боярин. Поглядел в зрачки Мишуку, кивнул холопу налить новую чару гостю. -
Случаем, не родич ему?
Ратен был с батюшкой твоим и грамоту на Переслав отвозил князю Даниле!
гостем. Эко! - Помедлил, подумал: - Ну, кто старую котору помянет, тому
глаз вон!
стало не о чем. Было, быльем поросло. <Может, так и нать? - думал он уже
на дворе, садясь на коня. - Не век же которовать друг с другом! Вси
русичи, и с единого места вси! Земляки!> А в чем-то чуялась старая обида,
не проходила. Так и не понял - в чем? Может, приди Акинфич к нему в гости,
да приди как равный к равному, и не было бы никакой обиды у Мишука. Принял
бы, угостил. Повспоминали прошлое. А так - словно и даром отец боронил
Переслав от Акинфичей! Вот они воротились - и снова бояре, а он, Мишук,
все тот же простой кметь, и не боле какого холопа ближнего у того же Ивана
Акинфича! Може, и прав Никита, что так жаждет выбиться куда повыше...
Сумеет ли только? Тут ведь и талану недостанет, иное надобно! Злость,
хватка... То, чего не было, никогда не было в нем самом, в Мишуке. На
уклоне лет можно и признати такое.
мужицкий обоз! К весне каждый жмется, ладит ухорониться за спину соседа.
Коня заморить - пашню не взорать. Ведомое дело, весна! Едва-едва собрал
Мишук потребное число мужиков, зато и для себя доброе дело сотворил:
выискал знатных плотников в свою ватагу и уже радовал тому, как весело
пойдут у него дела на Москве.
отсеялся, вновь подоспела служба государева. Боярин, убедясь в толковой
рачительности Мишука, послал его старшим в Мячково: ломать камень для
нового устроенья княжеского. Калита задумал класть каменную церкву у
Святого богоявления под Москвой.
дальнего загляду. Крестник Ивана, Алексий, по-прежнему числил себя иноком
обители Богоявления, меж тем в Царьград уже ушла неведомо какая по счету и
при богатых поминках грамота с согласною просьбою великого князя
владимирского Ивана Даниловича и митрополита русского Феогноста поставить
инока Алексия на наместничество при митрополите, понеже и поелику...
оскудевающей и потрясаемой смутами столице угасавшей Византийской империи.
Каменная же церковь в монастыре Богоявления должна была придать величия
обители, из коей мыслили князь с митрополитом извести наместника, а
значит, в грядущем ближайшего заместителя митрополичьего престола. В дали
дальней начинало брезжить для Бяконтова первенца то, о чем не догадывал,
не мог и мечтать его покойный отец.
Цареграде могут и десять раз решить и так и эдак, посему обольщать себя
посулами не стоило. Хотя внутренне неволею он уже готовил себя мысленно и
духовно к руковожению русскою церковью. Не мог не думать о том и даже
прикидывал иногда, что и как надобно ему доделать и переделать, когда
власть от Феогноста перейдет к нему, - ежели перейдет, конечно! Святой
Петр (канонизации прежнего митрополита они наконец добились), святой Петр
тоже приуготовил себе заместителя. А прислали Феогноста. И ныне мочно
подумать, что и лучше содеялось с этим умным и неробким греком: так
осильнела и побогатела при нем русская церковь, так укрепило и возросло
церковное господство владимирской земли!
Владимира по делу, затеянному князем. Ради каменной церкви монастырской -
наружно, а в тайности - ради дел наместничества, в чем, по слухам,
Царьград готовился наконец уступить.
встречи, выстроил в Кремнике небольшое подворье Богоявленского монастыря,
куда мог попадать из княжеских теремов по дворам и крытым переходам почти
что отай, неведомо для лишних глаз. Многое, ох сколь многое приходило
творить вот так, отай, хотя бы и потому, что подворье ордынское - ухо и
око царево - стояло тут же, в Кремнике, невдали от великокняжеских
теремов.
на четыре жила рубленой хоромины, отколе сквозь крохотные оконца
проглядывали по-за стеною крытые соломой и дранью кровли Занеглименья и
куда глухо доносило упорный перестук топоров, стон и звяк металла,
буханье, ржанье и гомон. Город жил, рос, ковал, торговал и строил,
воздвигая все новые и новые, белеющие свежим лесом хоромины, и уже
боярские дворы выплескивало за стены Кремника, на торговый и ремественный
Подол, а кузни отодвигались подале, на тверскую дорогу.
