право.
говора, не повидавшись с Альбертом, не услышав от него самого, что он
отказывается от меня без печали и возвращает мне слово без презрения.
его, у меня есть на него еще большие права, чем на тебя, и я могу гово-
рить от его имени. Мы здесь одни, Консуэло, и мне не запрещено полностью
открыться тебе, хоть я и принадлежу к верховному судилищу, к числу тех,
кого не знают ближайшие их ученики. Но мы обе сейчас в исключительном
положении. Взгляни же на мое поблекшее лицо и скажи, не кажется ли оно
знакомым тебе.
почку и накладные волосы, и Консуэло увидела женское лицо, правда измож-
денное и старое, но несравненной красоты линий, лицо с неземным выраже-
нием доброты, печали и силы. Эти три столь различные и столь редко соче-
тающиеся в одном и том же существе душевные свойства читались в высоком
лбе, в материнской улыбке и в глубоком взгляде незнакомки. Форма головы
и нижняя часть лица говорили о некогда могучей энергии, но следы перене-
сенных страданий были более чем заметны, и нервная дрожь заставляла
слегка трястись эту прекрасную голову, напоминавшую голову умирающей Ни-
обеи или, скорее, голову девы Марии, лежащей в изнеможении у подножия
креста. Седые волосы, тонкие и гладкие, как шелк, разделенные прямым
пробором и слегка начесанные на виски, завершали благородное своеобразие
этой удивительной головы. В то время женщины пудрили, завивали и зачесы-
вали волосы назад, смело открывая лоб. Сивилла же подобрала свои самым
незатейливым образом, и такая прическа, менее всего мешавшая ей при ее
мужском одеянии, как нельзя более гармонировала с овалом и выражением ее
лица, хотя сама она совсем не заботилась об этом. Консуэло долго смотре-
ла на нее с уважением и восторгом и вдруг, схватив обе ее руки, изумлен-
но вскричала:
похож на меня. Но разве ты никогда не видела моего портрета?
лая ей помочь:
только, насколько может произведение искусства приблизиться к оригиналу.
На нем была изображена молодая, здоровая, блистающая красотой женщина в
корсаже из золотой парчи, унизанном цветами из драгоценных камней, в
пурпурном плаще, с черными волосами, ниспадавшими локонами на плечи и
украшенными рубинами и жемчугами. В таком наряде была я более сорока лет
назад, на другой день после моей свадьбы. Я была красива, но это продол-
жалось недолго, ибо в душе у меня уже тогда царила смерть.
нате Альберта, - побледнев, сказала Консуэло. - Это портрет его матери.
Он почти не знал ее и все же боготворил... В минуты экстаза ему каза-
лось, что он видит и слышит ее. Очевидно, вы близкая родственница благо-
родной Ванды фон Прахалиц и поэтому...
голосом. - Я мать Альберта и вдова Христиана Рудольштадта. Я происхожу
из рода Яна Жижки, поборника Чаши. Я свекровь Консуэло, но отныне хочу
быть только ее другом или приемной матерью, ибо Консуэло не любит
Альберта, а Альберт не должен быть счастлив ценой несчастья своей подру-
ги.
колени перед Вандой. - Так, значит, вы привидение? Ведь вас оплакивали в
замке Исполинов как умершую.
халиц, графиня Рудольштадт, была погребена в той же часовне и под той же
плитой, где в прошлом году был погребен Альберт Рудольштадт. Он страдал
той же болезнью, был подвержен таким же припадкам каталепсии и стал
жертвой такой же ошибки. Сын никогда не был бы извлечен из этой ужасной
могилы, если бы мать, которая знала об угрожавшей ему опасности, не сле-
дила, оставаясь невидимой, за его агонией и не видела своими глазами его
погребение. Мать спасла это существо, еще полное сил и жизни, от мо-
гильных червей, на съедение которым его оставили. Мать вырвала его из
рабства того мира, где он прожил слишком долго и где больше не мог жить,
и перенесла в другой, таинственный мир, в недоступное убежище, где она
сама вновь обрела если не физическое здоровье, то по крайней мере душев-
ный покой. Это необыкновенная история, Консуэло, и тебе надо узнать ее,
чтобы понять историю Альберта, его безрадостную жизнь, его мнимую смерть
и чудесное воскресение. Сборище Невидимых, где будет происходить твое
посвящение, начнется лишь в полночь. Слушай же меня, и пусть волнение,
которое ты испытаешь, узнав эту историю, подготовит тебя к тем волнени-
ям, которые тебе предстоят.
