нежности.
шестилетняя Лотта, "бонной" - Гертруда, а Петер - их "сыном"; называли они
его почему-то Маугли, хотя он был такой беленький и толстенький, весь
п е р е в я з а н н ы й, словно незримыми ниточками, что никак - даже при
детском воображении, самом что ни на есть раскрепощенном, - не мог ни в
чем походить на смуглого сына джунглей...
командовать ими, хотя уже тогда, ребенком еще, определил свое будущее -
армия; наоборот, он поддавался их капризам, с радостью выполнял просьбы
"мамы" и "бонны", был снисходительно ласков к "сыну", точь-в-точь копируя
отношение к нему самому отца, самого любимого человека на земле,
"любезного и дорогого папочки".
жизнь, конечно же, детская; впрочем, натуры грубые, духовно черствые
забывают это, хотя каждый из них - это бесспорно - бывал влюблен в
детстве, влюблен так, как редко влюблялся взрослым уже, когда властно
входило проснувшееся желание, а любовь делалась сладостно-изнуряющей,
н о ч н о й. То поющее ликование духа, сопутствующее детскому чувству,
уступало место любовному б ы т у, который с годами становился привычным,
каждодневным, а потому стирающимся, как расхожая монета...
фюрер прислал телеграмму - очень любил генералов, которые, как он говорил,
"опалены жарким пламенем очистительной битвы"), Гелен, женатый уже
человек, отец, счастливый, казалось бы, семьянин, со слезами на глазах
вспоминал маленькую Лотту: ее муж попал в плен под Сталинградом, выступил
по московскому радио вместе с Паулюсом; несчастную женщину как жену
изменника арестовали, бросили в концентрационный лагерь; тетя Марта
просила помочь. А что он мог поделать? Любое слово, сказанное в защиту
несчастной, обернулось бы против него - "пособник врага нации". Петер
погиб еще в сорок первом, под Ельней, прямое попадание русской мины: стоял
человек, молоденький офицер в ладно пригнанной форме, и исчез, как не
было, в з д о х взрыва, черное облако - и гудящая пустота; ужас какой-то,
нереальность! Только Гертруде повезло - восемнадцатилетней она вышла замуж
за шведского промышленника и уехала в Стокгольм; в рейхе с тех пор не
бывала, вспоминая бывшую родину с плохо скрываемой неприязнью. Ее соседа
по семинару, студента философского факультета в Гейдельберге, заставили
языком вылизывать асфальт; парни из "Гитлерюгенда" окружили его, бросили
на колени: "Ты должен вылизать нашу землю от твоего паршивого еврейского
присутствия" - и мочились на него, захлебываясь от смеха.
госпитале его часто навещал генерал Хойзингер; каждый раз, возвращаясь от
фюрера из его полевого штаба в "Вольфшанце", он находил время навестить
своего давнего друга. Включив радио, стоявшее на столике у изголовья,
рассказывал об ужасном положении на фронтах: "Нас может спасти чудо, но
ведь мы с тобой прагматики, чудес нет, значит, мы обречены, крушение
неизбежно, фюрер одержим, отказывается понимать реальность, верит в
придуманные им же самим химеры, и ни у кого из окружающих нет смелости
открыть ему правду; какой алогичный деспотизм!" (При этом и Хойзингер, и
Гелен - начальник оперативного отдела генерального штаба фюрера и шеф его
разведуправления "Восток" - как-то даже и не думали, что сами они также
являются о к р у ж е н и е м Гитлера, проводят с ним многие часы на
совещаниях, бывают приглашены к обеду, обмениваются дружескими
рукопожатиями, имеют, говоря иначе, возможность о т к р ы т ь
п р а в д у; о, гнусность и малость, "теория переваливания" на соседа,
надежда на смелость другого, вера в озарение, которое придет к тирану со
стороны!)
духовной смуты, не мог спать, даже если врачи давали снотворное. Спасением
было одно и то же видение: маленькая Лотта в длинном платьице,
перехваченном в грудке пояском, и остроносые лаковые туфельки на
прелестных крошечных ножках; с этим видением только и засыпал, вызывал его
как спасение.
фельдмаршал Эрвин Роммель по приказу фюрера покончил жизнь самоубийством.
(Вместе с промышленным магнатом из Штуттгарта Робертом Бошем был
подготовлен план, по которому он и его начальник штаба Шпейдель открывали
фронт на западе и готовили ударный кулак против русских армий, чтобы не
пустить их в Польшу и на Балканы; единственное, в чем он расходился с
другими генералами, участвовавшими в заговоре, была судьба Гитлера. Он был
категорически против устранения фюрера: "Я уговорю его согласиться с нами
после того, как все будет сделано; он послушает меня, ведь главное дело
его жизни - борьба против русского большевизма - будет продолжена!" За то,
что Роммель был против убийства Гитлера, ему была пожалована милость:
покончить с собой в присутствии посланцев рейхсфюрера; торжественные
похороны и пенсия жене и сыну гарантированы.)
