Чтение 79–й страницы книги ~Три товарища~

В семь часов я заказал телефонный разговор с Пат. После семи действо-
вал половинный тариф, и я мог говорить вдвое дольше. Я сел на стол в пе-
редней и стал ждать. Идти на кухню не хотелось. Там пахло зелеными боба-
ми, и я не хотел, чтобы это хоть как-то связывалось с Пат даже при теле-
фонном разговоре. Через четверть часа мне дали санаторий. Пат сразу по-
дошла к аппарату. Услышав так близко ее теплый, низкий, чуть неуверенный
голос, я до того разволновался, что почти не мог говорить. Я был как в
бреду, кровь стучала в висках, и я никак не мог овладеть собой.

- Боже мой, Пат, - сказал я, - это действительно ты? Она рассмеялась.

- Где ты, Робби? В конторе?

- Нет, сижу на столе у фрау Залевски. Как ты поживаешь?

- Хорошо, милый.

- Ты встала?

- Да. Сижу в белом купальном халате на подоконнике в своей комнате.
За окном идет снег.

Вдруг я ясно увидел ее. Я видел кружение снежных хлопьев, темную то-
ченую головку, прямые, чуть согнутые плечи, бронзовую кожу.

- Господи, Пат! - сказал я. - Проклятые деньги! Я бы тут же сел в са-
молет и вечером был бы у тебя.

- О, дорогой мой...

Она замолчала. Я слышал тихие шорохи и гудение провода.

- Ты еще слушаешь. Пат?

- Да, Робби. Но не надо говорить таких вещей.

У меня совсем закружилась голова.

- И у меня здорово кружится голова, - сказал я. - Расскажи, что ты
там делаешь наверху.

Она заговорила, но скоро я перестал вникать в смысл слов и слушал
только ее голос. Я сидел в темной передней под кабаньей головой, из кух-
ни доносился запах бобов. Вдруг мне почудилось, будто распахнулась дверь
и меня обдала волна тепла и блеска, нежная, переливчатая, полная грез,
тоски и молодости. Я уперся ногами в перекладину стола, прижал ладонь к
щеке, смотрел на кабанью голову, на открытую дверь кухни и не замечал
всего этого, - вокруг было лето, ветер, вечер над пшеничным полем и зе-
леный свет лесных дорожек. Голос умолк. Я глубоко дышал.

- Как хорошо говорить с тобой. Пат. А что ты делаешь сегодня вечером?

- Сегодня у нас маленький праздник. Он начинается в восемь. Я как раз
одеваюсь, чтобы пойти.

- Что ты наденешь? Серебряное платье?

- Да, Робби. Серебряное платье, в котором ты нес меня по коридору.

- Ас кем ты идешь?

- Ни с кем. Вечер будет в санатории. Внизу, в холле. Тут все знают
друг друга.

- Тебе, должно быть, трудно сохранять мне верность, - сказал я. -
Особенно в серебряном платье.

Она рассмеялась:

- Только не в этом платье. У меня с ним связаны кое-какие воспомина-
ния.

- У меня тоже. Я видел, какое оно производит впечатление. Впрочем, я
не так уж любопытен. Ты можешь мне изменить, только я не хочу об этом
знать. Потом, когда вернешься, будем считать, что это тебе приснилось,
позабыто и прошло.

- Ах, Робби, - проговорила она медленно и глухо. - Не могу я тебе из-
менить. Я слишком много думаю о тебе. Ты не знаешь, какая здесь жизнь.
Сверкающая, прекрасная тюрьма. Стараюсь отвлечься как могу, вот и все.
Вспоминая твою комнату, я просто не знаю, что делать. Тогда я иду на
вокзал и смотрю на поезда, прибывающие снизу, вхожу в вагоны или делаю
вид, будто встречаю кого-то. Так мне кажется, что я ближе к тебе.

Я крепко сжал губы. Никогда еще она не говорила со Мной так. Она
всегда была застенчива, и ее привязанность проявлялась скорее в жестах
или взглядах, чем в словах.

- Я постараюсь приехать к тебе, Пат, - сказал я.

- Правда, Робби?

- Да, может быть, в конце января.

Я знал, что это вряд ли будет возможно: в конце февраля надо было
снова платить за санаторий. Но я сказал это, чтобы подбодрить ее. Потом
я мог бы без особого труда оттягивать свой приезд до времени, когда а
поправится и сама сможет уехать из санатория.

- До свидания, Пат, - сказал я. - Желаю тебе всего хорошего! Будь ве-
села, тогда и мне будет радостно. Будь веселой сегодня.

- Да, Робби, сегодня я счастлива.

