чем добрых, даже добрых просто от лени; больше злых от природы и по своей
охоте, по глубочайшей склонности, злых и дурных насквозь; а мы поощряем этих
извергов, потому что мы к ним милосердны, или снисходительны, или просто мы
слабы, как говорит доктор Шуман. Слишком равнодушны и не желаем из-за них
беспокоиться, пока они не причиняют нам вреда. И если даже причинят - тоже
иногда не желаем беспокоиться. А их ничуть не трогает, что мы так стараемся
обращаться с ними по совести и по справедливости... ничего подобного, они
исподтишка над нами смеются, и называют нас дураками, и обманывают еще
нахальней, потому что думают - мы совсем глупы и не понимаем, когда нас
обманывают! И мы не наказываем их по заслугам, потому что потеряли чувство
справедливости, мы говорим: "Если мы сажаем вора в тюрьму или приговариваем
убийцу к смертной казни, мы так же преступны, как они". Да это же
несправедливо по отношению к людям невинным, эта сентиментальность -
бесчестная, нам должно быть просто стыдно! Или мы на все закрываем глаза и
твердим: "Если мы будем вести себя с ними по-хорошему, они в конце концов
тоже станут с нами хорошие!" Это ложь, это величайшая неправда. Я убедилась,
от этого они только становятся нахальнее, потому что не боятся нас, а
презирают, а они должны нас бояться... И все по нашей же мягкотелости, и мы
творим зло, да, зло, когда позволяем им творить зло безнаказанно. Они
считают нас трусами, и они правы. Во всяком случае, мы - простофили и мы
заслужили, чтобы они так с нами обращались...
запнулась и в отчаянии, почти в изнеможении умолкла. Соседи сосредоточенно
передвигали свои тарелки, теребили салфетки. Ужин кончился, им хотелось
встать из-за стола, они только и ждали, когда же она договорит. Муж сидел
неподвижно, точно вылепленный из глины, у него было лицо сильного, но
простодушного человека, который увидел перед собой клубок змей. Она бросила
на него мимолетный взгляд - и уже не решалась поднять глаза, смотрела только
на его руки, сложенные на животе. Ну вот, подумала она, я погубила его
жизнь; лишь много позже пришло ей в голову - а что же она сделала со своей
жизнью, которая всецело зависит от мужнина благополучия? Не по дерзости,
просто по неосмотрительности - так сильна была потребность высказаться, что
она больше ни о чем не подумала, - она бросила вызов глубочайшему его
убеждению, прочной основе, на которую опиралось все их супружество, а
именно: первый долг жены - всегда и во всем, будь то дело первостепенной
важности или последняя малость, безоговорочно соглашаться с мужем; а уж при
посторонних малейшее несогласие становится предательством. Ей вовсе незачем
спешить ему поддакивать, это выглядело бы нарочито. Нет, ей всегда
отводилась приятная роль хранить то молчание, которое означает согласие. Да
и не в том суть, какого она мнения о чем бы то ни было. Важно одно -
безоговорочная верность мужу, а она обычно всего красноречивей выражается
без слов.
вздох умирающего. Отныне и до конца жизни она будет искупать свою вину - что
ж, она готова, и душа ее, кажется, воспарила в высь, уже недосягаемую для
страданий, как будто, примиряясь с муками наказания, она тем самым их
избегла.
поощрять тех, кто нехорошо с нами поступает. Мы сами виноваты, если
позволяем им наступать нам на ноги.
благодарная за то, что он избавил ее от глупых пререканий с этой женщиной.
Супруг ее полагал, что всякое сближение между женщинами, даже самое
поверхностное и мимолетное, - противоестественно, пагубно, на этой почве
произрастает сообщничество против мужчин, ведущее к разладу между мужем и
женой. Замужние женщины обсуждают и сравнивают супружеские привычки и
провинности своих мужей и дают дурные советы молодым девушкам. Женщина не
может и не должна быть союзницей женщин, она должна быть безраздельно
предана только своим мужчинам - отцу, брату, сыну, но главное, прежде всего
и превыше всего - мужу. Женщинам не дано понять, что такое истинная дружба в
том высшем, благородном смысле, в каком она естественно возникает между
мужчинами; женщины на дружбу не способны, они прирожденные соперницы, и,
когда сойдутся вместе, это к добру не приводит. В общении женщин всегда есть
чтото нездоровое, истеричное; и в благородное замкнутое общество мужчин их
тоже допускать нельзя, ибо они не умеют чтить истину и священные обряды...
