Чтение 79–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

примолкли.

Оставил он нас с Сережей, а сам отошел чуток в сторону. Велел
ждать.

Полнолуние как раз было, светло. Батька Конан сидит на траве, ноги
под себя подогнул, а руками вот этак делает... Нет, лучше не буду
показывать, а то мало ли что... И вот в самую полночь поднимается в
Глиничах дикий вой. Поверишь: даже меня заколотило. Зубы стучат. Но -
ждем. И вдруг видим: несутся на нас как бы собаки. Ближе подбежали:
ба! Да это же каратели! Кто в форме, кто в подштанниках, у кого
автомат на шее болтается, у кого танковый шлем на голове... Прыгают на
нас, рычат, зубами схватить пытаются. Ну, мы их и... того.

Туебенями. Ведут они себя как волки, а тело-то не волчье. И прыти
волчьей нет.

И допрыгнуть до глотки не могут, чтобы перегрызть, а вот штаны
ватные пригодились. Много их там легло, волков самозванных. Сережа
дубину размочалил совсем, новую тут же выломал. Вот. Короче, отбились
мы, отблевались, пошли в деревню. И - Крашке на нас выходит. Зубы
скалит. Вожак.

Его командир плетью поперек хребта перетянул, он и лег.

Вот. Нашли мы баб с детишками. Их уже и по сараям развели, и сеном
аккуратно обложили, и канистры с бензином расставили. Ревут,
перепугались. Сережа их повел в отряд, а командир взял полковника, в
дом старосты привел и к стулу прикрутил. И что-то над ним пошептал,
после чего у полковника глаза совсем другие стали. Потом покрутил
телефон - стоял там телефон, немцы связь любили, а как же - и
потребовал высокое начальство. Говорил он по-немецки, так что понимал
я с пятого на десятое: штандартенфюрер Крашке, измена, золото,
подразделение, капут... кто шпрахт? Командирен партизанен отряден
Конан шпрахт. И тут наш Крашке завыл еще раз.

Бросил ему командир золотое звенышко на колени, и мы ушли.

- Жалко золота, батяня, что мы ему перетаскали,- говорю я.

- Не жалей, - отвечает он. - Убойная сила у золота куда выше, чем
у свинца...

Потому что всегда его охраняют драконы.

И узнали мы потом, что в воду командир глядел: еще троих офицеров
из-за того золота гестапо расстреляло.

Но спокойная жизнь кончилась.

Взялись за нас круто. Научили мы их на свою голову с партизанами
воевать...

Несколько аэродромов оборудовали и летали с них - бомбить да
разнюхивать, а то и парашютистов бросать. Артиллерию применять стали.
А главная пакость - ягд-команды. Те все больше по нашим тылам
шуровали. И за два месяца такой жизни истаял наш отряд наполовину.
Уйти бы - да командир все вокруг того раскопа старался держаться. Не
уходить далеко. Я уж говорил: коли просрал усатый дядька войну, надо
пробиваться за Урал. А он: нет, наше место здесь... - и так странно на
меня смотрел, будто думал: то ли шмальнуть меня, то ли наградить.

В общем, дошло до того, что обложили нас со всех сторон. Тогда-то
я ту крысиную нору и увидел впервые.

Такая диспозиция: остров посреди болота километр на два, лесом
зарос, а посреди как бы каска немецкая метров сорок высотой. Травка на
ней редкая, два деревца на вершине... И подойти к острову в общем-то
можно, но трудно. И бомбить его можно, но копачи наши там таких нор
нарыли, что укрепрайон получился. Линия Конана... И все бы ничего, да
триста душ нас там, из них половина активных штыков, и все жрать
хотят. И фрицы это понимают и ждут...

Песни играют, агитируют. Особенно они "Лили Марлен" любили
ставить. Для командира Николая Степановича его любимую песню, кричат,
и начинается: "Если я в болоте от поноса не помру..." А понос, надо
сказать, нас донимал.

Ивовой корой кое-как спасались. Вот. Эх, нравилась командиру эта
песня!

Грустнел он с лица и задумывался крепко, и видно было: пронимает
человека до самых печенок...

Между Числом и Словом. (Айова, 1938, осень)

О страданиях любит поговорить только тот, кто никогда
по-настоящему не страдал. А не страдал лишь тот, кто не пролежал
неподвижно два года со сломанной шеей:

Сиделка мисс Оул сопротивлялась моей вылазке с такой свирепостью,
что лишь вмешательство старого Илайи Атсона возымело действие.

- Пусть парень поглядит, как живут цивилизованые люди,- сказал он,
оглаживая ее по крутому заду.- Бог не для того сказал Нику: "Встань и
иди", чтобы он ослушался. Да и Билл в его компании, глядишь, будет
вести себя прилично.

Бывший гангстер, а теперь один из респектабельнейших богачей
Америки, по- прежнему панически боялся папаши, да и я на старика
поглядывал с известной робостью. Похоже было, что где-то в недрах его
исполинского организма действует ксерионовая железа. Если бы Билл не
сколотил собственное состояние, то наследства он мог бы и не
дождаться.

На крылечке мне уже доводилось сиживать, и поэтому вид двора не
производил на меня прежнего поразительного впечатления, когда простые
куры-плимутроки казались существами из иного мира, а уж индюк - о,
индюк затмевал собой даже абиссинского леопарда:

Билл был настолько тактичен, что для прогулки избрал не
автомобиль, один вид которого, по его мнению, мог ввергнуть меня в
прежнее состояние, а двуколку с парой гнедых. Благо, путь был
недальний.

- Старый черт опять не разрешает мне жениться,- пожаловался он,
когда мы отъехали на приличное расстояние.- Говорит: у нее уже есть
какой-то Оскар, в газете писали: И ничего не хочет слушать. Требует
найти работящую девку из хорошей квакерской семьи.

- Это еще не самое страшное, Билл,- сказал я.- Представьте себе,
что был бы ваш папенька правоверным скопцом:

- Это которые отрезают себе яйца?

- Ну да.

Его передернуло.

- Тогда я не вполне понимаю, Ник, чем мои ребята в прежнее время
отличались от этих святош:

- Они ничего не резали себе.

- Не грешите на моих ребят, Ник. За вами-то они присмотрели как
надо - ну, самую малость не успели:

Дорога шла через сад. Непонятно, как деревья выдерживали тяжесть
висевших на них недавно исполинских яблок и чудовищных, с футбольный
мяч, персиков.

Подпорки под ветвями напоминали шахтную крепь. Одарил Господь эту
землю, ничего не скажешь:

- Итак, Ник, в церкви мы пробыли полчаса,- продолжал
инструктировать Билл,- потом я дарил цветы старой ведьме - своей
учительнице, со всеми раскланивался и не курил:

- Ничего, Билл. Я сам не курил два года.