застланного суровою, на восемь подножек тканого, узорного холста
скатертью. На тесаных стенах покоя голо, зато дивно богат иконостас в
красном углу, где глаз знатока поразили бы сразу большие и малые образа
византийских, суздальских, тверских и новогородских писем, пред коими на
серебряных цепях теплилась дорогая лампада из синего иноземного стекла,
привезенная из земли веницейской.
Теплый ветерок вливает в отодвинутые оконницы. Четыре человека за столом
разоблачились от верхнего платья. Двое из них сидят в светлых подрясниках,
один в палевом, другой в тускло-лиловом. У того, что в палевом,
черноволосого, тронутого по вискам и по середине волнистой бороды сединою,
на груди золотой крест - знак высшей власти церковной. Двое других тоже в
домашнем облачении. Один - молодой, русокудрый - в шелковом долгом
распашном сарафане сверх белой рубахи с вышитою золотом грудью. Другой -
согбенный, но со все еще пышною полуседою гривой вьющихся волос и
пронзительным, слегка как бы вогнутым ликом в паутине мелких морщин - одет
в домашний легкий серополотняный зипун с твердыми, шитыми серебром
наручами, отделанный по краю одною лишь тонкою крученою темно-синею нитью.
мирскую и духовную власть Владимирской Руси. Это Калита с сыном Симеоном и
митрополит Феогност с Алексием, который давно уже тайно назнаменован
наместником митрополичьим, однако въяве не имеет еще ни сана, ни звания,
возносящего его над прочими. И об этом сугубо отай и идет между ними
разговор.
трапезой. На столе, на серебряных блюдах и в поливных узорных ордынских
чашах, были и нарезанная ломтями севрюга, и пирог с гречневой кашей и
снетками, и алая, с жемчужным отливом, семга, и икра, и засахаренные
фрукты, из восточных земель привезенные, и печения, и греческие орехи, и
мед, и малиновый квас, и темно-багряное цареградское вино. Но ели мало,
токмо отведывали, пили и того меньше. Говорили неспешно, взвешивая каждое
слово, и говорили в основном старшие - князь и митрополит. Но молвь велась
без лукавства, без того неверия взаимного, с коим глаголют послы земель
иноземных. Здесь говорили друг с другом с прямою искренностью
соучастников, а взвешивали слова потому, что оба, и князь Иван и Феогност,
знали цену слова и молвили токмо самонужнейшее и токмо избранными для
мысли своей словесами.
великому князю владимирскому. Давно оброс добром, волостьми и кормами,
давно повязал себя многоразличными связями здесь, на владимирской земле,
крестил и венчал, рукополагал и ставил. А там, в Цареграде, творилось
такое, что об ином соромно было и сказывать. И уже неволею начинал он
ощущать своею русскую землю - землю служения своего. И в этой русской
земле, понимал он теперь не менее князя Ивана, потребен свой митрополит,
угодный и князю и наследнику княжому, мыслящий и живущий всеми нуждами и
всеми болями этой земли. Короче говоря, и он тоже понимал, что лучшего
наследника себе, помимо Алексия, ему не найти. А раз так, надлежало
совокупною волей требовать у патриаршего престола поставления Алексия на
наместничество. Сперва на наместничество...
ведает меру лет человеческих, и кто знает свой день грядущий? Посему хощу
поспешить в деле сем, его же мыслю угодным Господу!
торопить события? Он взглядывает поочередно на отца и на сына и в глазах
Симеона видит: <Надо спешить!> Смутная тревога охватывает митрополита.
Князь еще бодр, и не время ему уходить из жизни! Особенно теперь, когда
убит Александр Тверской и несть иной замены месту великого князя
владимирского. Но и то надлежит молвить: князья, как и кесари
византийские, преизлиха тратят себя в пирах, ловитвах, телесной любви и
заботах господарства своего. Век священнослужителя вельми протяженнее по
сравнению с княжеским веком! Кто, кроме Всевышнего, ведает меру лет?
Однако, раз князь спешит сугубо, надлежит исполнить волю его.
двора. Многое ся переменило, иные близкие умерли, другие удалились от дел!
- вздыхает Феогност. - Надлежит паки отписать кесарю, и патриарху сугубо,
а такожде... - Он перебирает в памяти имена сановников двора и членов
клира, кои могут помочь князю Ивану продвинуть его просьбу. Называет
одного, другого, третьего. Иван выслушивает, запоминая. Алексий скорописью
заносит главное на черновую грамотку. Он уже не впервые берет на себя
должность секретаря при Феогносте, и тот с молчаливым одобрением
Нортон Андрэ
Лондон Джек
Каменистый Артем
Майер Стефани
Шилова Юлия