Чтение 79–й страницы книги ~Горение~

или тот же камердинер, или даже жена могли бумажки эти - начни он
записывать комбинацию, вертевшуюся в голове, - оттащить в охрану - он бы
сумел получить, он бы сумел и жену заставить.

Убийство Егором Сазоновым ненавистного Зубатову министра внутренних дел
Плеве оказалось той счастливой, долгожданной каплей, которая переполняла
чашу терпения.

Мысль его рвалась наружу, ему надобно было изложить все - самому же
себе, чтобы потом, отстраненно, как в былые времена, когда властен был
черкать документы подчиненных, обсматривать со всех сторон замысел,
расчленять на десяток этапов, раздавать всю эту поэтапность
столоначальникам, чтобы все делопроизводства Департамента готовили,
рассчитывали и выверяли комбинацию - каждый свою область, неизвестную
другим коллегам, а потом уж свести все воедино, надписать красным
карандашом - "разрешаю к исполнению" и начать утомительное, но,
одновременно сладостное выжидание первых результатов.

Понял - в голове не удержать, слишком многотруден и хитер замысел, а
столоначальников под рукой нет, поручить р а с ч л е н е н и е - некому.
Без бумажки - таракашка, а с бумагой - человек - надо писать.

Писал по ночам, не зажигая света - благо, полнолуние было, строчки одна
на другую не налазили. Читал написанное ранним утром, когда приносили
газеты - он их пятнадцать штук выписывал, помимо журналов "Мир Божий",
"Современный мир" и "Мир приключений". Читал вроде бы газету, а сам
анализировал написанное на листочках. План получился литой, л о в к и й.

"1. Ситуация внутриполитическая такова, что империя идет к кризису.

2. Выявителем глубинных кризисных явлений в обществе служит
с.-демократическая партия.

3. Выявителем стихийного взрыва являются с.-революционеры.

4. Нынешнее руководство Департамента полиции фиксирует события через
серьезную осведомительную сеть, однако никаких контрмер не предпринимает;
революционное движение не управляемо, после того особенно, как пришлось
уйти мне.

5. Необходимо подтолкнуть события в том направлении, чтобы появился ш у
м, который будет услышан Троном, несмотря на маньчжурскую канонаду.

6. Подтолкнуть надо оттуда, где силен был я, то есть из "обществ
ф.-заводских рабочих". Требования - экономического порядка, обращенные к
Государю; никакой революционности, наоборот, такого рода
верноподданническое обращение рабочего люда положит конец смутьянам
с.-демократам, с.-революционерам, польским бунтовщикам и прочей
анархистской сволочи.

7. Показ силы ф.-заводского экономического движения, его преданности
Трону заставит Власть начать более активную работу с "союзом ф.-заводских
рабочих".

8. Провести работу с о. Гапоном в том направлении, чтобы он испросил
возвращения к руководству движения того человека, который это движение
начал, то есть меня.

9. Продумать вопрос о визите к Е. Превосходительству Трепову с тем,
чтобы он взял на себя объяснение с Государем по поводу недальновидной
политики, которую проводил покойный В. К. фон Плеве, сделав упор на то,
что человек он был нерусский, а посему не понимал основополагающего
принципа п о с т е п е н н о с т и.

10. Кандидатом на пост Министра внутренних дел не называть никого,
предоставив сей вопрос на благоусмотрение Государя, чтобы не нарушить
строй размышлений лиц, приближенных к Двору".

Планом Зубатов остался доволен; строчки залегли в память накрепко;
привычка, как говорят, вторая натура; полиция верит слову написанному,
устное - забывается, не документ это, интонаций в нем много,
определенности мало.

Через неделю, о б к а т а в в голове тонкости, Зубатов написал письмо в
Департамент полиции, с просьбой разрешить ему приехать в Санкт-Петербург
для объяснений по поводу "возможности жить летом в Ялте по причине слабых
легких".

Разрешение пришло унизительное: дозволено было посетить северную
столицу сроком на одни сутки. Озлился до холода в пальцах; успокоил себя:
"Ладно, больше-то и не надо. Одно только надо - оторваться от филеров, но
не нарочно, не умелостью, а придурясь, с извинением вроде бы". Это он умел
- еще с тех времен, пока не был ренегатом, предателем, говоря проще;
"Народная воля" законы конспирации чтила и учила им своих подвижников
весьма тщательно.

Оторвался он от филерской бригады, которая "пасла" его в поезде, на
Московском вокзале, оторвался легко, бросив пустой, потрепанный чемодан
извозчику, а после на людном углу с извозчика соскочив. Объяснение было
точным: "чемодан сказал везти в "Асторию", а сам решил пройтись. Странно,
что особы, охраняющие мою жизнь, замешкались, но не окликать же их, право!"

