Чтение 79–й страницы книги ~Московский полет~

слышал за своей спиной презрительное и враждебное "Курат!"--"черт"
по-эстонски.

Я служил тогда возле Таллинна, в артиллерийском полку No 20629, рядом с
нами стоял танковый полк, и оба эти полка были лишь малой частью дивизии
имени маршала Ворошилова, а дивизия -- малой частью войск Прибалтийского
военного округа. Каждый месяц нас поднимали по ночной тревоге и гнали на
полевые учения. Но это только название такое "полевые", а на самом деле наши
танки и артиллерийские тягачи лихо, на полном гусеничном ходу врубались в
тихие и негустые эстонские леса, давили подлесок и крушили взрослые сосны и
березы. После каждого такого учения на Истерзанной гусеницами эстонской
земле оставались, как после сталинградской битвы, трупы мертвых деревьев, из
которых еще сочилась белая кровь свежего березового сока.

Как же было эстонцам, чья земля занимает на карте мира площадь
величиной с ноготок моей дочки,-- как же эстонцам не называть нас
"куратами"?

Но и мы, русские солдаты, именовали эстонцев "куратами". Наш полк на 90
процентов состоял из костромских и пензенских сельских парней с
шестиклассным образованием, а остальные десять процентов были совершенно
безграмотные

415

пастухи-таджики, но, удивительное дело, и те и другие относились к
эстонцам свысока и презрительно, как к низшей расе. Словно это какие-то
упыри, нелюди, досадные дикари, которые только мешают нашей армии вольготно
расположиться по всей земле. И такое отношение поощрялось и даже насаждалось
нашим командованием. Помню, как за убийство пожилой эстонки, которая ночью
случайно набрела на пост по охране нашего артиллерийского парка (в нем
стояли гаубицы образца 1938 года -- большой секрет!), доблестный
солдат-убийца получил перед строем благодарность командира полказа
бдительность и десять суток отпуска.

Десять суток отпуска! После этого все солдаты нашего и соседнего полка
мечтали, чтобы ночью какой-нибудь "курат" напоролся На их пост. И, стоя на
постах, стреляли без всякого предупреждения на любой шорох--по собакам,
коровам...

Тридцать лет я не вспоминал об этом. Тридцать лет я не помнил тяжести
солдатской шинели на плечах и того удушливого чувства, что эта шинель --
твоя кожа, за которую тебя ненавидят и называют "куратом". Но оказалось --
помню! Словно на брусчатке таллиннских улиц еще не стерлись следы от моих
кованых солдатских сапог... -- О, Вадим! Где вы были? -- Наконец, вы
приехали! --Добро пожаловать на борт!

Они окружили меня в вестибюле гостиницы "Виру", обнимали, хлопали по
плечам. -- Ты хорошо провел время? -- Добро пожаловать в семью! -- Ты нашел
интересный материал? -- Мистер Плоткин, спасибо за совет. Эти люди в
Ленинградском историческом архиве так старались найти нужные нам документы!

-- А это правда, что вы встречались с Ельциным?-- ревниво спросил
Гораций Сэмсон.-- А как вы попали из Ленинграда назад в Москву?

416

Московский полет

-- Поездом? Неужели? С обычными русскими пассажирами?

-- Хотела бы я быть в этом поезде!-- сказала Мичико Катояма.

-- Знаете, Вадим, мы в Таллинн приехали тоже поездом. Но в отдельном
вагоне. Без русских пассажиров. Русским не разрешили ехать в нашем вагоне!
--Только один гэбэшник был с нами все время!-- Разве это не смешно, Вадим? В
нашем вагоне ехали только иностранцы -- мы, американцы, и немцы из ФРГ. Но
одному русскому в этот вагон разрешили войти. Так что мы сразу поняли, что
он из КГБ. Верно?

-- Верно,-- сказал я, хотя, конечно, это мог быть просто левый
пассажир, которого проводник посадил за взятку. Но как объяснить им, что
такое "левый пассажир"? И вообще, мне было не до таких подробностей! Я вдруг
почувствовал, что я действительно в своей семье, среди своих. И ощущение
безопасности наполнило меня почти детской радостью. Словно я, как ребенок,
один, без родителей убежал в лес, видел волка и прочих лесных чудовищ и,
натерпевшись страхов, выбежал из леса прямо к своей семье. И теперь, ликуя,
готов целовать их всех -- даже зануду Ариэла Вийски.

Эстония еще не вышла из СССР, но я уже чувствовал себя за советской
границей.

Я думаю, что город Таллинн пребывал в точно таком же, как я,
эйфорическом состоянии, именно в те дни эстонцы готовились объявить о выходе
из СССР, и город дышал предчувствием свободы, как мартовский лес дышит
запахами весны. Августовские ливни атаковали город и улетали в море, а люди
ходили по улицам без зонтов, с непокрытыми головами. Небольшие толпы
митинговали на городских площадях, где-то в боковых улицах мелькали
демонстрации, но не митинги и не плакаты с призывами к свободе определяли в
эти дни характер города. А нечто уже решенное, определившееся, что было на
лицах всех горожан и в наэлектризованной атмосфере города -- что-то уже
раскованное, уже освобожденное от

417

рабства, уже -- взлетающее. Так узник, вышедший из подземелья, пьянеет
от солнечного света, так моряк, выйдя в море после долгой зимы, чувствует,
как от морского воздуха в нем наливается силой каждый мускул..."

