открытой чуть подольше, и я, вероятно, попросила бы кусочек хлеба, так я
пала духом...
нечего было рассчитывать на помощь. Пожалуй, я предпочла бы свернуть с
дороги в лес, который виднелся невдалеке и своей густой тенью обещал мне
гостеприимный приют; но я была так измучена, так слаба, так истерзана
голодом, что инстинкт заставлял меня блуждать вокруг человеческого жилья,
где была хоть какая-то надежда на пищу. Я знала, что уединение не будет
уединением, покой не будет покоем, пока голод, этот ястреб, терзает мне
внутренности.
преследуемая сознанием, что я не могу предъявлять никаких требований и не
вправе ожидать никакого интереса к моей одинокой судьбе. Между тем день
клонился к вечеру, а я все еще бродила, как бездомная, голодная собака.
Переходя через поле, я увидела колокольню и поспешила к ней. Возле кладбища,
в саду, стояло небольшое, но красивое, прочное строение; я не сомневалась в
том, что это жилище пастора. Я вспомнила, что иногда люди, приезжающие в
места, где у них нет друзей, и ищущие работы, обращаются к священнику за
рекомендацией и помощью. Ведь обязанность священника - помочь, по крайней
мере советом, тому, кто нуждается в помощи. Мне казалось, что я имею
некоторое право на совет. И так, ободрившись и собрав последние остатки сил,
я двинулась вперед. Я подошла к дому и постучала в кухонную дверь. Мне
отворила старая женщина; я спросила, не это ли дом священника?
отец; сейчас он находится в Маршэнде и, по всей вероятности, пробудет там
еще недели две.
которой погибала; я все еще не могла просить милостыню. И снова я поплелась
прочь.
хотя бы корку, хотя бы глоток супу, чтобы смягчить муки голода! Инстинктивно
я снова пошла по направлению к деревне, снова отыскала лавочку и вошла в
нее; и хотя там, кроме хозяйки, были еще посторонние, я отважилась на
просьбу: не даст ли она мне хлеба в обмен на мою косынку?
продавала свой товар таким способом.
знает, где я взяла эту косынку, сказала она.
уверяют, что приятно вспоминать пережитые в прошлом страдания, но мне и
сейчас тяжело возвращаться мыслью к этому периоду моей жизни: нравственное
унижение в соединении с физической мукой - это слишком горестные
воспоминания, чтобы на них задерживаться. Я не порицала тех, кто отталкивал
меня. Я чувствовала, что этого и следовало ожидать и что тут ничего не
поделаешь: обыкновенный нищий нередко вызывает подозрения; хорошо одетый
нищий их вызывает неизбежно. Положим, я просила только работу, но кто был
обязан заботиться об этом? Конечно, не тот, кто видел меня впервые и ничего
не знал обо мне. Что касается женщины, не захотевшей взять мою косынку в
обмен на свой хлеб, - то и она была права, если мое предложение показалось
ей подозрительным или обмен невыгодным. Словом, позвольте мне быть краткой.
Мне трудно говорить об этом.
за ужином, состоявшим из хлеба и сыра. Я остановилась и сказала:
толстый ломоть от своей ковриги и протянул мне. Кажется, он не принял меня
за нищую, но решил, что я эксцентричная дама, которой пришла фантазия
отведать черного хлеба. Как только я отошла от дома, я села на землю и съела
хлеб.
лесу, о котором уже упоминала. Однако я плохо провела ночь; мой отдых часто
нарушался, земля была сырая, воздух холодный, к тому же близ меня не раз
проходили люди, и я была вынуждена все снова и снова менять свое убежище: у
меня не было отрадного чувства безопасности и покоя. Под утро пошел дождь;
он продолжался весь следующий день. Не спрашивайте у меня, читатель,
подробного отчета об этом дне; я все так же искала работы, все так же
получала отказы, все так же страдала от голода; лишь один раз мне удалось
поесть. У двери одной фермы я увидела девочку, которая собиралась выбросить
из миски холодную кашу в свиную кормушку.
Свинья все равно не будет есть.
проглотила ее.
по которой плелась уже больше часа.