Я зашел за Джорджи, и мы отправились в "Инрнациональ". Старый, про-
копченный зал был почти неузнаваем. Огни на елке ярко горели, и их теп-
лый свет отражался во всех бутылках, бокалах, в блестящих никелевых и
медных частях стойки. Проститутки в вечерних туалетах, с фальшивыми дра-
гоценностями, полные ожидания, сидели вокруг одного из столов.

Ровно в восемь часов в зале появился хор объединенных скотопромышлен-
ников. Они выстроились перед дверью по голосам: справа - первый тенор,
слева - второй бас. Стефан Григоляйт, вдовец и свиноторговец, достал ка-
мертон, дал первую ноту, и пение началось:

Небесный мир, святая ночь,

Пролей над сей душой.

Паломнику терпеть невмочь -

Подай ему покой.

Луна сияет там вдали,

И звезды огоньки зажгли,

Они едва не увлекли

Меня вслед за собой [9].

- Как трогательно, - сказала Роза, вытирая глаза.

Отзвучала вторая строфа. Раздались громовые аплодисменты. Хор благо-
дарно кланялся. Стефан Григоляйт вытер пот со лба.

- Бетховен есть Бетховен, - заявил он. Никто не возразил ему. Стефан
спрятал носовой платок. - А теперь - в ружье!

Стол был накрыт в большой комнате, где обычно собирались члены союза.
Посредине на серебряных блюдах, поставленных на маленькие спиртовки,
красовались оба молочных поросенка, румяные и поджаристые. В зубах у них
были ломтики лимона, на спинках маленькие зажженные елочки. Они уже ни-
чему не удивлялись.

Появился Алоис в свежевыкрашенном фраке, подаренном хозяином. Он при-
нес полдюжины больших глиняных кувшинов с вином и наполнил бокалы. При-
шел Поттер из общества содействия кремации.

- Мир на земле! - сказал он с большим достоинством, пожал руку Розе и
сел возле нее.

Стефан Григоляйт, сразу же пригласивший Джорджи к столу, встал и про-
изнес самую короткую и самую лучшую речь в своей жизни. Он поднял бокал
с искристым "ваххольдером", обвел всех лучезарным взглядом и воскликнул:

- Будем здоровы!

Затем он снова сел, и Алоис притащил свиные ножки, квашеную капусту и
жареный картофель. Вошел хозяин с подносом, уставленным кружками с золо-
тистым пильзенским пивом.

- Ешь медленнее, Джорджи, - сказал я. - Твой желудок должен сперва
привыкнуть к жирному мясу.

- Я вообще должен сперва привыкнуть ко всему, - ответил он и посмот-
рел на меня.

- Это делается быстро, - сказал я. - Только не надо сравнивать. Тогда
дело пойдет.

Он кивнул и снова наклонился над тарелкой.

Вдруг на другом конце стола вспыхнула ссора. Мы услышали каркающий
голос Поттера. Он хотел чокнуться с Бушем, торговцем сигарами, но тот
отказался, заявив, что не желает пить, а предпочитает побольше есть.

- Глупости все, - раздраженно заворчал Поттер. - Когда ешь, надо
пить! Кто пьет, тот может съесть даже еще больше.

- Ерунда! - буркнул Буш, тощий высокий человек с плоским носом и в
роговых очках.

Поттер вскочил с места:

- Ерунда?! И это говоришь ты, табачная сова?

- Тихо! - крикнул Стефан Григоляйт. - Никаких скандалов в сочельник!

Ему объяснили, в чем дело, и он принял соломоново решение - проверить
дело практически. Перед спорщиками поставили несколько мисок с мясом,
картофелем и капустой. Порции были огромны. Поттеру разрешалось пить что
угодно, Буш должен был есть всухомятку. Чтобы придать состязанию особую
остроту, Григоляйт организовал тотализатор, и гости стали заключать па-
ри.

Поттер соорудил перед собой полукруг из стаканов с пивом и поставил
между ними маленькие рюмки с водкой, сверкавшие как брильянты. Пари были
заключены в соотношении 3:1 в пользу Поттера.

Буш жрал с ожесточением, низко пригнувшись к тарелке. Поттер сражался
с открытым забралом и сидел выпрямившись. Перед каждым глотком он зло-
радно желал Бушу здоровья, на что последний отвечал ему взглядами, пол-
ными ненависти.

- Мне становится дурно, - сказал мне Джорджи.

- Давай выйдем.

Я прошел с ним к туалету и присел в передней, чтобы подождать его.
Сладковатый запах свечей смешивался с ароматом хвои, сгоравшей с легким
треском. И вдруг мне померещилось, будто я слышу любимые легкие шаги,
ощущаю теплое дыхание и близко вижу Навару темных глаз...

- Черт возьми! - сказал я и встал. - Что это со мной?

В тот же миг раздался оглушительный шум:

- Поттер!

- Браво, Алоизиус!

Кремация победила.