цать лет меня выдали замуж за сорокалетнего графа Христиана. Он годился
мне в отцы и внушал чувство привязанности и уважения, но отнюдь не люб-
ви. Я была воспитана в неведении того, что значит это чувство в жизни
женщины. Мои родители, ревностные лютеране, вынужденные, однако, испове-
довать свою религию втайне, отличались чрезвычайной суровостью взглядов
и огромной силой духа. Их ненависть ко всему чужеземному, их внутреннее
возмущение против религиозного и политического ига Австрии, их фанати-
ческую любовь к прежней свободе родины я впитала с молоком матери, и эти
благородные страсти полностью удовлетворяли меня в годы моей юности. Я
не подозревала о том, что существует иная страсть, а моя мать, которая
никогда не знала ничего, кроме чувства долга, сочла бы преступным пре-
дупредить меня об этом. Император Карл, отец Марии-Терезии, долго прес-
ледовал мою семью за еретические воззрения и поставил под угрозу наше
состояние, нашу свободу и почти что самую нашу жизнь. Я могла спасти ро-
дителей замужеством с католическим вельможей, приверженцем империи, и
принесла себя в жертву с гордостью, даже с восторгом. Из тех лиц, на ко-
торых мне указали, я выбрала графа Христиана, ибо его кроткий, спокойный
и, по-видимому, слабый характер давал надежду на то, что мне удастся
тайно склонить его к политическим взглядам моей семьи. Отец и мать при-
няли это доказательство моей преданности и благословили меня. Я думала,
что моя добродетель принесет мне радость. Но несчастье, если ты чувству-
ешь всю его силу и всю несправедливость, не есть та сфера, где свободно
развиваются душевные силы. Вскоре я поняла, что под благожелательной
кротостью рассудительного и тихого Христиана скрываются непреодолимое
упорство, упрямая преданность обычаям своего сословия и предрассудкам
своей среды, а также нечто вроде сострадательной ненависти и горестного
презрения к любой идее сопротивления и борьбы против установленного по-
рядка вещей. Общение с сестрой его Венцеславой, любящей, деятельной, ве-
ликодушной, но еще более, чем он, порабощенной пустыми обрядами благо-
честия и высокомерием своего круга, было мне и приятно и мучительно. Эта
тирания ласкала, но и давила; эта дружба, хоть и непритворная, была в то
же время совершенно невыносима. Я смертельно страдала от полного от-
сутствия духовной близости с этими существами. И хоть я любила их, соп-
рикосновение с ними меня убивало, и вся атмосфера их дома медленно иссу-
шала мою душу. Вам известна история юности Альберта, его восторженные
порывы, которые всегда подавлялись, его религиозные идеи, которых не по-
нимали, его протестантские убеждения, за которые его обвинили в ереси и
безумии. Моя жизнь была прелюдией к его жизни, и вам, наверное, случа-
лось слышать от когонибудь из Рудольштадтов восклицания, выражавшие ужас
и скорбь по поводу этого пагубного сходства между сыном и матерью как в
нравственном, так и в физическом отношении.
него произошли все остальные беды. К Христиану я питала глубокую привя-
занность, но ничто в нем не могло вызвать в моей душе более пылкое
чувство, а именно такое чувство было мне необходимо, чтобы смягчить рез-
кое различие наших взглядов. Строгое религиозное воспитание, которое я
получила, не позволяло мне разделять эти два понятия - рассудок и лю-
бовь. Я без конца терзала себя. Здоровье мое пошатнулось, нервы расстро-
ились, у меня появились галлюцинации, приступы исступленного восторга.
Мои родные называли их припадками безумия и тщательно скрывали от всех
вместо того, чтобы лечить. Все же они сделали попытку развлечь меня и
начали вывозить в свет, как будто балы, спектакли и празднества могли
заменить мне симпатию, любовь и доверие. В Вене я занемогла так серьез-
но, что меня отвезли обратно в замок Исполинов. И это Грустное убежище,
заклинания капеллана и жестокая дружба канониссы все-таки были для меня
приятнее, нежели увеселения при дворе наших тиранов.
мне последние удары. Я решила, что само небо прокляло мой брак, и стала
упорно мечтать о смерти. От жизни я уже не ждала ничего. Я силилась не
любить Альберта, последнего моего ребенка, ибо была убеждена, что он об-
речен, как и остальные и что мои заботы все равно не смогут его спасти.
шее мои силы. Я полюбила, была любима, но строгость моих взглядов заста-
вила меня задушить в себе даже мысль об этом роковом чувстве. Доктор,
пользовавший меня во время частых и мучительных припадков, был на вид
старше Христиана и не так красив, как он, так что меня привлекли не
внешние его качества, а глубокая симпатия наших душ, соответствие взгля-
дов, религиозных и философских воззрений, а также поразительная гармония
характеров. Маркус - я могу назвать вам только его имя - обладал такой
же энергией, таким же деятельным умом, такой же горячей любовью к роди-
Лукин Евгений
Бажанов Олег
Сертаков Виталий
Самойлова Елена
Никитин Юрий
Посняков Андрей