шампанским и расставили вдоль стен.
растворялся в конвульсивных сполохах молний, лица становились
мертвенно-бледными, как у привидений, и все на мгновение погружалось в
небытие. Потом грохотал гром, он заглушал голоса, он царил над всем и всему
угрожал... И снова мягкий свет, и вместе с ним жизнь... и духота...
праздника!
едемте отсюда...
революции. Вот-вот нагрянут санкюлоты.
будто она несколько часов спала в нем. Дождь падал тяжелыми прямыми нитями.
Очертания домов, расположенных напротив, расплывались, словно смотришь на
них сквозь залитое водой стекло витрины цветочного магазина.
Давайте поколесим по городу.
заглушая почти все остальные звуки. Из текучего серебра выплыла и снова
исчезла серая громада Триумфальной арки. На Елисейских Полях сверкали
витрины магазинов. Рон Пуэн благоухал цветами и свежестью - пестрая
ароматная волна среди всеобщего уныния. Широкая, как море, населенная
тритонами и морскими чудовищами, раскинулась в сумерках площадь Согласия.
Словно отблеск Венеции, подплыла улица Риволи с ее светлыми аркадами, Лувр,
серый и вечный, с бескрайним двором и сверкающий огнями окон. Затем
набережные, колеблющиеся силуэты мостов над темной водой. Грузовые баржи,
буксир с тускло мерцающим фонарем, - кажется, будто в его успокаивающем
свете нашли прибежище изгнанники из тысячи стран. Сена. Шумные бульвары с
автобусами, людьми и магазинами. Железная решетка Люксембургского дворца и
за ней парк, как стихотворение Рильке. Кладбище Монпарнас, молчаливое и
заброшенное. Узкие старые улицы, дома, неожиданно открывающиеся тихие
площади, деревья, покосившиеся фасады, церкви, подточенные временем
памятники; шары фонарей, колеблемые ветром; писсуары, торчащие из-под земли,
словно маленькие форты; переулки с маленькими отелями, где сдаются "номера
на час"; закоулки далекого прошлого с улыбающимися фасадами домов: строгое
рококо и барокко; старинные, темные ворота, как в романах Пруста...
чувствовал дыма, словно в полутьме машины сигарета лишилась своей
материальности. Постепенно все стало казаться ему нереальным - эта поездка,
этот бесшумно скользящий под дождем автомобиль, улицы, плывущие мимо,
женщина в кринолине, притихшая в уголке, отсветы фонарей, пробегающие по ее
лицу, руки, уже отмеченные смертью и лежащие на парче так неподвижно, словно
им никогда уже не подняться, - призрачная поездка сквозь призрачный Париж,
пронизанная каким-то ясным взаимопониманием и невысказанной, беспричинной
грустью о предстоящей разлуке.
выходило - мысли как бы растворялись в дожде. Он думал о пациентке с
рыжевато-золотистыми волосами, о дождливом вечере в Ротенбурге на Таубере,
проведенном с женщиной, которую он давно забыл; об отеле "Айзенхут" и о
звуках скрипки, доносившихся из какого-то незнакомого окна. Ему вспомнился
Ромберг, убитый в 1917 году во время грозы на маковом поле во Фландрии.
Грохот грозы призрачно смешивался с ураганным огнем, словно Бог устал от
людей и принялся обстреливать землю. Вспомнился Хотхолст; солдат из
батальона морской пехоты играет на гармонике, жалобно, скверно и невыносимо
тоскливо... Затем Рим под дождем, мокрое шоссе под Руаном... Концлагерь,
нескончаемый ноябрьский дождь барабанит по крышам бараков; убитые испанские
крестьяне - в их раскрытых ртах стояла дождевая вода... Влажное, светлое
лицо Клер, дорога к Гейдельбергскому университету, овеянная тяжким ароматом
сирени... Волшебный фонарь былого... Бесконечная вереница образов прошлого,
скользящих мимо, как улицы за окном автомобиля... Отрава и утешение...
бежали тучи, тяжелые и торопливые, посеребренные по краям, - беременные
матери, желающие побыстрее родить кусочек луны. Кэт попросила шофера
остановиться.
открылся весь Париж. Огромный, мерцающий огнями, мокрый Париж. С улицами,
площадями, ночью, облаками и луной. Париж. Кольцо бульваров, смутно белеющие
склоны холмов, башни, крыши, тьма, борющаяся со светом. Париж. Ветер,
налетающий с горизонта, искрящаяся равнина, мосты, словно сотканные из света
и тени, шквал ливня где-то далеко над Сеной, несчетные огни автомобилей.
Париж. Он выстоял в единоборстве с ночью, этот гигантский улей, полный
гудящей жизни, вознесшийся над бесчисленными ассенизационными трубами,
цветок из света, выросший на удобренной нечистотами почве, больная Кэт,
Монна Лиза... Париж...
кровяной и ливерной колбасы. Никто не обратил внимания па его наряд. Он
попросил бутылку коньяку и две рюмки. Хозяин откупорил бутылку и снова
воткнул пробку в горлышко.
кринолине, такая тонкая на фоне зыбкого неба, словно ее забыло здесь
какое-то другое столетие и она вовсе не американка шведского происхождения,
родившаяся в Бостоне.
за город, раскинувшийся там, внизу.
Это лучше всех празднеств мира.
"Шехерезаду". Там я отдамся сентиментальности и упьюсь жалостью к самой
себе. Я попрощаюсь со всей этой мишурой, а с завтрашнего дня примусь читать
философов, составлять завещание и вообще буду вести себя достойно и
сообразно своему положению.
комнат. Равик заметил, что номер еще занят.
кровати.
рубашки... А костюм? Вон он висит - сами видите. Другой на нем, и больше у
него ничего нет. За все и сотни франков не возьмешь.
признался. Я потребовала, чтобы он заплатил мне по завтрашний день. Не могу
же я без конца держать жильцов, которые не платят.
дорогие картины. Дескать, он получит за них намного больше, чем требуется
для уплаты долга. Вот я и хочу, чтобы вы взглянули на них.
Перед ним, над кроватью, висел пейзаж, окрестности Арля - Ван Гог периода
расцвета. Он подошел ближе. Сомнений быть не могло - картина была подлинной.
закорючки должны изображать деревья!.. А это? Полюбуйтесь!
тропического пейзажа.
Дура дурой, да и только. Посмотрите, как она стоит. Есть и еще одна картина,
так та даже не дорисована до конца.
Сезанном.
хочет меня одурачить! Чем? Вы ведь видели мои картины. Вот это действительно
картины! Нарисованы точно с натуры, без всяких выкрутасов. Помните в
столовой снежный пейзаж с оленями? А что вы можете сказать обо всей этой
Орлов Алекс
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Эриксон Стивен
Белов Вольф
Шилова Юлия