библии", в которую были включены фамилии русских военачальников,
политических деятелей, писателей, актеров, ученых; компрометация
готовилась высококвалифицированными мастерами своего дела. Фотомастер,
который переснимал "Библию", был отправлен на Восточный фронт, на
центральное направление. Сопровождавшему ему человеку - верен до последней
капли крови, был спасен от трибунала, куда угодил из-за языка, - было
приказано сделать все, чтобы фотограф (обер-лейтенант, близорук, в армию
призван в сорок втором, страдает сосудистым заболеванием, вены на ногах
раздуты, поэтому с трудом передвигается) ни в коем случае не попал в
русский плен. Теперь руки развязаны - фотограф погиб во время налета
русских штурмовиков от пулевых ран. Два экземпляра "Красной библии" были
надежно укрыты в Альпах, неподалеку от швейцарской границы; подлинник
лежал в сейфе, в помещении генерального штаба, в Цоссене, под Берлином.
часто, когда становилось совсем уж невмоготу, уезжал в имение к барону
Ридзель цу Эйзенбаху (несмотря на то, что большая часть его поместий
находилась в Пруссии, в Гессене его семья также владела прекрасными
землями и двумя дворцами). Почти вся семья собралась здесь, спасаясь от
налетов. Племянницы барона, Ингеборк и Паула, семилетние создания, похожие
чем-то на Лотту и Гертруду, стали его самыми близкими друзьями; он мог
проводить с ними целые дни, придумывал уморительные игры, во время
"пряток" не гнушался тем, чтобы "водить" и, конечно, не находил маленьких
прелестниц, а они, визжа от сладостного страха, счастливые, подбегали к
условленному месту: "Чур-чура, меня не нашли!" А еще он очень любил
готовить вместе с ними прекрасные обеды из речного песка и листьев;
получались невероятно красивые застолья, еда была разложена на деревянных
игрушечных блюдечках, и Гелен горестно думал о том, сколько же должно
пройти лет после окончания войны, прежде чем люди снова научатся выпускать
детские игрушки.
офицерами, был любезен с коллегами, почтителен и спокоен во время докладов
фюреру; спокойствия хватало на неделю: "Этот трясущийся параноик,
ослепленный манией величия, тащит в пропасть несчастных детей. Видимо,
потому, что я родился солдатом, в моем сердце живет слабость к малышам, я
должен защитить их, а это возможно лишь в том случае, если постоянный враг
- восточный медведь - будет плесневеть в своей берлоге, надежно обложенный
со всех сторон охотниками со взведенными ружьями, сделанными из
крупповской стали".
незамеченным, - весь в карьере, сумасшедший ритм работы, предложенный
фюрером; интриги, чувство неуверенности в завтрашнем дне, самое счастливое
время отцовства пронеслось, словно один миг.
навещать дом доктора Шверенбаха: его тянули те дома, где звенели детские
голоса, а у доктора была внучка, Ане-Лиза, пятилетнее чудо с громадными
карими глазами. Гелен попросил ее не называть его "дядя Рейнгардт": "Зови
меня просто Рени, маленькая, потому что неловко называть дядей того, кто
больше всего на. свете любит играть - особенно в прятки и салочки, не
говоря уже о штандере".
Ане-Лизы, которая досадливо отчитывала "Рени" за неумение держать на руке
"либонка" (так она произносила слово "ребенок", какая нежность, даже щемит
сердце от самого присутствия этого доброго пятилетнего человечка), он и
услышал передачу гамбургского радио.
членов недавно созданной по лицензии британских оккупационных властей
"Имперской социалистической партии". Среди выступавших были господин
Дорльс и граф Вестарп. По их словам, - цитируем - "Германия не виновата в
том, что началась мировая война. Если бы Лондон и Париж приняли руку,
предложенную Берлином, и сели за стол переговоров, то конфликта можно было
бы избежать. Однако правивший тогда Уинстон Черчилль не хотел внимать
фактам, которые свидетельствовали: Данциг - это последний немецкий город в
Европе, который был отторгнут от родины. Германия не хотела ни пяди чужой
земли, она хотела лишь одного: воссоединения всех немцев в едином
государстве, которое открыто провозгласило себя защитником западной
цивилизации". Господин Дорльс утверждал, что - цитируем - "единственным
законным правительством Германии было, есть и останется имперское
правительство гроссадмирала Денница, законного преемника рейхсканцлера,
приведенного к присяге президентом фельдмаршалом Гинденбургом. То, что
канцлер Денниц был осужден в Нюрнберге, есть нарушение всех норм
международного права, которые всегда исповедовали западные демократии.
Если бы Германия возглавлялась правительством гроссадмирала, немцы могли
бы достойно ответить на безнравственные обвинения в жестокостях, которые
Зыков Виталий
Суворов Виктор
Аникина Наталья
Мичурин Артем
Шилова Юлия
Сертаков Виталий