Ох, сколько раз фрау Гуттен слышала, как ее супруг развивает эти теории
перед мужчинами и дамами в ее же гостиной, а она, уже приученная, покорно
молчит, но внутри что-то без слов протестует... "Да ведь есть же в нас еще
многое другое, а он этого словно и не замечает! Ведь не исчерпывается же все
этим..." - она чувствовала себя такой беспомощной, бессловесной и, странно -
да, вот что странно, непостижимо, - до ужаса одинокой. А другие женщины
словно бы соглашались или смирялись, и почти все знакомые ей мужчины тоже
так рассуждали, и примерно то же самое она читала во многих книгах очень
уважаемых авторов; так говорил когда-то и ее отец, и многие служители
церкви. В конце концов приходилось признать, что этот суровый приговор - еще
одна великая истина из тех, которые она по природе своей не способна
усвоить.
задыхаясь и прихрамывая.
пока грозное молчание не разделило их:
отозвался профессор; голос его звучал так же размеренно, как его шаги. -
Когда жена противоречит мужу, при посторонних многословно высказываясь о
предмете, которому ее муж посвятил немало размышлений и в котором она
совершенно не разбирается, - разреши тебе заметить, если она сама не знает,
почему говорит, не лучше ли ей помолчать?
ужасными капканами, которые расставляет жизнь; казалось, она весь свой век
бредет в темноте, а поперек дороги на каждом шагу натянута проволока. - О
Господи, я же совсем не то хотела сказать!
болтала, не думая? Как истая женщина? Если уж говоришь такое, непростительно
говорить, не подумав. Подобное легкомыслие может извинить разве что
неуместная откровенность. Как же мне все это понимать? Что ты просто по
каким-то своим причинам пожелала опозорить мужа? Какая измена!
и он опять заговорил спокойно, рассудительно. - Измена складу моего ума,
моей скромной деятельности ученого, всему внутреннему смыслу моей жизни,
которую я, глупец, так опрометчиво тебе доверил. Только и всего, - заверил
он с устрашающей кротостью, - пустяк, чистейший пустяк!
дверь распахнута настежь. Каждый почувствовал, что другой вздрогнул всем
телом. Супруг опомнился первым.
тоном, который доводил ее до отчаяния, ведь изрек он сущую бессмыслицу.
всегда оказываюсь во всем виновата!
думал, ты затворила дверь. Я помню, как ты взялась за ручку.
Когда это, скажи пожалуйста, ты проходил в дверь первым? Сам знаешь, ты
отворил ее передо мной, пропустил меня вперед и потом закрыл.
впервые в жизни и готов с первого взгляда проникнуться неприязнью.
тобой так учтив?
дьявольщина, она ухитрилась поставить его в дурацкое положение: конечно же,
он всегда был учтив, привычка - вторая натура, и уже не вспомнить каждый
свой шаг, но, без сомнения, он пропустил ее вперед, и...
будто осматривает замок.
исчез... Он ушел неведомо куда, потому что ты оставил дверь открытой.
забредет, куда не надо, и кто-нибудь его побьет или пнет ногой. Пойдем
скорей, поищем его! Ох, как же ты оставил дверь открытой и не подумал о
Детке? Он как ребенок, он хочет всюду ходить с нами... Ох, как ты мог?
собой, резко пожал плечами и воздел правую руку к небесам. - Пойдем поищем
собаку, пока ты не помешалась окончательно. Неужели тебе и в голову не
пришло, что кто-то мог сюда забраться, нас могли обокрасть? Где твое
гранатовое ожерелье? А бриллиантовые серьги твоей бабушки?
Гуттен. - Прошу тебя, пойдем поищем Детку!
решительно закрыл за собой дверь.
делаю это сам?