Двух часов "прогулки" хватило на то, чтобы повидать отца Георгия Гапона
- в церквушке за ним не следили; за ним только дома следили и в "обществе
фабрично-заводских рабочих". Считали, что социалисты в храм не придут -
богохульники, а Гапон этого не любит.

Разговор с Гапоном был хороший, сердечный, хоть и грустный - помянули
старое, посетовали на день сегодняшний и обговорили все на будущее: надо
было начинать г р о м к о помогать Государю, поднимать народ под хоругви,
идти на поклон к Заступнику, открыть ему глаза на грехи нерусских
чиновников-супостатов, от которых и есть все зло по земле. Детали обсудили
особенно тщательно, но л е г к о, не называя своими именами то, что
задумали, - понимали друг друга с полуслова, с бессловесного взгляда
понимали.

В Департаменте, куда явился Зубатов после встречи с Гапоном, получил
ответ:

проводить лето в Ялте "не рекомендовали"; причислен был, таким образом,
к студентам, социалистам, чахоточным и евреям - тем запрещено было
появляться в городе, через который царская семья следовала в Ливадию.
Александр Иванович Куприн пытался было помочь бедолагам, написал письмо
государю, а через два дня Иван Антонович Думбадзе, градоначальник,
генерал-майор, рубаха-парень, анекдотчик и жуир, взмыленно мотался по
Ялте, выспрашивая городовых, где Куприн г у л я е т. Нашел Александра
Ивановича у порта, в кабачке Попандопулоса, отдал почтительно конверт с
царским гербом. Куприн пьяно обрадовался, шампанского приказал дюжину,
бахвалиться начал, конверт вскрыл и прочел вслух - поспешил спьяну-то:
"Выпивая - закусывайте. Николай II".

...Ладно, Зубатов - не Куприн, он шуметь не будет, он тихо в Москву
уедет, он теперь ждать будет. Он дождется - позовут. Униженно и тишайше.
Тогда - вернется, на белом коне вернется.

Расшифровав письмо от Розы, "доктора Любек", Дзержинский спустился в
пустую залу типографии, запер дверь и, вернувшись в кабинетик, прочитал
письмо наново:

"Твое письмо о создании Военно-Революционной организации во главе со
"Штыком"

очень нас порадовало: великолепный образец интернациональной борьбы
поляков и русских против царизма.

Пожалуйста, информируй меня подробнее об этой работе - она в высшей
мере перспективна. Сейчас я пишу " статью о том, как развиваются события
дома. Если бы ты выкроил время, дорогой Юзеф, сел за стол (когда мы
победим, будет издан специальный декрет, освобождающий тебя от
организационной работы с предписанием отдаться литературе) и составил свой
конспект того, что, с твоей точки зрения, наиболее важно из происходящего
дома для читателя неподготовленного, не знающего ситуации в Польше, что,
по-твоему, следует выделить и проанализировать - была бы тебе бесконечно
благодарна. У меня гора матерьялов, но ты знаешь, как я верю твоему
знанию, чутью и художнической обескоженности. Мне бы хотелось свести нашу
с тобой точку зрения воедино.

Жму руку, Роза".

Ответ Дзержинский написал сразу же:

"Дорогой товарищ! Спасибо за обещание освободить меня от текучки.
Добрыми намерениями вымощена дорога в ад - я тебе не верю. Со "Штыком"
(запасная кличка "Офицер") я постоянно встречаюсь - очень славный и
открытый человек: знает по-настоящему толк в деле.

По поводу твоей просьбы. Я, подобно тебе, веду хронологическую таблицу
событий, которые нельзя позволить забыть потомкам. Не убежден, что мой
конспект может открыть тебе что-то новое: твои статьи в нашей печати не
только фиксируют сегодняшние события, но - подчас - поразительно точно
угадывают события завтрашние. Тем не менее, готов выполнить твою просьбу.
Начну отсчет с февраля 1904, с начала русско-японской кампании. Через
полторы недели после начала войны мы, как помнишь, провели огромную
рабочую демонстрацию на Маршалковской.

Полиция, раненые, арестованные. (Ты славно написала об этом.) 14 марта
- новая массовая демонстрация рабочих, проводили вместе с рядовыми
пэпээсами. В марте устроило демонстрацию движение "за реальную политику"
(не тебе говорить - по форме оппозиционное, по существу сволочное,
мерзкое, буржуазно-соглашательское), однако факт есть факт, а нам факты
замалчивать негоже. 27 апреля - защита типографии на Чистой (спасибо за
листовку о Марцыне Каспшаке), на следующий день стачка каменщиков, все
строительные работы в Варшаве замерли; через три дня громадные
первомайские демонстрации на Новом Свете, аллеях Уяздовских, на Банковой
площади. (Хорошо бы расширить твое выступление об этом - в свете нового
времени.) Через два дня пэпээсовская студенческая молодежь, правого
уклона, смешавшись с национально-демократической, вышла с требованием