Да, эстонцы еще не вышли из СССР, но они уже освободились от советской
власти внутри себя и, как вызов всей советской империи, подняли над
городской ратушей свой национальный флаг! И такие же голубые флаги они
вывесили из каждого окна--в квартирах, магазинах,ресторанах.0ни -- первыми
из 104 подневольных советских наций --решились на такой открытый вызов
Кремлю, и от этой собственной смелости у них, я думаю, кружилась голова. Как
у тех либеральных депутатов советского парламента, которые несколько дней
назад впервые собрались в московском Доме кино, чтобы объявить себя первой
советской парламентской оппозицией.

-- Мы вводим эстонское гражданство. Его автоматически получают те, кто
жил в Эстонии до советской оккупации, а также их дети и внуки. А те, кто
приехал в Эстонию после 1940 года, имеют право на наше гражданство только
через два года, если сдадут экзамен по эстонскому языку,-- заявили нам на
пресс-конференции эстонские журналисты.

-- Но мы слышали, что русское население против этого. Что русские тут
организовали свою партию "Интерфронт" и даже бастуют...

-- "Интерфронт" поддерживают только 12 процентов русского населения. Но
их первая забастовка застала нас врасплох, это правда. Они сорвали доставку
хлеба в магазины, остановили движение автобусов. Но теперь к следующей их
забастовке мы уже готовы: для всех автобусов и трамваев есть эстонские
щоферы-дублеры. И то же самое -- для продовольственных и хлебных машин...

-- А вы не боитесь, что у вас повторится Венгрия 1956 года?

-- Эстония идет впереди освободительного движения Прибалтики. Но на
нашей территории размещено примерно

418

Московский полет

200 тысяч русских солдат. А нас всего один миллион шестьсот тысяч. То
есть на каждых восемь безоружных эстонцев, j включая младенцев и стариков,
приходится один русский; солдат с автоматом и полным боевым комплектом. А
про танки, самолеты и ракетную артиллерию мы уже не говорим:

-- Но город бурлит. Что же будет, если завтра русские танки войдут в
Таллинн? Народное восстание?

-- Нет, восстания не будет. Все будет тихо. Мы подсчитали, им
достаточно арестовать сто лидеров -- и здесь все; затихнет на какое- то
время. Поймите, мы маленькая нация, и, как у любой маленькой нации, у нас
обостренный инстинкт самосохранения. Мы не можем каждый раз бросать под
танки треть населения. Мы пожертвуем собой -- сто человек, мы даже сами
составили список, кого они арестуют. Но сохраним нацию. И нация будет ждать
следующего шанса. Ведь осталось недолго. Даже если завтра в Кремле сбросят
Горбачева и власть захватит какая-нибудь хунта -- ну, сколько они смогут еще
продержать эту империю в узде? Ну, пять лет -- от силы. А скорей всего --
пять месяцев. А потом все равно все рассыплется...

-- Вчера я брал интервью у Михаила Бочарова, это один из лидеров
либеральной оппозиции в Верховном Совете. Но когда речь зашла о выходе
Эстонии из СССР, он сказал: пусть они выкупят те заводы, которые мы там
построили. Пусть все выкупят, а тогда -- отделяются. Что выдумаете об этом?
Вы будете выкупаться из империи?

-- А нам не нужны их заводы! Пусть они их забирают! Пусть вывезут, как
они вывозили заводы из Германии в 1945 году. У нас воздух чище станет без
этих заводов...

Стоп! Довольно стенограмм! Я хочу, чтобы в этой главе читателю дышалось
так же легко, как мне в Таллинне. Потому что Москва с ее смогом и духотой, с
ее бесконечными про- и антигорбачевскими речами, с ее выражением полной
безнадеги на дерюжных лицах прохожих, с ее мухами в каждой квартире и
аварийными запасами мыла и стирального

419

порошка в домашних туалетах, с ее скучными прожектами ввести свободный
рынок и в то же время спасти партократию, с ее милицией, которая избивает
людей на Пушкинской площади, с. ее гэбэшными генералами, которые внушают
миру, что теперь КГБ -- это филиал Greenpeace и Amnesty International, с ее
пульсом политического Бейрута и предчувствием того, что на улицах вот-вот
начнут стрелять или, по меньшей мере, дадут кулаком в морду, -- все это
осталось там, в России, почти за границей!

И там же остались страхи, что меня отравит КГБ. И мои бостонские планы
питаться в этой поездке одними калифорнийскими сухофруктами. И даже Аня,
женщина моей жизни, осталась там, в России...

А здесь, в Таллинне, на Ратушной площади, я нанял тонный фаэтон и,
празднуя свой второй побег из России, целый час катал по городу Сэма
Лозинского, Нормана Берна, Дэвида Лорма и еще кого-то. И запоем рассказывал
им, как служил здесь в армии тридцать лет назад и как вот тут, в Кадриорге,
вон в том военно-морском госпитале лежал с язвой желудка. Я даже вспомнил