут учиться дети. Решать задачки. Заучивать стихи. О
весне. О природе. О птичках.

Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей,
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.

О канарейке, которая околеет завтра в наших русских лесах!

57

Умилительно открыта Поповка: если встать лицом к селу, слева от дороги
- домики в заросших палисадниках, обиталище местного духовенства, справа -
храм и косо, точно мост между церковью и деревней, здание церковноприходской
школы, школы первой ступени, как называют ее теперь, - первая ступень от
прошлого к будущему.
И нет места уютнее крыльца школы, - шесть ступенек, шесть ступеней,
хоть сверху вниз, хоть снизу вверх, шестью три восемнадцать, аудитория на
восемнадцать человек, но никаких тебе ни столов, ни стульев.
Вот это-то крыльцо и облюбовали Ознобишин, Саплин, Сосняков, Орехов со
товарищи.
Солнышко на исходе, но еще в рабочем состоянии, еще светло, тепло, хотя
пятый час пополудни, а ведь кое-кому добираться до Критова, до Рагозина, до
Козловки. В Успенском ночевать не с руки, до Рагозина ни за что дотемна не
добраться, один Саплин так себя поставил в Критове, что ему всегда
занаряжают лошадь, когда собирается в волость. Председатель сельсовета Иван
Васильевич Тихменев вообще-то прижимистый и не такой уж пугливый мужик,
страсть как боится - не Саплина, конечно, не Ознобишина, хотя тот подальше
и, значит, пострашнее, а Быстрова, - чем черт не шутит, придет Быстров к
молокососам на собрание - в чем дело, почему нет сочувствия молодому
поколению. Товарищ Саплин, как же это вы домой топать будете? Вызвать ко мне
критовского председателя, подать сюда Тихменева, что ж это вы, Иван
Васильевич, наше будущее, нашу надежду заставляете пешком бегать на
собрания, где обсуждается, между прочим, и вопрос о строительстве
коммунизма?!
Мягкий свет окутывал и церковь, и палисадники, и крыльцо школы, и
зеленый вырезной лист по-над школой на молодых липках.
Слава на перильце, Саплин на верхней ступеньке, Сосняков пониже, рядом
Карпов, еще пониже Орехов.
Слава сегодня наряден, в шелковой зелено-желтой - блеск, изумруд! -
косоворотке, сшитой из подкладки, выпоротой из офицерского Федора Федоровича
кителя. Большинство ребят босиком, Саплин и Сосняков в чунях, а на Славе
ботинки, наимоднейшая сейчас обувь в Успенском, с холщовым верхом, на
деревянной подошве, тщательно выбеленные утром зубным порошком и даже под
вечер пахнущие мятой.
- Заседание считаю открытым. На повестке дня один вопрос: распределение
остатков керосина.
Сложнейший вопрос по тем временам! Два народных дома, шесть
изб-читален, двенадцать ячеек, пятнадцать школ...
- Осталось-то много?
- Восемь с половиной фунтов.
- Оставалось одиннадцать с половиной?
- Три фунта взял Степан Кузьмич для волисполкома.
Ни протокола не ведется, ни ведомости на керосин. Все в уме, все в
памяти, все на честном слове.
Керосин под замком, ключ у Славы, кому же хранить золотой запас, как не
председателю волкомола, никто не подумает, что Слава может взять себе хоть
каплю: общественная собственность свята и неприкосновенна.
Как же распределить оставшиеся восемь с половиной фунтов?
Керосин нужен всем. По фунту на избу-читальню, по полфунта на школу или
на ячейку. Все равно что ничего. По три фунта на каждый Народный дом.
Обойдутся. И еще два фунта Успенскому народному дому. На волостные собрания
и съезды. Из этих двух фунтов один фунт на волостной съезд молодежи. Итого
шесть фунтов. Избам-читальням не давать. Читать газеты и книги при дневном