дальше идти не могу. Неужели и эту ночь я проведу как отверженная? Неужели
мне придется под этим дождем положить голову на холодную, мокрую землю?
Боюсь, что так и будет, кто меня приютит? Но как это будет тяжело, ведь я
голодна, ослабела, озябла, а никому до меня нет дела, а впереди полная
безнадежность. По всей вероятности, я не доживу до утра. Отчего же я не могу
примириться с близостью смерти? Зачем борюсь за ненужную жизнь? Я знаю, я
верю, что мистер Рочестер жив; а к тому же смерть от голода и холода - это
такая судьба, с которой природа не может примириться. О провидение, поддержи
меня еще немного! Помоги, направь мои стопы!"
поняла, что далеко отошла от деревни: ее совсем не было видно; исчезли даже
окружавшие ее плодородные поля. Проселки и тропинки снова привели меня к
пустоши; и лишь узкая полоса едва возделанной земли, почти такой же дикой и
бесплодной, как вересковые заросли, у которых она была отвоевана, отделяла
меня от хмурых гор.
размышляла я. - И пусть лучше галки и вороны будут клевать мое тело, чем его
запрячут в нищенский гроб и оно сгниет в убогой могиле".
найти укромное местечко, где бы можно было улечься, чувствуя себя если не в
безопасности, то по крайней мере скрытой от чужих глаз. Но вокруг меня
расстилалась пустыня, лишь окраска ее была различна - зеленая там, где
болота заросли камышом и мохом; черная там, где на сухой почве рос только
вереск. В наступающих сумерках я едва могла различить эти оттенки; я
вспоминала их лишь как чередующиеся светлые и темные пятна, ибо краски
померкли вместе с дневным светом.
дебрях, как вдруг в темноте, далеко впереди, между болотами и скалами,
вспыхнул огонек. "Это блуждающий огонек", - решила я и ждала, что он вот-вот
исчезнет. Однако он продолжал гореть ровным светом, не удаляясь и не
приближаясь. "Тогда это может быть костер, который только сейчас разожгли",
- предположила я и стала наблюдать, не начнет ли огонек разгораться; но нет,
он не уменьшался и не увеличивался. "Вероятно, это свеча в доме, - решила я.
- Если так, мне ни за что до нее не добраться: она слишком далеко от меня;
но будь она даже рядом, какой от этого был бы толк? Я постучала бы в дверь,
а ее все равно захлопнули бы у меня перед носом".
неподвижно. Ночной ветер проносился над холмами и надо мной и, стеная,
замирал вдалеке. Лил дождь, и я промокла до костей. О, если бы окоченеть и
отдаться милосердию смерти - пусть тогда хлещет, я ничего не почувствую. Но
моя все еще живая плоть содрогалась под холодными потоками. Через некоторое
время я снова поднялась.
попыталась идти; медленно повлекла я свое измученное тело навстречу этому
огоньку. Он вел меня по склону и через большое болото, непроходимое зимой;
даже сейчас, в разгаре лета, под ногами хлюпало, и я то и дело
проваливалась. Дважды я падала, но всякий раз поднималась и снова пускалась
в путь. Огонек был моей последней надеждой. Я должна до него дойти!
Я приблизилась к ней; это была дорога, она вела прямо на огонек, который
светил откуда-то сверху, точно со шпиля, окруженного деревьями, - видимо,
это были ели, в темноте я с трудом разглядела их очертания и темную хвою.
Когда я подошла поближе, моя путеводная звезда исчезла: какая-то преграда
встала между нами. Я протянула руку и нащупала впереди темную массу - это
были неотесанные камни низкой стены, над нею - нечто вроде частокола, а за
ним - высокая колючая изгородь. Я продолжала продвигаться ощупью. Вдруг
впереди что-то забелело: это была калитка; она открылась, едва я до нее
дотронулась. По обеим сторонам виднелись кусты остролиста или тиса.
и довольно длинное строение. Однако путеводный огонек исчез. Кругом все было
темно. Может быть, обитатели легли спать? Я боялась, что так оно и есть.
Панов Вадим
Андреев Николай
Конюшевский Владислав
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Шилова Юлия