свете, а вечером по возможности на завалинке. Полфунта волкомолу. Фунт в
резерв.
Остается еще фунт. По полфунта тем ячейкам, где особенно активничает
кулачье. Обсуждается ход классовой борьбы в волости. В Черногрязке кулаки
сильны, но там они боятся Пахочкина. В Критове сильны, но там коммунисты не
дают себя перекрикивать. В Рагозине кулаки дружны и чуть что скопом
наваливаются на бедноту. Рагозинским комсомольцам полфунта! В Дуровке кулаки
есть, но проявляют себя слабо. А в Козловке тишина, но очень уж
подозрительная, и подпрапорщик Выжлецов наверняка вернулся с оружием, купил
ветряк и никого из комбеда не допустил на мельницу. Козловская ячейка слаба,
тем более дать ей полфунта. Придется ехать туда...
- Товарищи! Два и два плюс два, и полфунта, и фунт, и по полфунта...
Голосуем решение в окончательном виде. Кто за? Кто против? Кто воздержался?
Ты почему, Сосняков, воздержался?
- Потому что нечего резерв оставлять, да и волкомол обойдется без
керосина.
- Значит, против?
- Не против, но лучше еще двум ячейкам по полфунта, и нам в Рагозино
полфунта, не учитываете обстановку.
- Кто за предложение Соснякова?
- Я не предлагаю, а объясняю.
- А когда, ребята, будет у нас керосина, как молока?
Карпов высказал общую мечту.
- Лет через десять, думаю, - предположил Саплин не очень уверенно.
- Через десять! - Слава не выносит пессимистических прогнозов. -
Сказал! Через десять лет мировая революция произойдет, а ты только о
керосине мечтаешь!
- А когда?
Вопрос конкретный, точно речь о поездке в соседнюю деревню, это
Елфимов, спокойный, обстоятельный парень, не бросает на ветер слов.
- Прогонят буржуазию из Баку, наведут порядок и повезут керосин по всей
России...
Солнце еще высоко, в самый раз расходиться, чтобы засветло добраться по
домам, но тут возникает вопрос поважней керосина.
- Так ты думаешь, что раньше чем через десять лет, мировая революция не
произойдет?
- Почему ж? Не считай меня пессимистом. Может, и раньше.
- А через двадцать?
- Что будет через двадцать лет?
- Через двадцать... Полный социализм.
- Где?
- Во всем мире.
- Не в одной же нашей волости!
- Братцы, а ведь это плохо...
- Что, коммунизм?
- Да не коммунизм, а то, что через тридцать лет мы будем уже стариками.
- Ты что ж, вечно молодым хочешь быть?
- Честное слово, ребята, не представляю себя стариком!
- А представляешь, что у тебя будут дети?
- Ты скажешь...
У Славы розовеют мочки ушей, а у Орехова так и вовсе лицо залилось
краской. Не то что эти подростки очень стеснительны, они живут в деревне,
ничто для них не тайна, все естественно, дурные мысли редко закрадываются в
детские головы, но всему свое время.
- А почему ты считаешь, что мировая революция не задолжится?
- А кого больше: рабочих или капиталистов?
- Ну и что из того?
- Что ж, люди не понимают своей выгоды?
Один из них заговорил о выгоде, один из тех, кто за всю свою жизнь
никогда и ничем не поступится ради выгоды.
- Коммунизм... - задумчиво произносит Саплин. - Все мы за коммунизм...
- Что ты хочешь этим сказать?
- Хочу понять...
- Что? - Слава напряжен, насторожен, никому не даст уйти от ответа. -
Договаривай.
- Хочется знать: за какое такое будущее идет бой? Ты вот много читаешь.
Рассказал бы нам... - Поправляется: - Доложил бы ты нам, какая-растакая... -
Тут он проглатывает три слова, излюбленную свою присказку - ...будет у нас
жизнь при коммунизме?
Слава не прочь помечтать о будущем.
- Не будет эксплуатации человека человеком. Все орудия производства